Вечный август

      Ну до чего громадный!       Над головой где-то искрится снежинками соболий мех, медные волны волос.       Взгляд серый, спокойный.       Чтобы поймать, придется на цыпочки подняться.       И чтобы…       Вспомнилось само.       Мягкий, душный запах.       Пряного вина и табака.       И жар.       И ладонь на талии.       Горячая, большая.       Так близко, так тесно…       Вдох.       Воздух холодный, острый.       Даже слезы навернулись.       Руку потянула к лицу — смахнуть.       — Вас все это не слишком занимает, не так ли, Клара?       Голос спокойный, низкий.       Боже, он все это время говорил что-то?!       — Нет! То есть…       Над головой в медно-серебряной бороде мелькнула усмешка.       — Я только…       Вот ведь!       — Вы совершенно правы. Для такой юной очаровательной девушки торговые дела не могут представлять никакого интереса. А я, признаться, не мастер вести светские беседы.       Кто бы сомневался!       Старый зануда!       И зачем только…       Через плечо покосилась осторожно.       В сети морщин любезная улыбка.       Бледное личико, как всегда, серьезное, ресницы дрожат.       А рядом…       Взгляд глубоких темных глаз — прямо в спину.       — О…       Поспешила — ямочки.       — Вы к себе несправедливы, манеер Ван Берг.       Над головой смешок.       — Неужели?       — Мне еще не доводилось встречать более любезного кавалера.       — Вы весьма снисходительны, Клара.       Взгляд — прямо в спину.       Как огнем.       Темным, глубоким.       Рассмеялась — колокольчик.       — Вы в этом вовсе не нуждаетесь! Ой…       Маленький башмачок скользнул по ледяной корке.       Сверкнул из-под юбки красный чулок.       На миг всего.       И лишь на пару дюймов.       Больше не нужно.       — Простите, манеер!       Пальчики уцепили рукав.       Где-то высоко.       Над головой почти.       Утонули в горячем собольем мехе.       Так близко, тесно.       — Сегодня ужасно скользко, правда?       Ямочки.       — Очень.       Где-то над головой в медной бороде мелькнула усмешка.       Огромный локоть прижал ладонь.       Тесно.       Горячо.       — Но со мной вы в безопасности, Клара.       — Благодарю вас.       Взгляд — прямо в спину.       Как огнем.       — И я с радостью послушаю о ваших торговых делах, манеер.       Ямочки. * * *       До чего громадный.       Грудь медвежья, плечи — косая сажень.       В кресле развалился — будто дома у себя.       Блестят дорогими перстнями большие руки.       Блестит белыми, холеными зубами усмешка в медной бороде.       И взгляд такой…       Будто все на свете ему принадлежит!       — Что поделать, мефрау, наша страна находится в состоянии войны, и это неизбежно сказывается на торговле. Мы вынуждены считаться с происходящим.       Выпрямился — ножка кресла неловко скрипнула по полу.       — Вы находите это справедливым, манеер Ван Берг?       Взгляд — всего на миг.       Серый, спокойный.       Будто все на свете…       — Конечно, в таких обстоятельствах вести дела бывает довольно затруднительно, манеер Де Йонг. Но есть и свои преимущества.       Ножка скрипнула.       Снова.       — К примеру, спекуляции?       Усмешка в медной бороде.       — Спекуляции столь же распространенное явление в военное время, как и в мирное, манеер Де Йонг.       — Полагаюсь на ваш опыт, манеер Ван Берг.       — То же можно сказать и о юридических проволочках, на которых законники успешно наживаются в любых условиях.       Вилка звякнула в худых сухих пальцах.       В сероватом дневном свете колыхнулся черный атлас.       — Господа, не угодно ли десерт?       — С удовольствием, мефрау Ван Дер Вейде.       Развалился — будто дома.       Большие руки блеснули перстнями, опустили тяжелый кубок с вином.       — Должен признать, у вас замечательная кухарка.       — Мне лестно это слышать, манеер Ван Берг. Ее нанимал еще мой покойный муж.       — Он не ошибся.       — Несомненно. И я особенно рада, что вы находите трапезу приятной. Мы всегда рады угодить гостю. Хилде, поторопись!       За спиной шаги, упругий шорох накрахмаленного фартука.       Секунда — и в воздухе уже плывет запах горячего теста.       — Манеер Де Йонг, прошу вас, отведайте пирог.       — Благодарю, мефрау Ван Дер Вейде. Признаться, я уже сыт.       Серебряный колокольчик прозвенел.       Так неожиданно.       Так близко.       — Убеждена, что мне вы не откажете, манеер Де Йонг!       Серый взгляд — всего на миг.       Подавил ухмылку.       — Дорогая Клара, вам известно, что ради вас я готов на все.       — Даже на такую страшную жертву, как кусок орехового пирога?       Большая рука сверкнула перстнями, стиснула кубок.       — Я готов совершить этот подвиг, Клара.       Серебром колокольчик.       — Какие странные речи! Помнится, когда мы были детьми, вас не приходилось уговаривать полакомиться десертом. Будь то пирог, или фрукты, или леденец.       Вот негодница!       — Экхм!.. В деревне мы были соседями, и Балтус, то есть манеер Де Йонг, рос вместе с моими племянницами…       Большая рука пригладила бороду.       — Вы об этом упоминали, мефрау. Что может быть лучше, чем дружба, пронесенная сквозь годы?       — Золотые слова…       Ножка кресла скрипнула.       — Возвращаясь к нашей беседе, манеер Ван Берг. Я полагаю, что такой практичный человек, как вы, не склонен одобрительно относиться к войне, доставляющей нам столько беспокойства.       Серый взгляд — прямо в лицо.       Не на миг уже.       Долго, пристально.       — Беспокойства? Вы называете нашу борьбу за независимость беспокойством?       Ножка скрипнула.       Да что ж такое!       — Мой древний род процветал и при Габсбургах. Мы были заняты делом и нисколько не страдали от угнетения.       — Ну разумеется, Амстердам дольше других городов пресмыкался перед испанцами*.       Голос низкий, спокойный.       Как обычно.       Только в глазах…       — Господа…       — Впрочем, все это было еще до вашего рождения, манеер Де Йонг, посему вы едва ли вправе судить об этом.       Да как он смеет?!       Будто сам…       — Вы безусловно превосходите меня годами, манеер Ван Берг, но что касается разумности суждений, уверен, я не уступаю…       — Вам доводилось слышать об осаде Харлема**?       Ножка скрипнула.       — Конечно. Но какое отношение…       — Мой отец был среди тех, кто защищал город. Он был преуспевающим торговцем сукном и главой большой семьи. У него было пятеро сыновей.       Голос низкий, спокойный.       — Как вам известно, осада длилась семь месяцев.       Только в глазах…       — Когда на улицах не осталось ни одной бродячей собаки, кошки и даже крысы, жители были вынуждены сдаться.       Ореховый вкус в горле стал комом.       — Мой отец собственными руками похоронил сыновей и жену. Младший умер первым, в феврале. Земля так промерзла, что отец рыл могилу два дня подряд.       Хочется вдохнуть, выплюнуть ком.       — Он был уже немолодым человеком, но сильным и выносливым. После снятия осады женился вторично. Я появился на свет в год великого пожара в Харлеме***.       Хочется вдохнуть…       — Город почти лежал в руинах, но мой отец отказался покидать свою родину. Умер он глубоким стариком, успев увидеть, как Харлем вновь обретает прежнюю красоту и славу.       Ножка скрипнула.       — А я, дай Бог, доживу до того дня, когда Харлем будет свободным.       — Еще пирога, господа?       Вдохнуть.