Вечный август

      Щеки горят.       От очага жар.       Так близко, тесно.       Медная борода — табаком, вином пряным.       Так близко.       Дышать нечем.       От очага жар.       От ладони — жар.       Шуршат складки.       Пальчики стискивают запястье — широкое, сильное.       Цепляют рукав.       Крепко.       До боли почти.       И выпускают послушно.       Дышать нечем.       Тесно.       Горячо.       От очага…       От ладони…       У самого лица хрустнул белый накрахмаленный воротник.       Уткнуться.       Спрятаться.       Щеки горят.       И от ладони…       Вдох.       Глаза открыла.       Поежилась.       Покрывало до самого пола сползло.       Натянула скорей.       И все равно зябко.       Сейчас бы назад…       Уткнуться лицом в хрустящий воротник.       В горячую шею.       Спрятаться.       И чтобы ладонь…       Пальчики прижала к щекам — горят.       А плечам зябко.       И хочется — назад.       И тесно, до боли почти…       Вдох.       А ведь совсем рассвело уж.       И…       Так и есть!       Огонь в камине едва тлеет.       — Хилде!       На дворе-то, чай, не лето.       — Хилде!       Да где ж ее носит?       — Хилде!       Вот несносная девица!       — Хилде!       Как стану сама хозяйкой, найму таких слуг, чтобы…       Щеки горят.       И ладонь как будто…       Вдох.       Выпрямилась.       — Хилде!       Дверь скрипнула, потянуло теплом, жареной рыбой и чем-то еще. Сладким. Медовым.       — Хилде! Ты что, оглохла? Почему не идешь, когда тебя зовут?       — Простите, госпожа. Хозяйка вас будить не велела.       Моргнула удивленно.       С каких это пор?       — Вот я и отлучилась в кухню, Хенни с обедом помочь.       Моргнула.       — С обедом? Не рановато вы за стряпню принялись?       — Так ведь… госпожа… час-то уж поздний.       — Как?       — Полдень било.       — Как?!       Покрывало на пол.       Доски холодные.       Босые пятки скользят, будто по льду.       И пусть!       Пальчики ухватились за раму.       На цыпочки.       Стекло холодное.       А за ним — пелена сплошная.       Густая, белая.       — Снегу-то нынче сколько, госпожа! Всю ночь да все утро, чай, мело.       Вдох.       — Стало быть, манеер Ван Берг еще не уехал?       — Что вы, госпожа! Давно уж отбыл.       — Давно?       — Хозяйка как ни уговаривала остаться да повременить, покуда пурга уляжется, — куда там! Дела, говорит, срочные.       Вдох.       — Так и велел сани запрягать.       — И что же он…       — Поехал, как не поехать.       — И не простился со мной…       — Как же! Вот.       Хрустнул накрахмаленный белый фартук.       Хрустнул в худых мозолистых пальцах белый конверт.       — Велел вам передать. Целых восемь гульденов дал за труды. Уж такой щедрый господин…       — Хилде, ты… я… Спасибо!       Взгляд удивленный.       И пусть!       — Ты ступай теперь. Тетке скажи, коли спросит, что я спущусь скоро.       — Так как же вам… одеться-то, госпожа?       — Я сама. Спасибо, Хилде.       — Может, хоть воды подать?       — Да, да, подай. Не торопись только.       — Кхм… Как прикажете.       Показалось, или усмешка мелькнула?       Вот ведь хитрая девица!       И пусть…       Дверь скрипнула.       Под пальцами хрустнуло — красный воск, львиная голова. Дорогая Клара (смею надеяться, отныне вы позволите называть вас так), поскольку вам было угодно дать столь однозначный ответ на мое предложение, я буду иметь честь по прошествии недели вновь посетить ваш радушный дом уже не в качестве гостя, но в качестве жениха. Засим примите уверения в моих лучших чувствах. Ваш, etc*.

Йоханнес Ван Берг.

      Щеки горят. * * *       Белая нитка, красная, красная.       Узором лепестки вьются.       Сверкает игла.       Вдох — натоплено жарко.       С кухни тянет поспевающей форелью.       И пряниками.       Медовые.       Кларины любимые.       Прежде-то, бывало, только по праздникам.       А впрочем, чем нынче…       По доскам пола — маленькие башмачки.       Нитка в воздухе замерла.       — Тетушка! Ринеке! С добрым… днем!       Колокольчик серебряный.       Как в детстве.       Как всегда.       — Клара! Наконец-то ты изволила подняться!       Прошуршал черный атлас.       В сети морщинок улыбка.       Ласковая.       Как в детстве.       — Хотела бы я знать, дитя мое, в кого ты у нас такая соня.       — Я… тетушка… право… случайно…       — Случайно?       — Хилде меня не…       — А!       Смех.       Ласково.       Мягко.       И знакомо.       Как в детстве — мама.       Как серебряный колокольчик.       — Хилде тут вовсе ни при чем! Скажи спасибо манееру Ван Бергу. Я уж хотела за тобой послать, чтобы вы простились, но он не велел тебя будить. Ну, а коли жених сказал…       — Да!       — Что — да, дитя мое?       — Жених!       Взгляд поймал вдруг.       Глаза голубые, яркие.       Так и сияют.       Щеки румянцем, ямочками.       — Ринеке!       Башмачки простучали, порхнула бабочкой.       — Какая прелесть! Ты закончила свой тюльпан!       Глаза сияют.       — Я… да… Кларке… Как, по-твоему, хорошо вышло?       Сияет.       — Чудесно, сестрица!       — Я рада…       Вдох.       Дать Хилде пару гульденов, послать в контору к Балтусу.       Передать — сладилось.       Нитка скользнула из пальцев, стекла на пол.       Красная.