Научи меня прощать

Дома мы были минут через двадцать. Доехали на такси. У него вещей не было. — Сорвался налегке? — спросил, кинув куртку и рюкзак на стойку в прихожей. — Почти, — прозвучало странно, но я не придал значения. На кухне поставил греться чайник и сел на табуретку. — Ты почему мне не сказал, что все так? — он подошел близко, так и стоял в куртке, немного нависая надо мной, и впервые я почувствовал его доминирование. — А ты, и правда, повзрослел — серьезный такой, выдержанный стал, — я улыбнулся. Он достал руки из карманов и сел мне на колени, обнимая крепко, перехватывая локти у меня за шеей, и через слои нашей одежды я чувствовал, как бешено колотится его сердце. — Я всё такой же, ничего не изменилось. Я все так же, до смерти боюсь, что ты уйдешь. — Если бы я мог… — я накрыл ладонью узкую коленку, погладил сквозь джинсы невесомо. — Я бы еще тогда все закончил, еще до группы твоей. Но оно не лечится. Похоже, я всегда буду любить тебя, Поль… Бенуа. — Ты почему не сказал, что всё настолько плохо? Я бы сразу приехал. — Я не хотел… Да и что б изменилось? Только тебе нервы портить. — Нервы портить? Ты серьезно? — Ну, а что? — Нет, лучше спиться. — Лучше расстаться. Отпусти меня сам. Звонкий хлопок разрезал пространство. Теперь боль стала ощутимее, с задержкой, но все же разливалась иголками по коже. Я как контуженый от его появления, а может, наоборот, воскресаю. — Заткнись. И приди уже в себя. Не расстанемся мы никогда. А чем больше будешь пытаться это сделать, тем хуже будет. — У тебя рука легкая, — я сжал его ладонь и поднес к губам, поцеловав в самый центр — запах крема или лосьона — его запах, узнаваемый. Я приторчал даже, прикрыл глаза. — Совсем уже поехал, да? — Да, совсем. В край просто. — А говоришь, расстаться… — едва слышно мне в макушку, и обнял так… бережно, что ли. — Не готов. Даже не представляешь, насколько я не готов тебя отпустить, — губы заскользили по его шее, прихватывая и отпуская тонкую кожу. — Я и не прошу. — Так давай, поиграй со мной в покорность, только завтра ты снова умотаешь в свой Париж, а я останусь в жесткой абстинухе подыхать без тебя… Маленький ты, подлый ублюдок. Он не ответил, потому что нечего было на это сказать, или потому, что уже не слышал моих обвинений, поплыв окончательно, пока я расстегивал его джинсы. — Снимай куртку. Давай, раздевайся. На пол вслед за курткой отправились его свитер и футболка. За джинсы я взялся основательно — тугие голубые, драные на коленках «скинни» не хотели поддаваться, но получилось. Не отрываясь от его губ, я выключил засвистевший чайник и, подхватив его под узкую задницу, поволок в комнату. Решение затрахать до смерти, чтобы не смог ходить, не то что уж «летать», пришло из обозленного и обиженного на всех и вся подсознания. Родное тело, которого я не касался уже более трех с половиной месяцев, сейчас плавилось в моих руках. Он поверх скомканной простыни стоит на коленях, лицом в подушку, и спускает до колен черные, атласные боксеры, обнажая свое «место имения». Волосы скрывают лицо, он дышит часто, сжимая в пальцах наволочку, пока, обезумев от его нахождения в моей постели, я вылизываю его поясницу, спускаясь все ниже. Ягодицы — прохладная, упругая кожа. Он всхлипывает и раскрывается, когда мой язык касается колечка мышц — обводит, толкается и снова обводит. Ногти вонзаются в мое плечо, когда я прохожусь по поджавшейся мошонке к его члену. Он каменный и сочится смазкой. Рукой обхватываю и опускаю от живота вниз, между ног, чтобы было удобнее еще и отсосать ему. Хочу заставить его передумать, хочу, чтобы остался со мной навсегда, поэтому выделываю своё лучшее, можно сказать, это показательное выступление. Язык движется от твердой головки выше, по промежности к призывно раскрывающемуся входу. Поль что-то там пытается сказать, но каждая его попытка кончается влажным стоном. Иногда я различаю: «люблю», «да» и четко еще звучит моё имя, еще, конечно, фигурирует французский, до перевода которого, мне абсолютно нет сейчас дела. По влажной коже палец проскальзывает внутрь — легко и свободно. Поль возбужден до предела, и приходится пережать основание члена, чтобы не кончил. Когда добавляю второй, он разводит ноги шире и, прогибаясь ниже, скользит грудью по простыне — похотливая… маленькая шлюха, но моя. Ягодицы призывно торчат, будто приглашая уже приступить к основной части. Член входит с небольшим сопротивлением — все же бедра у него очень узкие. Горячие стенки соприкасаются с не менее горячей кожей, и от мысли, что я, наконец, в нем, меркнет свет. Красно-фиолетовые вспышки за закрытыми веками — единственное, что я способен сейчас видеть. Его слабый голос снизу, он опускается на кровать полностью, больше не в силах стоять, и, устраиваясь между его разведенных ног, я отпускаю себя, давая выход скопившейся злости, боли. Поль держался молодцом. После третьего захода пришлось стимулировать его руками, он не мог кончить, а я, наоборот, не мог не кончать. Мир помутился, сошел с орбиты, один лишь вид его, обнаженного, в моей постели доводил до исступления. Радость внезапной встречи, эйфория от его близости, кайф от секса, но чем осознаннее счастье, тем страшнее мысль о его закономерном завершении. Время стремится к нулю, истекает, обрекая на новые пытки, а мне только и остается, что прижимать его сильнее, шепча, как мантру, вымученное «люблю», и верить, что завтра не наступит никогда.