Чёрный ангел.

В сознание вернулась только на борту корабля, ощутив чужое прикосновение к щеке. И машинально едва слышно проговорила: — Энакин? Зачем звать того, кто стал безжалостным, не слушал оправданий и не верил? Но звала, тянулась всей душой, израненной, пустой оболочкой тянулась, ища ту толику тепла, что он дарил. Надёжность. — Он… — голос Кеноби отчего-то сорвался. — Простите меня, Падме. Понадобился один лишь взгляд в опустошённые серые глаза, постаревшие не от времени, от боли. «Мёртв?» Внутри всё кричало, видно, этот крик прорвался во взгляде, так как джедай спешно начал уверять, что Энакин жив, просто ранен. И испытать облегчение, несравнимое ни с чем раньше. Сквозь опускавшиеся веки увидеть, что джедай склонился над аптечкой, с виной оглянувшись в её сторону. Оправдать поведение мужчины, того, кто любил, и быть любимой в мире холодных игр во власть — вот такая цель. Пальцы сомкнулись на деревянной поделке из дерева джапор. «Энакин!» Сознание уплывало в сон. Лишь вяло взметнулось опасение: а что ребёнок? Последним усилием переложить вторую руку на высокий живот и заснуть с мыслью, что жив! "Мой малыш жив". В сознание привёл требовательный писк откуда-то извне. Глаза никак не желали открываться, но усилие — и вновь этот громкий плач. — Тише, тише, кроха! Мама сейчас очнётся, она будет с тобой. Извиняющийся голос Кеноби, разговаривающий… Рука шевельнулась, погладив живот — и паника, когда до сознания дошло, что живот почти плоский. Внутри тихо ныло, а стоило шевельнуться, как полоснуло такой болью, что сдавленный крик вырвался непроизвольно. Жаркая боль опоясала талию, распространяясь внутри. Этому крику вторил вопль младенца. Тёплые сухие пальцы коснулись запястья. — Вам сделали кесарево сечение, миледи, вам следует быть осторожнее. Пару дней — и всё пройдёт. Ваша малышка, — лёгкий свёрток был положен рядом. Крошечный кулачок выглянул из пелёнки — и другое тепло разлилось в груди, позволив забыть постороннюю боль, мир сузился до размеров этой кровати, где существовал лишь ребёнок и его мать. — У вас дочка, Падме. Очнуться от всеобъемлющей любви, затоплявшей силой, сравнимой только с тем теплом, что дарило присутствие другого человека. И тревога вновь проснулась, но под гнётом необходимости и тихого писка дочери сошла на нет. — От Энакина нет вестей? Вопрос слетел с губ отстранёно. Всё внимание заняло то, как сильно сомкнулись пальчики малышки на протянутой ладони. — Он был забран шаттлом Императора, когда я покинул Энакина, он был ранен, но жив. Не иначе, Палпатин почувствовал, что мы с ним повздорили. Терять ученика Сидиус не захотел второй раз. Джедай бормотал что-то про ситхов и Йоду, о бегстве и Органе, озабоченном её самочувствием. В реальность пришла лишь, когда была озвучена мысль Кеноби: — Вам следует скрыться, госпожа. Ребёнок Энакина будет в поле зрения отца и Палпатина. Вскинуть глаза на мастера и заметить вину, превратившуюся в уверенность, даже скорее извинение: — Малышка слабо, но одарена Силой. И тревога, вспыхнувшая в груди, потребность защитить это маленькое, беспомощное существо — дочь. "Моя дочь!" Сколько лжи может сорваться с его губ ещё? Они жгли его губы, жгли нёбо, горечью оседая в душе. Он умирал, принуждённый лгать в глаза матери и друга. Нет, он не имеет права называться её другом: убив её мужа, оправдываясь перед совестью, что не было другого пути, утаивая второго ребёнка, не в силах противостоять уверенности Мастера Мастеров, что в этом мальчике — будущее джедаев, вообще будущее. Перед глазами вновь вспыхнул образ Мустафара, горящего противника. Его вопль. «НЕНАВИЖУ!» Только вот в том голосе была не ненависть, а чувство боли и безысходности. Что он делает? Кому во благо смерть? Оби-Ван просто молил Силу, чтобы Энакин умер быстро. Не хватило смелости прикончить самостоятельно. Трус он. И уже не джедай. Оби-Ван отвернулся к окну, врезанному в камень астероида Полис-Масса. Мальчик звал, ему было одиноко, страшно. Йоде не до ребёнка, погружён в анализ своего проигрыша. И совершенно внезапно Оби-Ван обернулся к воркующей матери, улыбавшейся и кажущейся счастливой: — А если бы у вас родился мальчик? Какое имя бы вы ему дали? Карие глаза, наполненные искромётным счастьем, восторгом, обратились в его сторону: — Энакин хотел дать ему имя «Люк». И снова эта мечтательная улыбка. Улыбалась бы она, если знала, что случилось с её мужем? Смирилась бы? Кеноби качнул отрицательно головой в ответ на эти вопросы: нет, пусть искренне верит, что он жив. Так легче. Ей будет легче перенести правду, когда рядом будет дочка. — Извините, мне пора улетать, пока попутный транспорт есть. И вновь признательный взгляд тёплых счастливых глаз и её рука, не выпускавшая крохотный кулачок. — Спасибо вам, Оби-Ван, за всё спасибо. Горло сдавило удавкой подступавших злых слёз. Джедаи выше обладания. Надо отпустить горечь, боль от предательства. Не знал он, выходит, своего боевого товарища. «Сопереживание — не твоя сильная сторона, а, Оби-Ван?» Шедший по стерильно-белым коридорам Кеноби внезапно остановился, оглянувшись. На краткий миг он услышал укоряющий, усталый голос Квай-Гона. Можно ли нести такой груз на своей совести. «Я предатель дружбы, учитель. Я — убийца!» И уже точно почувствовать бесплотную надёжную ладонь на своём усталом плече. «Двигайся вперёд, ученик, двигайся вперёд, не оглядывайся.» Медленно выпрямить спину, мучительно пересиливая чувство вины, боли и горечи. Нам нужны оправдания, даже тогда, когда им нет места. Серебристая искорка метнулась от астероида, унося на своём борту мужчину и заснувшего малыша. Им предстоял долгий путь. Днём позже улетел на своей яхте сенатор Органа, забрав с собой Амидалу с её малышкой. Дома вице-короля ждало объяснение с королевой Бреей. Долгое объяснение.