Для чего живём?
Я не знаю.
Живём ради счастья.
Но что это такое?
Вечер в квартире Чимина и Тэхена проходит невероятно шумно для давно уже забывшего само понятие слова «шум» Пака. Обычно он слишком устает, чтобы выбираться в какие-то клубы, а на home-party сидит, забившись в угол с жалким стаканчиком какого-нибудь слабого алкоголя, и старается не отсвечивать. Но сегодня у них в гостях ЧонЧонгук, который приехал отрываться, а это значит – надо улыбаться и делать вид, что тоже молодой и любишь тусовки. Каким-то чудом затащенный к ним в гости Юнги с любопытством изучает комнату Пака, комментируя полушепотом, как ночные кошмары отражаются на его вкусах и какое воздействие оказывают на интерьер его комнаты. «Фикус», - Мин тыкает в первое попавшееся растение на подоконнике. И он прав, точно такой же фикус стоит в коридоре чертового отеля. «Красный коврик», - словно ковер на полу к заветной двери. «Надпись на зеркале», - Юнги проводит по ней пальцем, хмурясь. «Чимин, ты же понимаешь, что это только делает тебе хуже? Надпись надо убрать!» - Не могу, - пожимает плечами Пак. – Она не стирается. Писал давно, даже не помню, если четно, чем, когда и зачем. Просто, видимо, решил, что это важно, проснувшись однажды. - Monster in me? – Юнги скрещивает руки на груди. – Подпитываешь его, чтобы он вообще никогда не ушел?! - Отстань! – не выдерживает рыжеволосый, - Пришел посмотреть, смотри, но не надо мне тут указывать. Не сотру, и вообще… Он достает из выдвижного ящика в столе маркер красного цвета, не тот, которым писал первую надпись, но это не важно, подходит к зеркалу и крупными буквами пишет рядом с первой надписью: «Monsterlovesme», - а закончив, показывает парню язык и смеется. - Дурак, - приходит к выводу Юнги, но неожиданно сбивается с темы и уточняет, положив руку другу на плечо.– Ты сказал, что сегодня видел своего монстра наяву. Чимин вздрагивает, роняя маркер. Он шарит глазами по комнате, понимая, что не готов об этом говорить: он уже достаточно загнал это воспоминание внутрь себя, чтобы теперь вытаскивать его на поверхность и снова коробить сознание. Поразмыслив несколько секунд, он пожимает плечами, сбрасывая чужую руку, и добавляет беззаботно: – В соседней комнате уже гремят бутылками, пошли, потом поговорим о грустном. Можно ли назвать грустным овеществление собственного сна? Пиздецом, еще куда ни шло, но просто грустным? А потом они пьют пиво и до утра слушают болтовню маленького Чонгука, подробно рассказывающего о своих отношениях, о своей школе, о своих мечтах… Хвастовства, как успевает шепнуть другу на ухо проницательный Юнги, в его речи больше, чем иностранцев на Итэвоне. Но кто не хвастается в семнадцать лет? Тем более, когда ты такой же красивый и знаешь это. Сам же Чимин с трудом вспоминает собственные семнадцать лет, чтобы вставить хотя бы пару слов. Жизнь Чона яркая и полная тайн мироздания. Парень хочет путешествовать, знакомиться с людьми, влюбляться и заниматься чем-то настоящим. Стать моделью, например, его уже фотографировали для пары журналов, почему бы и нет? Или можно закончить университет на журналиста, тоже круто. Жизнь Чимина зациклилась в одном чертовом сне, никуда его не выпуская. Как тут оценишь первые алкогольные пати, когда напиваться нельзя, иначе помимо похмелья на утро получишь взбучку от Монстра, еще большую, чем обычно, потому что он ненавидит запах алкоголя. Нельзя засыпать рядом с кем-то, потому что от стонов его могут попробовать разбудить, что тоже аукнется следующей же ночью. Стандартная казнь должна длиться не меньше пяти часов. Монстр никуда не торопится и никогда не отпускает, наигравшись. И глупая обида щиплет глаза. У Чонгука может быть все, о чем он мечтает. Все, о чем мечтает Чимин – избавиться от Монстра внутри его головы. Ни целей, ни стремлений, ни даже увлечений.Вещи, которые я не знаю и не вижу.
Кажется, в этом мире их много.
Давай будем счастливыми, давай будем счастливыми.
Даже если придётся жить с этими словами каждый день.
Честно говоря, я не знаю,
Почему мне всё время одиноко?
К рассвету Юнги собирается домой, намекнув, что кое-кому завтра вообще-то в универ. Чонгук предлагает проводить его до такси, а заодно и покурить, потому что свои три предупреждения он проебал еще в машине, умудрившись задеть всех троих хенов колкими фразами, причем несколько раз подряд. Юнги прощается с Тэхеном, честно говоря: «Чувак, я думал, ты будешь хуже, но хуже твоего племянника не бывает, так что мы подружимся», - на что сам Тэ ответил квадратной улыбкой, а Чонгук тонким подколом: «Я думаю, что ты и со мной мог бы подружиться, если бы мне не приходилось постоянно наклоняться, чтобы услышать, что ты там говоришь, и если бы я не прогуливал уроки гномьего языка в школе», - за что тут же получил-таки по ноге. В парне было две бутылки пива, и реакция была слегка притуплена. Чимин засыпает сразу же, как только за неугомонной парочкой закрывается дверь. Вообще-то мог бы и совсем не спать. Но тогда вряд ли он проснется в следующий раз. В отеле все без изменений. Я снова бреду по коридору, лениво рассматривая старинную белую вазу с синими рисунками, в которой растет зеленый фикус. Отчаяние, помимо воли, пробуждается во мне с каждым шагом. - Эй, парень, - насмешливо бросаю я цветку, чтобы хоть как-то успокоиться. – Даже ты, сидящий в этой вазе словно в клетке, куда свободнее, чем я. За уже ставшей родной дверью с номером 9…9 меня ждет тот, кого я никогда не смогу принять. Тот, кого даже пятнадцать лет спустя буду бояться и ненавидеть. Заслышав до скрежета зубов знакомую мелодию пластинки на патефоне, я уверенно касаюсь ручки двери. Монстр предпочитает дельта-блюз. Заунывные звуки гитары, низкий голос исполнителя, глубокая тоска порабощенного африканского народа. В этой музыке есть что-то похожее на меня. Вроде бы свободный, но вечный раб собственных снов. Я ненавижу все, что связанно с чернокожими. Наверное, потому что чувствую зависть, ведь им все-таки удалось освободиться. Роберт Джонсон затягивает свой «Блюз на перекрестке», я делаю глубокий вдох. Последний нормальный вдох за эту ночь. И он сладок, словно предсмертный. - О, вот и мой малыш, - беловолосый Монстр, уже успевший скинуть с себя зеленый пиджак, улыбается почти добродушно, разворачиваясь ко мне. Монстру на вид не больше восемнадцати, за пятнадцать лет он так и не вырос, в отличие от меня. Я старше него, почему же у меня все равно нет сил ему противостоять? Каждый раз приходя сюда, чувствую себя семилетним мальчишкой, впервые наткнувшимся на незнакомца за закрытой дверью. Он стоит возле окна, любовно поглаживая старинный патефон с крутящейся виниловой пластинкой. С другой стороны от окна – огромная двуспальная кровать, над которой нависает балдахин с черными тонким тюлем, прикрепленными длинными красными бархатными лентами к длинным металлическим ножкам. Изголовье кровати скрыто черными подушками, а за ними толстые вертикальные прутья задника, к которым меня обычно пристегивают наручниками. – А я уже испугался, думал, ты снова решил поэксперементировать и не прийти. Как тебе наша сегодняшняя песня? Это Роберт Джонсон, достать эту пластинку было очень непросто. - Его не узнать очень непросто, - передразниваю. В одной руке у него длинный, скрученный хлыст. О, привет, давно меня никто не хлестал. Впрочем, лучше это, чем тот жуткий фаллоимитатор с железными шипами, который был неделю назад. Что угодно лучше него. – Помимо Джонсона ты из дельта-блюза почти никого не слушаешь. - Ты уже так хорошо меня изучил, - усмехается он, выбрасывая хлыст вперед так, чтобы обмотать мою талию. Удар хлыста, пусть и не сильный, обжигает, когда тот обматывается вокруг меня. Я закрываю глаза, коротко вздыхая. Эта боль – только цветочки. Сейчас он притянет меня к себе, и начнется ад. Монстр, действительно, дергает хлыст на себя и, притянув, мгновенно фиксирует мои руки за спиной своими ледяными большими ладонями, требовательно целует. Горячий язык проникает в рот, шарит там нагло и пошло, а я стою, как дурак, разинув рот и мечтая не блевануть от отвращения. Почему-то, когда играет Джонсон, мне всегда хочется блевать. - Каждый день без тебя – томительная вечность, - рычит он страстно, вгрызаясь в шею. От неожиданности я вскрикиваю и жалобно скулю, потому что Монстр прокусывает до крови, словно какое-то животное. Словно? – Тебе жизнь в пятнадцать часов там, мне бесконечная пустота. - Чтоб ты из нее никогда не выходил, - я дергаюсь, презрительно кривясь. Это заставляет Монстра оторваться от шеи и посмотреть мне в глаза. Ловлю перепачканный в крови рот, прежде чем погрузиться в темноту его демонических глаз. Есть что-то притягательное в гуталиновой черноте космоса по ту сторону разумного. Словно бы это и не глаза вовсе, а порталы в другие миры, где нет ничего большего, чем боль и страх, но в этой бесконечной боли – грязное, стыдное, желанное наслаждение. Я очень хочу моргнуть, сбросить наваждение, но не в силах оторваться. Если бы не эти глаза, наверное, я бы убил себя однажды утром. Но ради того, чтобы не отрываясь смотреть в них, пропадая из существующих миров, можно согласиться на вечные пытки, рядом с которыми библейские адские костры – жалкая пародия, плохо списанная с наших ночей. Я ненавижу эти глаза, но за пятнадцать лет подсел на эту ненависть. Что бы сказал по этому поводу Юнги? Мой монстр – мой личный сорт героина. Когда он, наконец, отводит взгляд, отпуская меня, тут же выплевываю скопившуюся слюну ему в лицо. Секундное удивление кажется забавным, пока в ответ не прилетает коленом под дых, а в черных глазах не вспыхивает красный огонек злости. - Сука, - приглушенно шипит он, стирая слюну одной рукой, пока я отчаянно кашляю и складываюсь пополам. – Пора бы уже смириться! - Никогда, - хриплю и снова захожусь кашлем, так что на глазах выступают слезы. - Ты жалок, - меня кидают на кровать и с силой ударяют хлыстом, рассекая футболку и кожу на груди. Все что я могу – жалобно заскулить от боли, дергаясь в сторону. Действительно, жалкое зрелище, однако, собираюсь с духом и посылаю его нахуй. В наказание – по груди прилетает хлыстом еще три раза. И каждый раз эта тварь не торопится. Неспешно замахивается, опускает хлыст – сильно, четко, я вижу все, словно в замедленно съемке, и чувствую каждый миллиметр рассеченной кожи. Не знаю, в реальности вообще можно вынести такую боль? Живот кровоточит, сердце стучит бешено, перегоняя кровь на адреналине, отчего она только быстрее из меня вытекает. И каждый вздох со стоном, потому что рассеченная кожа разрывается еще сильнее. Монстр усмехается, рассматривая меня. Я уже начинаю мысленно молиться. Все только началось, а я уже хочу умереть. Просто очевидно, что дальше будет только хуже. Эти пытки никогда не закончатся, и, черт, я уже устал. - Малыш, - он подходит, расстегивая ремень на своих брюках, отчетливо видно, как выпирает его возбужденный член. – Знаю, у вас сегодня гость в доме, и ты переживаешь по этому поводу. Не хотелось бы будить его криками, да? Будь сегодня паинькой, и мы закончим быстро, хочешь? Я отпущу тебя после одной пытки. Неожиданно щедрое предложение. Но я ему не верю. Закончить побыстрее? Что придется пережить ради этого? - И что же ты будешь такого делать со мной, что мы закончим быстрее? – говорить больно: губа тоже рассечена, но все равно спрашиваю. Он улыбается слегка даже сочувственно и поднимает с пола… Нет. Только не это. Глаза туже начинает щипать слезы. Я отползаю к спинке кровати, кожа на животе складывается, причиняя боль. Вскрикиваю, но продолжаю забиваться в угол, хоть и знаю, что не сбежать, но все же… - Опять эта штука?! Она превратит меня в кашу, пожалуйста, не надо! Длинный и толстый силиконовый фаллос с металлическими, сука, шипами. Пусть они и не острые на концах, но метал в жопе все равно разрывает там все до мяса от трения. - Что угодно, кроме этого! Я не хочу быстрее, пожалуйста, сделай все как обычно, без него, - я сбиваюсь в мольбах на всхлипы и крики. В ту ночь он стал наказанием за какую-то очередную мою выходку, а сейчас черноглазый предлагает мне это в качестве избавления? - И на что же ты готов, лишь бы я его положил на место? – Монстр скептически выгибает бровь, не веря, что я найду достойную замену этой игрушке. - Я буду послушным, я больше никогда не буду тебе грубить, - начинаю вспоминать все, что я могу ему предложить. - Все, что ты прикажешь, только не это! Я знаю, что на утро от пытки на теле не будет следов. Когда я проснусь, о моем кошмаре будет напоминать только промокшая от пота кровать. Но сейчас сердце сжимается от страха. Если он сделает это со мной снова, я вообще проснусь?! - Неа, - качает головой Монстр. – Не убедил. В один миг преодолев разделяющее нас расстояние, он достает из-за подушки наручники. Я начинаю пинаться, но из-за рассеченного живота мои попытки отбиться получаются вялыми и безрезультатными. Мучитель лишь мерзко хихикает, седлая мои бедра, обездвиживая. - Малыш, - шепчет он, защелкивая наручники на запястьях над моей головой, продев цепь через один из прутьев изголовья кровати. – Пока я в этой бесконечной клетке, ты тоже будешь бесконечно страдать. И ударив меня кулаком по лицу, резко сдергивает с меня штаны, напрочь вырывая пуговицу и ломая застежку. Впрочем, состояние штанов из сна волнует в последнюю очередь. - Чимин, раздвинь ножки, будь хорошим мальчиком, - ласково проводя рукой по моей ягодице. - Нахуй пошел, - раз меня все равно будут насиловать этой штукой, быть хорошим мальчиком я не собираюсь. В наказание он с силой давит на изодранный живот своей ладонью, я ору, дергаясь, и он ловит мои ноги, разводя их в стороны и сгибая в коленях. Где-то на кровати есть специальные крепления, к которым он привяжет мои ступни, так что я продолжаю брыкаться, оттягивая этот момент, впрочем, два смачных удара хлыстом по ногам слегка сбавляют пыл. Ему все-таки удается меня приковать. Слезы текут, уже не останавливаясь, мне больно каждое движение, а наручники сейчас сдерут нафиг кожу с запястий, потому что слишком крепко затянуты. Я упираюсь взглядом в него, когда страшная игрушка входит в меня. Он вводит ее постепенно, даже осторожно, заставляя прочувствовать каждый шип.Короткие, плавные толчки разрывают кожу внутри медленно, что еще больнее.Дикий дискомфорт заставляет двигать задницей, от чего шипы трутся о стенки. Тело сковывает болью. За пятнадцать лет можно было бы научиться получать удовольствие от этого, но я так и не смог. - Хоть бы смазку заготовил, - огрызаюсь, ловя усмешку во взгляде Монстра. Смотреть в его глаза, возможно, единственное, что спасет меня от падения в обморок. Мне почти удается утонуть в чужой бездне под звуки ненавистного монотонного блюза, когда блондин проворачивает силиконовую игрушку внутри, и боль становится настолько невыносимой, что сил думать и говорить больше не остается. Испуганный надсадный крик прорезает горло, и дальше могу только орать, чувствуя, как разрывается все внутри, как стекают по бедрам на простынь тонкие струйки крови. Он продолжает издеваться, пока мой ор не перестает в жалобное хрипение. - О, малыш, ты уже все? – Монстр наклоняется, чтобы слизать кровь, и на секунду (или мне только показалось) черные вены возле его глаз становятся красными. – Сегодня ты какой-то вялый. Наверное, много болтал с новым другом, поэтому так быстро сорвал голос. Может тебе стоит поменьше разговаривать? - Не смей трогать друзей, - это подразумевалось, как угроза, но на выходе стало чем-то вроде испуганной просьбы из-за сорванного голоса, а потому добавляю для убедительности, - иначе я убью себя. Он резким движением вытаскивает фаллоимитатор, который на прощание проходится еще раз по свежим ранам острыми колючками. Стараюсь расслабится, чтобы эта штука вышла максимально легко, но от боли все сжимается и, кажется, вместе с оружием пыток из меня выходит немного собственной кожи. - Ненавижу тебя, - сиплю, задыхаясь от боли. Монстр рассматривает окровавленный колючий силиконовый член и хмыкает. - Я уже говорил тебе про ненависть, - пожимает плечами он, доставая из кармана ключ от наручников. – Она тебе тут ничем не поможет. - Зато тебе не доставлю удовольствие, - я демонстративно отворачиваюсь, когда Монстр нависает надо мной, чтобы расстегнуть наручники. Металлические кольца слишком плотно сжимали запястья все это время, в результате чего стерли кожу. Раньше, еще лет десять назад, я бы обязательно попытался сбежать, как только руки и ноги стали свободными, но сейчас покорно переворачиваюсь на спину и вцепляюсь в перекладины на спинки кровати, вставая на колени. Грудь – одна сплошная рана, и я даже боюсь представить, что будет, если он вдавит меня в простыни. Сейчас Монстр будет трахать меня лично. Мне отвратительно каждое прикосновение этого существа, каждое движение отдается всегда какой-то особой болью. Слишком резкой, чтобы ее терпеть, а потому обычно я отключаюсь на время изнасилования. Однако сейчас Монстр хватает меня за волосы и резко дергает на себя, заставляя до хруста выгнуть шею. - Доставишь, сучка, - шепчет он на ухо, и голос у него на грани презрения и обожания. – Ты всего лишь моя сучка, я буду делать с тобой все, что захочу. Ты сам в этом виноват. Ты сам сделал это со мной. И пока я здесь в плену, ты тоже будешь страдать. Потом он резко вжимает меня в подушку лицом, не оставляя шанса сделать даже вздох, и, сдавливая шею, резко входит на всю длину. Боль отравляет кровь, проникая, кажется, в самые отдаленные уголки организма. Я рефлекторно дергаюсь, чтобы соскользнуть с члена, но Монстр второй рукой давит на поясницу, заставляя прогнуться, и начинает резко вбиваться в израненное тело. Даже кричать, чтобы хоть как-то высвободиться от этой тянущей боли, нет возможности, потому что лицо слишком сильно вдавлено в подушку. Я задыхаюсь. Легким не хватает кислорода, перед глазами разбегаются разноцветные пятна, в ушах появляется гудение, в горле пересыхает, ноет рассеченная грудь и задница, все это так перемешивается внутри меня, что сознание почти отключается, я погружаюсь в боль так глубоко, что почти начинаю ловить удовольствие. А потом чужая рука на горле стискивается сильнее, и я понимаю, что сейчас умру. Несмотря на дикое желание поскорее умереть, тело рефлекторно хватается за жизнь, свободные от наручников руки принимаются колотить Монстра по руке, которая сдавливает мое горло, и тот, наконец, ослабляет хватку, однако трахать не перестает. Снова дергает за волосы, заставляя поднять голову и вдохнуть. Раскрывающиеся на встречу живительному воздуху легкие причиняют куда большую боль. Воздух в комнате спертый, с кислым привкусом пота, крови и монотонной гитарной музыки, от чего меня тошнит, но сдерживаюсь изо всех сил, потому что, во-первых, блевать будет больно, а во-вторых, потому что Монстр не постесняется вдавить меня в собственную блевоту и продолжить трахать. - Страшно, да? – хихикает на ухо мучитель, замедляя темп внутри меня. – Когда ты осознаешь, что умираешь. Когда в голове последняя мысль «Я умру вот так? Мое бесчувственное тело будут трахать, пока не кончат, а потом просто уйдут в душ, позвонив на ресепшен и попросив прибраться?» Да малыш, все будет именно так. Но не сегодня. Он снова укладывает мою голову на подушку, но уже так, чтобы можно было дышать, возвращает ослабевшие руки в прежнее положение и пристегивает их. Каждое его движение отдается режущей болью, но на нее уже нет сил обращать внимания. Из глаз текут слезы, сердце неистово колотится, и все тело пробивает мелкая дрожь. В такие моменты как-то не до боли. Руки снова сдавливают наручники, и мысленно я вою, когда ледяная сталь касается разодранной кожи, но даже взгляд остается пустым и потерянным. Я думаю над его словами. Страшно? Откуда он это знает? Что за ресепшен, кто позвонит? Когда все это закончится, я просто проснусь, а он… - Так поступили с тобой, - хриплю, едва шевеля губами, но он все равно слышит. - Ну что ты, - хохочет черноглазый, почти любовно поглаживая меня по разбитой губе с запекшейся кровью. – Но ты прав, кое-кого так действительно убили. И я за это отомстил сполна. Но не забивай себе голову, я почти закончил. Он резко сдавливает мой рот, видимо, чтобы не говорил больше, и ускоряет темп. Каково это вообще? Трахать такое разбитое тело? Наверное, все, что он чувствует – холодную кровь, хлюпающую внутри меня? Ему это нравится? Интересно, почему каждую ночь к этой злосчастной двери я прихожу девственником? Может потому, что за пятнадцать лет моя жопа растянулась бы до размеров черной дыры и поглотила бы этот чертов отель с этим чертовым демоном? Плоская шуточка даже немного не разбавляет мое скрутившееся в торнадо отчаяние, отнимающее все силы. Монстр кончает прямо в меня, но я этого не чувствую. Когда он выходит, из задницы вытекает и его сперма, и моя кровь, а я просто закрываю глаза, обессилив настолько, что забываю попросить о смерти. - Ты еще здесь? – кажется, он удивлен не меньше меня. – Все понятно, нет сил поджигать отель, да? Ничего, ты потерял столько крови, что через несколько минут умрешь. Он обматывается полотенцем, пряча свой перемазанный кровью член, и садится рядом со мной, осторожно гладя по голове и рукам. - Мой маленький Чимин-и, - нежно говорит он, проводя большим пальцем по щеке. - Знаю, сейчас ты думаешь только о том, как сильно меня ненавидишь, но отпусти эту ненависть. Я тоже раньше ненавидел тебя. Ведь я здесь из-за тебя. Только ты виноват в том, что видишь меня. Я хозяин многих и многих миров, Пак Чимин, но ты поймал меня, зациклил все мои мысли на себе. Я мог бы отпустить тебя, пустить бродить по отелю, показать, что здесь случилось на самом деле, но, когда я вижу тебя, схожу с ума. Я не могу, да и не хочу себя контролировать. Ты моя одержимость, и я никогда не смогу насытиться тобой… Последние слова едва доходят до меня, потому что от сильной потери крови я, наконец, умираю. *** Чимин просыпается медленно. Ни подскакивает, ни вскрикивает, ни дергается даже. Открывает глаза постепенно, словно пробуждается от смерти. Сил нет совсем. Он не чувствует ни холода, ни жара. Свет пробивается сквозь плохо закрытые шторы, уже за полдень, стало быть. В квартире царит тишина, не играет радио, которое вечно включает Тэ, не скрипит его кровать под тяжестью двух тел. Пролежав несколько минут и все-таки заставив себя двигаться, Чимин тянет руку к телефону. «Бро, ты там как?!» - читает он смс-ку от Тэхена. «Ты спал без движения вообще, тебе не снился кошмар? Ты хорошо себя чувствуешь?! Напиши, как проснешься, если что мы с Чонгуком на Мендоне шопимся, я примчусь к тебе сразу же». «Я жив», - коротко бросает Пак и с трудом переворачивается на спину. По щеке сползает одинокая слеза, последняя невыплаканная на эту ночь. «Однажды я сойду с ума, и мне больше не будет страшно», - думает он. Надо бы пойти в душ, да и позвонить Джину. Этот химик-фотограф что-то хотел от него еще вчера, но было не до того. Пролежав еще несколько минут и окончательно придя в себя, он заставляет себя подняться. Делает это медленно, ноги едва двигаются, руки вяло висят. Шлепая к выходу босыми ногами, он ловит отражение в зеркале и пугается. Рыжеволосый выглядит так, словно бы из него ночью дементоры выпили жизнь. Сгорбленный под тяжестью собственного тела, с облепившей худое тело футболкой, пересохшими губами и впалыми щеками. Такому красавчику не поможет даже семь слоев макияжа, но самое страшное – он смотрит в собственные глаза, подойдя к зеркалу поближе, и не находит в них даже намек на желание жить.Потерян в жизни, потерян в жизни,
Потерян в тебе, потерян в тебе.
Потерян в жизни, потерян в жизни,
Потерян в тебе, потерян в тебе.
«The thought of me is my monster`s consume», - выводит он красным маркером, который вчера бросил на пол рядом с зеркалом. Юнги был прав, эти надписи сделают только хуже, уже делают, но почему-то очень хочется их писать. Приведя себя в более-менее человеческий вид и даже выпив пол коробки любимого апельсинового сока, Пак все – таки звонит Джин, извиняется за отсутствие на лекции и спрашивает, что, собственно, от него хотели. «Ну, во-первых, здравствуйте», - жизнерадостно отвечает Сокджин на том конце трубки. Чимин очень любит его именно за радостный голос, который вселяет тепло и надежду даже такому проебанному существу, как Чимин: «А во-вторых, я для своей следующей выставки хочу тебя в качестве модели. Я такой концепт придумал, закачаешься! Сможешь сегодня прийти ко мне? Напою тебя чаем, выдам лекцию, подзатыльников и все расскажу». - Окей, окей, - смеется рыжий, чувствуя, как постепенно в нем просыпается желание хотя бы существовать. – Я приеду так быстро, как только смогу со своего-то конца города, Ким-сонсеним! Вопреки собственным словам, он собирается не торопясь, аккуратно укладывает волосы утюжком, минут семь рисует стрелки, периодически громко матерясь, потому что ровными их сделать невозможно по определению, потом подбирает гардероб, прикидывая, что ехать в метро в обед – сущий ад, надевает черные целые джинсы с подворотами и модными черными тонкими подтяжками в веселенький желтенький цветочек, обычную белую рубашку с глубоким v-образным вырезом дополняет несколькими разноцветными значками, нацепляет на пальцы тонкие металлические кольца, а на запястья – несколько фенечек, подумав, решает захватить тонкую голубую кожанку, потому что май, конечно, маем, но от Джина раньше вечера он вряд ли вернется, а в том районе, где обитает парень, особенно сильно чувствуется ветер с реки. Придирчиво оглядывая себя в зеркало, парень решает, что для человека, смысл жизни которого сводится к «не убить себя одним прекрасным утром», он выглядит достаточно жизнеутверждающе, так что,нацепив на нос квадратные зеркальные очки, покидает квартиру.Я не понимаю, тысячи дорог отсутствуют или
Я просто потерял свой путь?
Даже если я с кем-то, я словно один, и моему сердцу одиноко.
Музыку в плейлисте он выбирает максимально жесткую, громкую, чтобы в метро хоть немного постоять с закрытыми глазами и абстрагироваться от мыслей, от мира, но ни в коем случае не уснуть. «HollywoodUndead» и их песня «Weareyoung» немного помогает. Однако, когда он уже закрыл глаза и, откинувшись на спинку сидения, повторял слова песен про себя, одна мысль пробилась сквозь барьер тяжелого рока. Кто же такой этот Монстр? Пак редко задумывался о нем, потому что не хотел лишний раз себя мучить. Но сегодня… «Монстр оказался в моей голове из-за меня?», - чтобы это могло значить? Что Чимин шизофреник, и это его клиническое помешательство? Личная галлюцинация? Но он говорил про отель, он одет в форму отеля, и еще он сказал, что кого-то убили так, как чуть не умер Пак, и что отомстил за этого кого-то сполна. Как? Почему он мстил за кого-то? Возможно, если попробовать поспрашивать, однажды этот урод все ему расскажет, он же уже упомянул, что мог бы рассказать, но… Что там он еще говорил? На грани смерти слова воспринимаются с большим трудом. Парень еще раз прокручивает последние слова Монстра, стараясь вспомнить их максимально точно. «Я хозяин многих и многих миров», - всплывает в памяти низкий глубокий голос, от которого даже сейчас, в метро, где сотни людей и дикая жара, мурашки по коже: «Ты моя одержимость…»Почему именно он? Вообще-то этот вопрос стоило бы задать самому Монстру, но только тот вряд ли ответит. Его не волнует ни Чиминовы вопросы, ни удовлетворенность ответами. Все что его волнует - это насколько глубоко он сможет воткнуть свой член в чужую задницу, и как долго жертва сможет терпеть очередную изощренную игрушку. «Похоже, я приручил дьявола», - печально усмехается Пак про себя, выходя из метро на солнечный свет и останавливая музыку в плейлисте, чтобы немного почувствовать жизнь. Город выглядит очень красиво: повсюду цветут цветы и деревья, гудят машины и весело болтают прохожие в цветной одежде. Со всех сторон что-то кричат продавцы, запах уличной еды смешивается с ароматом цветов и вонью выхлопных газов, огромные биллборды демонстрируют дорогущие телефоны и машины, предлагают купить квартиру или средство от бессонницы, откуда-то доносится попсовая музыка, над головой у Чимина мяукает кот, дует прохладный ветер с реки, -город живет, несется по временным волнам, не останавливаясь, жадно вдыхая время каждой клеточкой, перерабатывая его, преобразуя в энергию и снова вдыхая, а Пак катится куда-то в бездну, проебавшейся шестеренкой этого огромного механизма. Зачем он здесь вообще?То, что я родился, пугает меня. Смерть очень болезненна,
реальность слишком пустынна.
Где мой смысл? Где моё сердце?
В этой просторной вселенной
несусь по волнам, дрейфую.
Он приходит к Джину, купив по дороге какие-то пирожные к чаю. Сладкое ведь поднимает настроение, а именно его у Чимина нет ни капельки, но он приветливо улыбается другу, когда тот радостно подпрыгивает, распознав угощение из «Paris Baguette», своей любимой кондитерской. Этому правилу научил Пака Тэхен когда-то давно: «Если ты все равно уже умер, то не доставляй неприятностей окружающим и маскируй свою вонь одеколоном». Так и повелось: какой бы ужасной не была ночь, утром он встает и делает вид, что все в порядке, хорошо одевается, тщательно красится, маскируя все изъяны ночных кошмаров, и улыбается. Смерть же не повод не ходить в университет, да? Сокджин, в холщовых домашних штанах и длинной растянутой серой футболке, то и дело сползающей с одного плеча, несется на кухню ставить чайник и нарезать вкусняшку, пока Пак проходит по коридору, рассматривая висящие на стенах работы фотографа. Ким работает в основном в черно-белом стиле, максимально ретушируя фотографии, и оставляя цвет только в очень значимых для какого-нибудь супер-гениального концепта работах. Последний концепт даже выставлялся в одной из Сеульских галерей, и, кажется, довольно успешно. Пак не ходил, у него тогда была курсовая, и совсем никакого времени. Лучшие работы со всех концептов висели в коридоре, так что Чимин может полюбоваться на них сейчас. «Ночные монстры» - сказка для взрослых, которую Джин снимал без продыху почти полгода. Бомжи, наркоманы, алкоголики на лавочках, блюющие рядом с клубами, бездомные животные, выглядящие настолько жалко и уродливо, что хочется бежать. Рыжий бы добавил сюда фотографию своего монстра, ночного и очень даже реального. Одна из фотографий привлекает его внимание, потому что выполнена в полуцвете. Черный расплывчатый фон: огни дороги, какое-то здание, ноги чьих-то прохожих, - а на переднем плане четко выделенный парень с дредами, перевязанными банданой, в обычной черной футболке и джинсах с большим количеством карманов, сидит на серой лестнице, расставив ноги и уткнувшись в телефон, рядом с ногой в высоких конверсах стоит цветная бутылка виски «WilliamLawsons» - дешевое пойло для подростков, да и собственно, сам парень не выглядит старше двадцати пяти. Парень кажется отрешенным от всего, но опущенные уголки губ говорят о том, что он расстроен. - Эй! – зовет фотографа Чимин. – Кто это в дредах на фото? Такой крутой. - У Чихо, - кричит в ответ Джин. – Мой парень. Иди уже сюда, чай готов. Чимин переваривает информацию. И такое бывает? У Чихо? Зико? Бывший Тэхена?! Черт, как тесен Сеул, всего девять миллионов человек, буквально маленькая деревня. - И давно вы вместе? – рыжий наблюдает за тем, как Джин смущенно забирается на стул с ногами, крутит чашку в руках и нервно теребит край тарелки с пирожными. - Около месяца, - наконец сознается тот, и робкая улыбка касается его губ. – Ты не смотри, что выглядит малолеткой, он нас постарше будет. Чимин пожимает плечами: если другу хорошо, то ему тем более. Какая разница с кем спит человек, создающий шедевры. - Рассказывай, что у тебя за глобальная идея. Глаза фотографа загораются азартом и следующие два часа он не затыкается, оглашая миру в лице одного рыжеволосого паренька всю гениальность и глубину его затеи. Чимин слушает, нахмурившись, кивает и поддакивает. Все выглядит достаточно просто, за исключением последнего пункта. - Ты не будешь снимать меня спящим, - отрезает он, прерывая монолог друга. – Могу сделать вид, что сплю, но не более. - Нет, ну пожалуйста, - начинает умолять фотограф. – Это очень важно, вы должны именно спать, ну это не долго, и если ты пускаешь слюни, я их уберу… - Ты не понимаешь. Я… В общем у меня есть… - он запинается. Как же это сказать? – У меня проблемы со сном, я долго засыпаю, а если еще и буду думать, что меня фотографируют, вообще ничего не получится! – врет он первое, что приходит в голову. - Мы что-нибудь придумаем, у меня есть таблетки хорошие, один раз можно… - если Ким Сокджин решил, то головой стену разобьет, но получит свое. Чимин непреклонен. Он очень трепетно относится к своему Монстру, не желая показывать его людям или же ему людей, тут еще не совсем очевидно. В итоге они сходятся на том, что Пак подумает, и довольный Джин наливает ему еще одну кружку чая в качестве поощрения. Потом они просто болтают, обсуждая университет, преподавателей, и, конечно же, Зико. Джин вообще-то не болтушка, но Чимин тоже умеет получать желаемое, так что не лишенная романтики история знакомства обрушивается на него в подробностях, со всеми эмоциями и мыслями. Здорово, что Зико не страдал долго после ссоры с Тэ, думает Пак. Обычно Тэхен ломает свои игрушки, и их только на помойку, но Зико, похоже, повезло. Джин умелый мастер, выпотрошит весь мусор, закинутый в дырку от сердца прежним хозяином, заклеит все прорехи,приштопает оторванные части тела, ототрет все почеркушки с кукольных рук. Интересно, а Чимина он может так залатать? Вытряхнуть одержимого демона из головы, вытряхнуть его нарастающую одержимость демоническими глазами?
Потерян в жизни, потерян в жизни.
Потерян в тебе, потерян в тебе.
Ближе к девяти вечера, Пак вспоминает, что еще не позвонил Юнги и не отчитался о сегодняшнем сне, да и домашку на завтра делать надо, так что прощается с фотографом. - Пока ты не ушел, - Джин провожает его, привалившись плечом к стене в коридоре. – У Чихо в галерее выставка, приехал его друг из Америки, шикарный художник, я его работы не видел, но верю профессиональному мнению владельца галереи. Послезавтра открытие, после торжественной части банкет для избранных. Ты придешь? Приводи с собой друзей, если хочешь, ты же вроде интересуешься такими вещами? - Ага, - кивает Пак. – Притащу с собой всю свою гоп-компанию. - Только сразу скажи сколько мне пропусков делать. - Думаю… Пять. - Ого, я думал у тебя только два близких друга. - Ага, и их семьи, - усмехается рыжий и буквально выбегает из квартиры, чтобы успеть на поезд. Выставка – это здорово, Чимин, действительно, очень любит ходить по всяким музеям и галереям, его притягивает странная холодность и отрешенность статуй. Глубина картин, ламповая теплота фотографий. Тысячи и сотни тысяч чужих миров, чужих фантазий, чужих восприятий. Можно засмотреться на работу, проникнуться ей, слиться с ней, потеряться в ней. Тэхен вряд ли оценит, но пойдет на зло бывшему хвастаться новым парнем. Пожалуй, Пак не скажет ему про Джина. Пусть будет сюрприз. Юнги пойдет, потому что ему будет интересно посмотреть, как отражаются ночные кошмары в искусстве, или по еще какой-нибудь причине, а Чонгук пойдет, потому что пойдут все, и, кажется, ему понравился зеленоволосый хен, иначе зачем так часто его выбешивать? Возможно, в этот раз Чимину удастся потеряться в одной из картин навсегда, уплыв на волнах чужих фантазий.Несусь по волнам, дрейфую,
Несусь по волнам, дрейфую.
Потерян в жизни, потерян в жизни.
Потерян в тебе, потерян в тебе.
* Блюз (от англ. Blue Devils — тоска, печаль) — музыкальная форма и музыкальный жанр, зародившиеся в конце XIX века в афроамериканском сообществе Юго-востока США, в среде выходцев с плантаций «Хлопкового пояса». «Blue Devils» часто используют для описания подавленного настроения.