Вечный август

      Пелена сплошная.       Который день уже.       Пальчик скользнул по цветному стеклу — холодно.       И все белое, скучное.       Пустое.       Вдох.       Натоплено жарко.       С кухни тянет…       Пирог?       С чего бы?       Ведь только завтра…       Вдох.       Ресницы смыкаются плотно.       И вдруг — словно жаром от очага.       Так близко, тесно.       Табаком, вином пряным…       И от ладони…       Вдох.       Натоплено слишком.       До духоты.       А за окном пелена.       И стекло холодное.       Скучно.       Пусто.       И хочется — назад.       Уткнуться лицом в хрустящий воротник.       В горячую шею.       Спрятаться.       И чтобы ладонь…       Вдох.       Щеки горят.       И тесно…       — Кларке!       За спиной прошуршали складки.       Легко, мягко.       Цветочным запахом дохнуло.       Духи?       С чего бы?       — Кларке! Ты что же, с самого утра тут?       Моргнула рассеянно.       — М…       — Обед через час. Тетушка позвала Балтуса.       — М?       — То есть… манеера Де Йонга.       — М…       — Кларке!       Повернулась наконец.       Поглядела.       Светлые волосы лентой перевиты.       И личико не бледное — тонким румянцем.       Глаза синевой.       — Я рада.       — Кларке…       Складки прошуршали мягко.       Синие, серебром вышиты.       И глаза…       — Да что это с тобой, сестрица? Неужто по старому зануде стосковалась?       Щеки вспыхнули.       — Я? Я вовсе не…       Дверь хлопнула — тяжело, громко.       Внизу.       Входная.       — Кларке!       Неужели?!       — Кларке, куда ты? * * *       Вниз, вниз.       Ступеньки мелькают.       Стучат башмачки — и ладно, и пусть!       Пусть хоть весь дом слышит!       Неужели…       — Клара!       Высокий.       Статный.       Белое кружево воротника.       — Ой…       На завитых усах капельки блестят.       И усмешка.       — Вы так спешили встретить меня? Я польщен.       Щеки горят.       И юбки еще — до щиколотки…       Отпустила.       Оправила.       — Я… м… Манеер Де Йонг, какая честь.       Спину прямей.       Подбородок повыше.       Пусть не воображает себе всякого!       — Право же, Клара, есть ли нужда в таких формальностях?       Даже за спину ему заглянула.       Вот глупость!       Ясно же, что только завтра…       — Вполне возможно, что скоро нас с вами свяжут узы более тесные, чем дружба, и я позволю себе выразить надежду…       Надо же было кинуться.       Как маленькая!       А ведь невеста…       Щеки вспыхнули.       — Я передам тетушке, что вы здесь.       Повернулась.       Медленно, с достоинством.       Надо привыкать.       Ведь невеста. * * *       На завитых усах капельки блестят.       Улыбка привычная, вежливая.       И сам — вежливый, галантный.       Красивый.       — Мефрау Ван Дер Вейде, мое почтение… Катрина…       Взгляд — всего на секунду.       Темный.       Глубокий.       Как огнем обожгло.       Пальцы уцепили спасительную нитку.       Игла блеснула.       — Манеер Де Йонг! — свет очага скользнул по черному атласу. — Мы ждали вас только через час. Боюсь, обед еще не поспел, но если вам угодно… Хилде! Принеси вина!       — Благодарю, мефрау. И покорнейше прошу меня извинить за беспокойство. Но, вынужден признать, меня привело к вам раньше назначенного срока серьезное дело.       — Вот как? О…       Взгляд — на секунду.       Голос вежливый.       Спокойный.       Привычный.       — Поверьте, мефрау Ван Дер Вейде, мне претит быть гонцом дурных известий.       — Манеер, вы меня пугаете!       — Не стоит тревожиться, мефрау. Ведь, если память мне не изменяет, продажа тюльпанов никогда не была основным источником вашего дохода.       — Скорее полезным дополнением. Однако я не совсем понимаю…       — К несчастью, вам придется расстаться с этим дополнением — по крайней мере, на некоторое время.       Свет очага запутался в сети морщинок.       Блеснул в голубых глазах.       — Прошу прощения?       — Дело в том, что третьего февраля в харлемской коллегии провалился аукцион по продаже луковиц, а на следующий день торги в городе прекратились полностью.       Свет скользнул по черному атласу.       И сломался.       — Все это весьма досадно, манеер Де Йонг. Но какое отношение это имеет к моим делам?       — Боюсь, что самое прямое, мефрау. Сегодня утром обвалились рынки по всей стране.       — Что значит — обвалились?       Голос спокойный.       — Цены упали в двадцать раз. Такое резкое и непредвиденное снижение поставит покупателей на грань разорения. Стало быть, они окажутся не в состоянии расплатиться по заключенным сделкам.       — Так что же… я не получу своих денег за проданные луковицы?       — Увы, мефрау. Но, коль скоро вы не сильно зависите от торговли цветами, у вас нет причин излишне тревожиться. В истинно печальном положении окажутся те, кто по глупости и тщеславию вложил все свои средства в это безумие.       Взгляд — на секунду.       — Безумие?       — Судите сами, Катрина. Какому человеку в здравом уме, тем более имеющему опыт в ведении дел, может прийти в голову основывать все свое благополучие на столь хрупкой, ненадежной основе, как жалкий цветок?       Башмачки простучали по доскам пола.       — Клара! Клара, куда же ты?