Вечный август

      Страницы хрустнули — раскрылись.       Причудливо узор вьется.       Тонкие, красно-белые лепестки.       Словно нитки под хрупкими пальчиками.       Страницы хрустнули.       — Semper Augustus? Не знал, что вы выращиваете в своем саду столь редкий сорт, мефрау.       Выпрямилась, поглядела.       В серых глазах все то же — спокойствие, уверенность.       И голос спокойный, низкий.       Сверкают перстни на больших пальцах.       В густой медной бороде седина вьется.       Словно нитка серебряная.       — Увы, манеер Ван Берг. В прошлом году мы не получили ни одного цветка.       — Как так?       Плечом дернула.       — Садовник уверяет, что высадил все, как обычно. Но потомство оказалось слабым, весь урожай «августа» погиб.       Ладонью пригладил бороду — перстни сверкнули.       — Весьма досадно.       — И не говорите! Но вы ведь сами понимаете, манеер Ван Берг, как нелегко одинокой женщине, потерявшей мужа, управляться с делами, да к тому же воспитывать двух несчастных сирот.       Показалось, или в густой бороде усмешка мелькнула…       — Разумеется.       Вот ведь мерзавец! Чем усмехаться, мог бы и…       — Осмелюсь предложить вашему вниманию другие сорта, куда более жизнестойкие. Возможно, вас заинтересует «дюк ван Толь»* или «бизарр»**?       — Благодарю, мефрау. Они есть и в моем саду.       Мерзавец!       И что он там плел этой несчастной дурочке Катрине? Подробности ухода за цветами?       — Я не часто приобретаю новые сорта.       Ну еще бы!       — И хочу быть уверен, что они того стоят.       И что невеста того стоит?       — Вы поступаете очень разумно, манеер Ван Берг.       Куда уж разумнее!       Четверть часа наедине с девицей — и ни тебе предложения, ничего!       А может быть, он уже?..       Покосилась украдкой.       Высокий, плечи широкие — свет очага заслонил.       Волосы медью горят. Серебром — на висках только. Слегка.       И морщин не сказать что много. Кожа холеная, румянец.       И сам — холеный, большой, сильный.       Да и Хилде бы врать не посмела…       — А вот это любопытно.       Чуть не вздрогнула от неожиданности.       Голос низкий, грудной.       — Манеер?       — «Адмирал Лифкенс»***.       — А… О…       — Весьма редкий сорт.       Черт бы их побрал, эти сорта!       Разобраться в них мог только муж-покойник. Видать, в крови было от прадеда. А сама всех этих «дюков» от сорняка не отличит, уж что греха таить…       Прости, Господи…       — Я давно подумывал приобрести его, и если вам угодно заключить сделку, мефрау…       — Манеер Ван Берг, поскольку мы с вами, можно сказать, в родстве через вашу очаровательную сестру Магдалену, я готова предложить вам самую выгодную цену.       Бороду пригладил — сверкнули перстни.       — Рад это слышать.       — К тому же, я не оставляю надежду, что однажды мы с вами окажемся в еще более тесном родстве.       Хмыкнул.       — Если Бог даст, мефрау.       Мерзавец! * * *       Ступеньки мелькают — вниз, вниз…       Юбки шуршат — подобрала выше.       На цыпочках.       Скорее!       Только бы не стучали башмачки.       Дверь скрипнула в острый морозный воздух.       — Балтус!       На крыльце замер.       Взгляд удивленный.       — Входи потихоньку, пока тетка не услышала!       — Клара…       — Я тебя в окно увидела!       Улыбка мелькнула.       На завитых усах капельки блестят.       И усы, наверное, мокрые.       Интересно, каково…       — Ах вот оно что! И как же я мог позабыть, что от зорких глаз малютки Кларке ничто не укроется!       — Никакая я не малютка!       Рассмеялся — белая полоска зубов.       — Ну конечно малютка. Моя милая маленькая сестричка. Которую я каждую зиму катал на санках. И которой, кстати, кое-что привез.       — Подарок?!       Прищурились темно-карие глаза, взглянули хитро — и впрямь как в детстве.       — Может быть. Но ты об этом не узнаешь, если не перестанешь кукситься.       — Вовсе я не кус… кук…       Рассмеялся.       И не выдержала — сама следом.       Как маленькая!       — Ну вот, так-то лучше.       Хрустнула обертка.       Какие же у него пальцы — тонкие, длинные. Белые, как свежий снег.       Глаза отвела — обертка хрустнула.       Что бы это могло быть?       На футляр похоже.       Может, браслет?       Или цепочка?       Обертка хрустнула.       — Ой…       Глаза подняла невольно.       Стоит — красивый, стройный.       На усах капельки блестят.       — Леденец?       — Я же знаю, что наша малютка Кларке страшная сладкоежка!       Даже глаза защипало.       Моргнула с досадой.       Не хватало еще вот так… при нем!       Не дождется!       — Право, манеер Де Йонг, вам не следовало так утруждаться.       Рассмеялся — еще громче, в голос.       Белая полоска зубов.       — Ну-ну!        Глаза щиплет.       — Снова дуешься? А теперь-то чем не угодил?       Щиплет.       — Ты погляди, это же твое любимое лакомство. В деревне, бывало…       — Мы не в деревне!       Взгляд удивленный.       — Клара…       — И я — не ребенок!       — Кла…       — Мне шестнадцать! Я уже могу стать невестой достойному человеку!       — Клара… эм…       — А потому я буду вам весьма признательна, манеер, если вы окажете мне любезность, перестав постоянно выставлять меня дурой!       — Клара! Постой! Я не…       Юбки подобрала повыше.       И пусть башмачки стучат!       Пусть хоть весь дом слышит!       Плевать!       Ступеньки замелькали — вверх, вверх.       А глаза щиплет.