Keep my heart captive, set me free

В Далтоне все было таким, каким он себе воображал. От зданий, имеющих уютный и горделивый вид благодаря их богатым темно-коричневым и бордовым цветам, до учителей, которые все были приветливыми, понимающими и желающими помочь, и одноклассников, в большинстве своем не претенциозных и доброжелательных по отношению к нему и Курту. Легкая улыбка тронула его черты, когда он подумал о своем друге и о том, как он расцвел в заботливых руках своего Дома. Он свободно высказывал свою, в большинстве случаев, осторожную точку зрения и набрался мужества, чтобы острить, смеяться и шутить с несколькими людьми, с которыми он вышел за рамки официального вежливого общения, общаясь с ними перед занятиями и после них. Правда, они в основном разговаривали с Куртом, так как он был еще слишком замкнут в собственном сознании, чтобы отпустить себя и попытаться вписаться сюда, как он всегда хотел, но он был счастлив от того, что никто не давил на него и не издевался над ним. У него была своя комната, где его ночные кошмары не могли кого-то побеспокоить, у него было место, чтобы рисовать без чужих глаз, которые видели, насколько плох он был теперь, когда он так подавлен, у него было пространство, чтобы скрыться от всего и от всех в те дни, когда он просто не мог справиться с проблемами теми способами, которым научился. Он был далек от благополучия и сам об этом знал. Но Далтон дал ему шанс на существование с меньшим страхом и меньшим количеством напоминаний о том, кем он на самом деле являлся. Конечно, он все еще ловил взгляды учеников на свою испорченную метку, и он до сих пор слышал перешептывания, но они были тихими и редкими, чтобы действительно причинить ему боль. Далтон дал ему убежище, старт для новой жизни и возможность существовать без ощущения, что он мешает кому-то тем, что просто дышит. Далтон и многочисленные влюбленные и счастливые пары дали ему надежду на то, что, возможно, мир был не настолько плох, даже если ему и не предназначено было испытать счастья. Далтон дал ему мир. И он дал ему…его. Мальчик с волосами цвета его любимого горячего шоколада и глазами такими теплыми, что ему казалось, что он растает, если он когда-нибудь заметит его существование и посмотрит на него, действительно посмотрит на него так, как будто знает его, как будто считает его достойным внимания. Мальчик с улыбкой, которая конкурировала с солнцем, и румяными щеками, заливающийся смехом, осветившим глубины его существа, словно маяк, который просто вел его домой. Он видел его почти каждый день в коридорах, уверенный, что он, в свою очередь, всегда оставался незамеченным, ныряя за распахнутые двери или за более высоких студентов. Он следил за ним, пока он проходил мимо, всегда поворачивая голову таким образом, словно постоянно был в поиске, стараясь найти кого-то, и на секунду он почувствовал к кому-то ревность. Сидя в кафетерии с Куртом и видя, как он входил, саб всегда находил предлог, чтобы уйти, прежде чем он взглянет на него, осознавая, каким на самом деле он был ничтожным, когда эти глаза неминуемо просто посмотрят сквозь него. Мальчик с лучезарной улыбкой стал и лучшей, и худшей частью его дней. При виде него у саба светлело на душе, но также это давало ему надежду на то, чего, как он знал, у него никогда не будет. Один взгляд на него заставлял его чувствовать себя защищенным и храбрым, но потом его лицо будет издеваться над ним, когда он спал по ночам, что делало его кошмары еще хуже, когда он был единственным, кто причинял ему боль. Единственная его улыбка наполняла его теплом, но потом эта улыбка будет нацелена на его альбомы с эскизами снова, снова и снова, напоминая ему, как плохо у него получалось, потому что это даже близко не стояло к красоте реальных произведений. Вздохнув в замешательстве, Джефф придвинул бумагу поближе. Пара теплых, карих глаз с морщинками в уголках смотрела на него с этого дружелюбного, мальчишеского лица. Положив карандаш, он сгреб лист и открыл ящик, чтобы засунуть его внутрь папки, которая вместо того, чтобы быть наполненной пустыми, хрустящими листами, практически лопалась от груды мятой, разорванной и поредевшей бумаги, заполненной мягкими улыбками, нежными глазами, милыми завитками волос, которые щекотали сильную шею, и в конечном итоге рисунками целого лица. Теплого. Дружелюбного. Знакомого. Красивого. Недостижимого. Он воспроизвел его в тот день, когда его карандаш, наконец, заскользил по бумаге после того, как столь долго оставался неподвижным в его пальцах. День тянулся для него слишком долго, чтобы задержаться и составить компанию Курту и Блейну. Он устал держать себя в безопасности от людей, врезающихся в него в коридорах и закрываться, чтобы не слышать того, что они говорили о нем и Курте, несмотря на то, что его лучший друг сказал, что Блейн был прав, и кроме Брэда никто даже не смотрел на них неподобающе, но он не мог себя пересилить. Собственные мысли пугали, и он чувствовал, что его тело вздрагивало каждый раз, когда звенел звонок. Он знал, что ему придется столкнуться с открытыми коридорами без каких-либо учителей, которые постояли бы за него, если кому-то вздумается причинить ему боль. Это было утомительно, изнурительно и разрушающе. И поэтому, когда Курт позвал его, чтобы погулять вместе с ним и Блейном после школы, он улыбнулся ему в знак благодарности, но сказал, что ему нужно распаковать некоторые вещи и что он плохо выспался прошлой ночью, и поэтому хотел наверстать обе эти вещи, пока на него не свалилось слишком много нагрузки. На самом же деле, он просто чувствовал себя разбитым и должен был побыть некоторое время наедине с собой, чтобы собраться с мыслями и выяснить, как справиться с этим новым опытом и не разрушить себя в процессе. После этого Курт напомнил ему, почему он был лучшим другом, которого любой человек мог только пожелать. Со знающей улыбкой он сказал, что понимает, и что это, возможно, было хорошей идеей, чтобы дать себе фору, выспавшись, и понести наименьшие потери, когда рабочая нагрузка этого потребует. Джефф легко обнял его, пытаясь показать, как он благодарен за то, что он не чувствовал необходимости совать нос и устраивать ему допрос, а вместо этого просто мягко, понимающе улыбался и обнимал его, утешая и успокаивая нервы друга. На этой прощальной волне Джефф направился через здание в общежитие, с осторожным взглядом и мышцами, находящимися в полной готовности к тому, чтобы удрать при первой же возможности, когда он почувствует в этом необходимость. Он добрался до своей комнаты невредимым, снял свою форму и переоделся в удобные штаны для занятий йогой и свитер гораздо большего размера, чем он носил, прежде чем сесть на кровать, чтобы мысли о прошедшем дне проплыли через его голову. Далтон воплощал в себе все, о чем он когда-либо мечтал; великолепный, царственный, устрашающий, теплый, и в то же время Джефф чувствовал, что его сердце разбивалось при мысли о том, что теперь, когда он, наконец, очутился именно там, где хотел быть, он просто не был больше самим собой. Он не был больше тем человеком, который бы погрузился с головой и исследовал каждый уголок этого славного заведения. Теперь он был тем, кто плыл по течению, позволяя ему нести себя туда, куда оно сочтет нужным, и он больше не мог с ним бороться. Все в один голос твердили, что ему просто нужно было больше времени. Но прошло полтора года, а он все еще не стал таким, как раньше, и он до сих пор не был уверен, что когда-нибудь станет. Были искорки, которые делали его похожим на обычного себя, которые время от времени освещали темноту внутри него. Когда Курт совершал какой-нибудь стервозный поступок, и он смеялся над ним, когда его родители готовили семейный обед, и он чувствовал себя спокойно и безопасно, когда он брал уголь в свою руку и подносил его близко к бумаге, он чувствовал себя цельным, хотя и знал, что из этого ничего не выйдет. Чувствуя, насколько он нуждается в ощущении цельности и смысла в жизни, он сел за стол, достал чистый лист бумаги и кусочек угля из набора, полученного от Курта, который превратился для него в ценное имущество, и он во второй раз прикоснулся к нему. Отрегулировав настольную лампу, чтобы она освещала бумагу без отбрасывания теней, которые будут ему мешать, пока он будет пытаться вернуть назад частичку старого Джеффа. Он опустил кончик угля на бумагу и закрыл глаза, пытаясь найти что-то, что по обыкновению без особых усилий двигало его рукой. Его там больше не было, и Джефф это знал, но все же отказывался сдаваться; это было единственным, за что он по-прежнему отчаянно держался, молясь тому, кто слушал его каждую ночь, чтобы он вернул его обратно, чтобы просто позволил ему обрести какой-то крошечный кусочек. Он так старался и тратил часы на поиски этого покалывающего тепла, которое начиналось за его веками и каскадом спускалось к рукам и кончикам пальцев, в конце концов отчетливо выплескиваясь на бумагу, создавая на ней миры и эмоции незнакомых людей и друзей, с которыми он общался, прикалывая рисунки на стену, чтобы люди, которые заходили в его комнату, могли их видеть и узнавать. Но тепло исчезло. Оно больше не зазвенит и не пронесется через его ноющее тело, чтобы что-то создать; но было какое-то крохотное чувство, напоминающее первые весенние солнечные лучи на его коже, и даже если он и знал, что этого было недостаточно, его устраивало это больше, чем пустота, которую он получил с того самого дня, как он поднял на него руку и запятнал его. Это уже было что-то, и небольшая, благодарная улыбка появилась на его лице, когда он почувствовал, что его пальцы двигаются, а уголь почти оглушительно скрипит по бумаге, в отличие от тишины, которая его душила. Он дрожал от волнения, даже не заботясь о том, что рисовал, но просто знал, что это было первым, что он изобразил на бумаге в течение года, и он принял это чувство с распростертыми объятиями, упиваясь им и позволив просочиться через себя и обрести дом на белой поверхности, лежащей перед ним. Это чувство вскорости практически полностью исчезло, и его рука поникла над столом, позволяя углю соскользнуть и накрениться в сторону. Он остановил его и сложил в коробку с художественными принадлежностями. Вздохнув, блондин устало посмотрел вниз, почти не в силах решить, был ли он взволнован или напуган, чтобы увидеть то, что у него получилось. Шокированный всхлип вырвался из его губ, а сердце замерло в груди, когда он взял в руки свой рисунок. Мягкие губы растянулись в идеальной улыбке... улыбке, которая отличалась от любой другой. Улыбка, которая несла в себе лето, солнце, тепло, желтый и золотой цвет. Улыбка мальчика, которого он никогда раньше не видел. Улыбка мальчика, о котором он не имел права думать. Тяжело дыша, он вырвал лист из альбома и собрался разорвать его пополам. Но что-то удержало его пальцы, что-то потянуло его за руку, умоляя оставить его, чтобы сберечь и сохранить. Отчаянно проведя рукой по лицу, он бросил последний взгляд на тот луч, который заставил его сойти с накатанной колеи, забыв о собственных страхах, и поместил рисунок внутрь нижнего ящика. Никто и никогда его не увидит. - Ладно, депрессивный гот. Ты не можешь больше хандрить. Мы идем проветриться. Его дверь распахнулась, и поскольку он знал, что запер ее, существовал только один человек, способный сюда войти, используя запасной ключ, который он ему дал. - Курт! - вскочил Джефф, запихивая папку в ящик, чтобы удержать ее вне поля зрения Курта, но темноволосый парень уже мельком увидел ее, судя по лучезарной улыбке, которая расцвела на его лице. - Это то, о чем я думаю, не так ли? - спросил он с сияющей улыбкой и голосом, который достиг таких высот, которых человек в принципе не должен был достигнуть, когда он потянулся к ящику. - НЕТ! - Джефф подорвался с места и захлопнул ящик на замок, заставив Курта задохнуться и отступить на шаг назад, ошарашенного реакцией друга. - Прости...я просто...я. - Джефф, все нормально. Я не должен был пытаться взглянуть на них, если ты этого не хочешь, - Курт протянул руку и переплел их пальцы, создавая уют. - Но скажи только одно. Ты снова рисуешь? Блондин опустил взгляд, его пальцы немного подрагивали, когда он едва заметно пожал плечами и легонько кивнул. - Я стараюсь. И я создаю одну или пару вещей время от времени. Это не так много, - пробормотал он, но Курт поймал его руки и заставил поднять взгляд. - Это больше чем раньше, и это очень хорошо. Порядок? - сказал он, и друг с благодарностью ему улыбнулся. - Детские шажки, да? - произнес блондин фразу, которая стала для них крылатой, когда они говорили о его улучшениях, и его друг засиял. - Детские шажки. А теперь вперед! Ты и я сегодня бездельничаем вместе, как в старые добрые времена, - Курт потянул его за руку к двери. Джефф улыбнулся и охотно пошел вслед за ним, только теперь понимая, как он соскучился по их "времени для лени", когда они просто сидели и разговаривали, ничего не делая в течение нескольких часов подряд, никогда не скучая и не уставая друг от друга. Он скучал по тем временам, когда Курт был рядом с ним каждую минуту каждого дня, но он проглотит свой язык, прежде чем сказать об этом, теперь, когда у Курта был кто-то такой удивительный, как Блейн, который был его Домом. - Где Блейн? - спросил он, когда в данный момент его мысли были направлены на старшего парня. - Зависает с некоторыми из своих друзей. Я сказал ему, что хочу побыть один день вместе со своим другом, потому что мы как следует не проводили времени вместе с тех пор, как поступили сюда, и я по тебе соскучился, - пояснил Курт, толкая главные ворота сада Далтона и ведя их к небольшой роще рядом с территорией школы. - Я тоже по тебе соскучился, - сказал Джефф, который шел вслед за ним, пока они не достигли места, которое выглядело как заброшенная детская площадка. - Кто последний доберется до качелей, тот вонючий неудачник! - закричал Курт и побежал в сторону шатких качелей. - Серьезно, Курт? Нам что, по четыре? - спросил Джефф, догоняя его в медленном темпе. - Ты так говоришь только потому, что проиграл. А теперь залезай на качели вместе со мной, - распорядился Курт, поджав ноги и заставив качели скрипнуть, когда он оторвался от земли. Хихикая, Джефф уселся с другой стороны, оттолкнулся и закрыл глаза, на мгновение пожелав, чтобы ему действительно было снова четыре. Счастливый. Свободный.