Plz Don’t Die) Before I Shoot You (Plz Don’t Die) I Should Have My Revenge (Plz Don’t Die) You know ma (Plz Don’t Die) This goes out to suckers and the haters and the wankers
Что-то не так. Это он понимает почти сразу, но осознать, что конкретно выбивается из мирового порядка не получается. В кромешной темноте он ощущает только собственное сбившееся дыхание и теплоту, окутывающую все тело. Дыхание… Дышать тяжело. Легкие словно бы стягивает раскаленными цепями. И ноющая, безысходная боль разливается по всему телу от запястий до кончиков ушей. Тошнит. Стучит пульс в висках. Намджун с трудом открывает глаза. Он сидит в ванной, униформа намокла. И что это он даже не переоделся? Ким мотает головой, но тут же останавливается, чувствуя, как подкатывает к горлу острый приступ тошноты. «Ч-черт», - выдавливает парень, заплетающимся языком. Что происходит? Горячая вода не дает сосредоточится, обжигая оголенные участки тела. Надо встать, но руки не слушаются, пальцы онемели и бессмысленно цепляются за бортик ванной. Перед глазами плывут белые кафельные стены, головокружение усиливается. Что же не так? Он пытается сфокусироваться на своих руках. Вот оно! Ладони залиты кровью. Да и цвет воды (как он не заметил раньше?) алый. Эта кровь из его вен. Запястья исполосованы продольными линиями. Вот почему пальцы онемели. Он истекает кровью. - Помочь? – раздается над головой бархатный глубокий голос. Блондин озирается испуганно. Что? Кто? Неясная черная масса парит рядом с ним. Из массы высовывается черная рука, однако, стоит ей коснуться локтя Намджуна, она сразу становится похожей на человеческую. Длинные пальцы в серебряных кольцах, широкое запястье, покрытое странными стершимися рунами. Незнакомец хватает парня и рывком выкидывает из ванны. - К-кто ты? – задыхаясь, заплетающимся языком шепчет Ким. Все тяжелее говорить. Все тяжелее видеть, да и сил едва ли хватает стоять на коленях. Видимо, он потерял много крови, прежде чем очнулся. Сознание так и норовит оставить это ослабевшее, потерянное тело. - Кто я? – усмехается незнакомец. Намджун не может поднять глаза, а потому видит только высокие лакированные черные сапоги с красными шнурками и черные перья, падающие на пол. – Ты же сам меня вызвал, неужели забыл? Вызвал? Он? В голове жужжащими точками вспыхивают собственные слова: «И если я должен умереть, пусть весь этот чертов отель сгорит вместе со мной». Точно. Он хотел, чтобы они горели. Чтобы они страдали. Все те, кто издевался над ним каждую ночь, все эти богатые ублюдки, которые не гнушались избивать девушек. Все те, кто оставлял от персонала одни кости. - А-а, - ехидно тянет голос, - хочешь, чтобы они горели. Ну что ж, я могу и это устроить. Даже, думаю, это будет весело! Сейчас Киму кажется, что голос у этого существа какой-то детский. Нет, подросток, наверное, они одного возраста. По крайней мере, ему так кажется, когда перед глазами все окончательно темнеет. - Э-эй! – сильные руки подхватывают его и поднимают над полом. – Чувак, если ты сейчас отключишься, никто ничего не сделает. Мне нужно, чтобы ты сказал это. Все плывет, Намджун едва ли соображает, что от него хотят. Он не видит лица, только очертания. У него словно бы крылья… Нет, у него черные крылья, это точно. - Скажи, что ты этого хочешь! – не унимается существо. - Я… - Ким собирается из последних сил. – Я хочу, чтобы все они… Горели. - Это мой мальчик! – радостно восклицает существо. - Все, лежи, только не умирай, я быстро. А дальше все как в тумане. Он куда-то бежит, но словно бы это не он. Всё горит, все горят. И, кажется, это по щелчку его пальцев вспыхивает очередная дверь… А может и нет… В какой-то момент он ловит собственное отражение в зеркале: форма стала красной от чужой крови, кожа на пальцах стерта от бесконечных щелчков. Его блондинистые волосы тоже в крови, как и лицо. Но внимание отвлеченного сознания останавливается не на этом, а на глазах. Чернее ночи, глубже Марианской впадины… Что-то космическое плещется в этих глазах: далекие звезды, галактики, черные дыры. Есть что-то пугающее в этих глазах, затягивающее, но пугающее. Особенно эти черные дорожки вен вокруг глаз. Намджун пристально вглядывается в собственное отражение. В собственную ухмылку, белоснежный оскал удлиненных клыков… Нет! Это не он! Это не его оскал! Это… Монстр! Ким подскакивает на диване тяжело дыша. Садится, свешивая ноги на пол, и старается успокоиться. Сердце стучит где-то в горле, руки дрожат так, словно у него начался тремор. - Твою мать! – Намджун откидывает голову на спинку старенького дивана. Что. Это. Было. Кошмар? Давно ему не снились настолько правдоподобные вещи. Словно бы и не сон это вовсе, а воспоминания. Последний раз такое было в Лондоне. Лет пятнадцать тому назад. В те жуткие ночи в больнице, даже накачанный лекарствами, он просыпался от собственных оглушительных криков. Его что-то терзало, он кого-то искал. Но каждое утро кусочки сумбурных снов разбивались слезами о кафельный пол. И все что он помнил – животный ужас.Yes Sometime my shade goes far ahead of me I’m not embrrassed i know well about the darkness of myself Every night i turn into flower perfectly flaring up
Все это время ему удавалось топить свои кошмары в алкоголе и наркотиках, выбрасывая утренние обрывки на холсты. Восемь выставок полноценной шизофрении с уклоном в беспричинное насилие. Но стоило вернуться на родину, как начались все эти проблемы. Гребаная страна. Чертов город. Да, дело в городе. Сеул, словно толстозадый паук, сидящий в самом сердце прочнейшей паутины. Случайные жертвы напуганные, в истерике бьющиеся, все прочнее увязают в липком паучьем обмане. А потом он пожирает их. Отрывает голову, высасывает все светлое, все доброе, оставляя только засохшие мумии полные ненависти, боли и ужаса. Таким станет и Намджун, если не сможет собраться. Но с чем тут собираться? Побеждать чужие кошмары? Поговорить с Чимином? Не убежит ли он, не сломается ли как тогда в галереи? Позвонить Чонгуку, потребовать объяснений? Да что сможет объяснить ему семнадцатилетний мальчишка… - Полный конец обеда, - Ким напяливает джинсы и выползает на балкон. Он не знает, сколько проспал, но густая тьма навевает на мысль, что сейчас скорее ночь, чем утро, которым он засыпал. Или он засыпал днем? Руки все еще дрожат, когда он прикуривает, но через несколько затяжек успокаиваются. Легкие, заполненные дымом, выталкивают наружу и страх, и панику, и все те вопросы, которые не дают покоя. - Отель Дельфин, значит, - Ким достает телефон и принимается лазить по «Нейверу». «Дельфин», - принимается читать он в слух. Собственный голос успокаивает, помогает сосредоточится: «в городе Пусан, построен в таком-то, сгорел в таком-то, включал в себя четыре этажа, больше тысячи номеров», - он пролистывает кучу общей информации, включая униформу (зеленая, черт ее подери), и находит, наконец, что-то интересное: « По неподтвержденным слухам считался нейтральной зоной трех мафиозных кланов Южной Кореи. Здесь они проводили свои встречи и отдыхали. Персонал отеля подвергался регулярному насилию, но запуганные, они не могли сбежать или обратиться в полицию, так как высшие полицейские чины также были частыми гостями отеля. Подтверждения этим слухам нет, однако, из тех немногих тел, что опознали после пожара, есть принадлежавшие Квон Джиену – главы клана «Красный дракон», а также Чхвэ Сынхену – старшего сына главы клана «Черный Коршун» Чхвэ Минхека. На допросах оба клана отрицали свою причастность к взрыву. Единственный выживший – шестилетний ребенок одного из постояльцев Пак Чимин». Вот это история. Значит, Чимин, действительно, был в этом отеле. И он видел все те жестокости, о которых тут пишется, что и могло сломать его психику? Но почему же его монстр так похож на Намджуна? С одной стороны, до семнадцати лет у него нет никаких воспоминаний, а это значит, что он мог быть там. С другой же… Никаких воспоминаний, даже обрывков, чистый лист, словно его и не было вовсе. Заново рожденный… И вот сейчас, когда шизофрения переходит на новый уровень, он снова видит эти кошмары, правдоподобнее его дневной жизни. Решено. Он поедет в этот отель. Может, вид полу обгорелых развалин поможет? Намджун докуривает и возвращается в комнату. На треноге стоит его последний труд , отвратительней которого он вряд ли еще рисовал. От запуганного взгляда жертвы становится тошно. Сейчас он чувствует себя на ее месте. Затравленный, запуганный, загнанный в угол. Что если он и правда был там? Что если Чимин не зря его боится? Что если… Неважно. Когда самый страшный сон становится реальностью, когда очевидно, что сходишь с ума, но здравый рассудок ни доктора, ни таблетки, ни магия не вернут, тогда и только тогда ты готов принять правду, какой бы она не была.I Know much that fire doesn’t have shadows Fire is also a flower. Do You Know the meaning of me in the language of flower No you cannot even smell my scent
***
Люди - куклы или кукловоды? Кто-то дергает за ниточки, заставляя шарнирные конечности дрыгаться в безумном танце. Танце со смертью, однако, никто так и не нашел ответ на вопрос, столько смертей спустя, люди куклы или кукловоды? Чонгук будучи демоном, одним из тех редких демонических сословий, которые могут позволить себе одинаково комфортную жизнь как на Земле так и в Аду, рассматривает жалкие тушки только в качестве обеда. А значит, кукловод он. Ему нравится, как уличному коту, играть с мышками-людишками, заморачивать их, загонять до полусмерти, отрывать хвостики и отгрызать лапки. Душить мягкой кошачьей лапкой, чувствуя, как жизнь медленно покидает жалкое тельце. С Юнги-хеном все немного, совсем немного сложнее. Его впервые за больше чем сто лет бесит человек. Раздражает до зуда в теле. И его эта дурацкая привычка прищуривать глаза, словно он присматривается, прожигает насквозь. Если бы Чон не был демоном, он бы, пожалуй, сдался этим глазам. - Значит, - говорит Чонгук, удобней устраиваясь на полу у спинки кровати с бутылкой Джек Дэниелса в руках. – Ты считаешь меня эгоцентриком с ярко выраженным недостатком родительского внимания в детстве? Юнги сидит тут же, прислонившись к плечу младшего головой и бессмысленно втупляет в стену. Он беспросветно пьян. Бедняга, пытаясь напоить Чонгука, сам не заметил, как улетел. А демону что? Чон поглощал виски с колой словно шоты. В конце концов, ему надоело мучить хена, и он потащил его домой, по дороге добыв себе еще виски. В нормальной ситуации были бы вопросы, как несовершеннолетнему продали алкоголь, да еще и такой крепкий. Но вопросов не возникло, хен был настолько потерян, что даже не обратил внимания. Впрочем, Чонгук и не усложнял себе жизнь походами по магазинам, просто материализовал две бутылки в руку. На самом деле он планировал только донести несчастную тушку до дома, а самому вернуться к Чимину и прикончить виски. Но хен так и не сказал того самого, зачем позвал его выпить с самого начала. Не сделал то самое предложение. Как демон, он не мог удержаться и не заглянуть в его мысли. И вот два часа спустя они допивают вторую бутылку, рассевшись на полу у кровати. А за окном сгущается гроза. Прохладный пол позволяет сохранить хоть какую-то смысловую деятельность мозга старшего. - Это подтверждается твоим чрезмерным ублюдством. - Ну-ну, хен, не надо так резко. В конце концов, это же ты пригласил подростка выпить с тобой. - Отчаянное время требует отчаянных мер, Чонгук-и. Да и с каких это пор ты беспокоишься о возрасте, не ты ли мне заливал, что старше чем выглядишь и так далее? - Смотря для чего, - Чон приподнимает голову хена за подбородок. В короткой вспышки молнии Юнги видит его дьявольскую улыбку. И Мин понимает, что пропал. В эту секунду или несколько дней назад, когда впервые встретился с этими глазами в аэропорту. С первого касания его ушей этого звонкого голоса. С самого первого удара его сердца в тот момент. - Дай бутылку, - но Юнги упорно проглатывает все то дикое, глубокое, что подавлялось фрейдовскими констатациями. Но признание болезни далеко не первый шаг к ее исцелению. Это шаг в пропасть. И Мин Юнги с отчаяньем раненой пантеры отказывается падать в эту чертову пропасть. Он тянет руку к бутылке, разрывая тонкую нить их взглядов. - Э-эй, хен, думаю, тебе хватит! – Чон, однако, делиться не спешит, отводит руку с бутылкой, заставляя старшего тянуться. В итоге, не удержавшись, тот падает лицом прямо в ноги Чонгуку. «Так бы тебя и оставил. Схватил за волосы и как…», - но пошлая мысль вовремя ловится и заворачивается. Рано. Хен сам должен сделать первый шаг. - Думаю, тебе надо поменьше думать, - раздается невнятное бормотание в ногах. Рука повторяет попытку дотянуться до бутылки. Демон лишь фыркает на это. Джек отставляется в сторону, а сильные руки поднимают Юнги, усаживают на колени. Теперь их лица так близко друг к другу, что все тяжелее себя сдерживать. По крайней мере, Мину. Чонгук чувствует его учащенное сердцебиение, видит яркие вспышки похоти внутри чужих глаз. Юнги потащил его в бар, чтобы набраться смелости. Сейчас, пьяный, потерянный – он бесстрашный. Чтобы снова не упасть зеленоволосый упирается в бортик кровати руками по обе стороны от головы младшего. - Хен, - чуть дрогнувшим голосом (для атмосферности), - давай сыграем в игру? Победитель получит остатки виски. - В игру? - Правда или действие.Even when my ego crawls over the floor of shinsa station I never beg for your compassion or superficial praise Please don’t die and be the witness of my success
Юнги ухмыляется. Обычный человек не должен видеть эту пьяную ухмылку в темноте. Но Чонгук не человек. И когда молния на секунду освещает бледное лицо хена, он видит и смятение, и азарт, и стыд. Его ответ тонет в громе. Небо разражается истерикой. - Ты первый, - тут же добавляет Мин. Он ощущает руки младшего под своей футболкой, но еще не разобрался: нравиться ему или скинуть к херам. Таким растерянным, загнанным в угол он очень импонирует Чонгуку. Хочется прямо сейчас закинуть его на кровать животом вниз, стянуть эти совершенно лишние джинсы… Но игра есть игра. Да и пробовал он уже напролом – потом пришлось память стирать. - Правда, - Черноволосый улыбается своим мыслям. - А откуда я узнаю, что ты не врешь? - Слово ублюдка, - смеются в ответ. - Черт с тобой, - о, это он в точку, - скажи, что вчера на самом деле случилось со мной? А вот это неожиданно. Он помнит? Но… Как? - Э… - неуверенно тянет демон, пытаясь просчитать максимально выгодный вариант. Но чужие глаза стали не читаемы. - Мы переспали? – уточняет старший. - Нет, - честно отрезает Чон. Они не успели. Он смог вовремя себя остановить, в конце концов, есть же спор с Тэхеном. – Теперь моя очередь. - Правда. - Что у тебя к Чимину? - Жалость,- вырывается у того помимо воли. Он хотел сказать что-то менее жестокое. Но демону невозможно лгать. Юнги тут же краснеет. – Ну… То есть… Парень пытается как-то оправдаться, но его прерывают. Нет нужды скрывать себя. Тут никто никого не судит. Еще несколько правд разыгрываются, потом Юнги приходится прыгать на одной ноге, а Чонгуку снять рубашку. - Правда, - в очередной раз выбирает зеленоволосый, удобнее устраиваясь на чужих коленях, с которых он предпочитал не слезать. - Хен, - игривая улыбка младшего превращается в оскал. Вот он этот момент. Последние ходы. – Скажи, ты когда-нибудь жалел о поспешных ночных решениях? Юнги зависает, продумывает ответ. - У меня, Чонгук, есть некая философия, - начинает он. При ближайшем рассмотрении его философия попахивает обсессивно-компульсивным расстройством. - Это какая же? - Каждый вечер, засыпая, мы умираем, каждое утро, просыпаясь, вместо нас просыпается кто-то другой. Кто-то новый, а значит, и сожалеть не о чем. Ведь твоего прошлого не существует. - Интересная философия, хен, - Чонгук проводит ладонью по ребрам. Сладкая дрожь пробирает все тело, так что Юнги приходится закусить губу, чтобы не выдать себя. Его горячие руки, уверенные, властные… Во имя всех богов… Не отпускай! - Действие, - хриплым голосом Чонгук напоминает о незаконченной игре. Мин растерянно моргает. - Ч-что? - Игра, хен, - горячие руки по телу, должно быть, очень отвлекают: нежными, почти дразнящими поглаживаниями по спине и плечам. – Последний ход. Зеленоволосый явно колеблется. Его желания, его принципы все переплетается в пьяном сознании. - Хен, - нетерпеливо подгоняет Чонгук. – Что мне сделать? Возьми меня… Юнги пытается что-то мяукнуть на выдохе, но все, что нужно, он уже попросил. Чонгук дергает его за футболку, притягивая к себе. Горячие мягкие губы впиваются в пересохшие губы Юнги. И нет ничего нежного в этом поцелуе. Жаркое, жадное чудовище, таившееся в Юнги столько лет, наконец, вырывалось наружу.Be ashmed to the death that you fail to recognize me Altough a distant sense of loss is filling me Those who still trust me make me warm You know I go, yeah I make the storm