Нельзя давать власть опасным чувствам. Пенни Джордан. «Лестница на седьмое небо»
Лето 1925. Вместе они уже были девять лет. Долгих девять лет. С годами поблекла страсть, выцвела ревность, исчезла животная необходимость друг в друге. С годами все проходит, когда-нибудь чувства, как бы хороши сшиты они ни были, изнашиваются: начинают либо тлеть, либо трещать по швам. Только срок у всех разный. Для кого-то нужен года, чтобы былая искра потухла, а кому-то и двадцать лет. Но когда пролетает день за днем, ты узнаешь все больше и больше о человеке, тогда-то и пропадает новизна. Мужчина привык видеть жену по утрам растрепанной и, казалось бы, изучил каждую складочку на ее теле, измененном родами, узнал все ее секреты и научился читать по глазам мысли. Женщина же, как ей думалось, приучила мужчину окончательно, вытравила из него привычку разбрасывать вещи по дому и вечно спорить с ней. Она уже довольна, что спутник слушает ее во всем, хотя это отрицает, а сам он устает от бытовых проблем, которые она ему якобы позволяет решать. С годами погибает и прежний интерес, и тогда мужчине, по природе охотнику, нужна свежая добыча. Он мечтает о юном теле, о чем-то новом, все то же самое, что было со старой спутницей, чувствуется чем-то новым. Мужчина рассуждает, что попробует чего-то свежего и вернется к жене, а она, узнав, будет повторять фразу, произносимую на протяжение тысячелетий: «Хорошо, что пока он возвращается домой». Только поняв, что так будет всегда, женщина начинает мириться с этим. С годами появляются дети и то, что не хочется делить при разводе, с годами все станется сложнее, не тем... За девять лет их интерес начал затихать. Старшему сыну было уже шесть, а младшему — четыре. Забота о доме и семье выматывает женщину, особенно когда ее муж занят карьерой. Она уже не успевает следить за политическими изменениями, а он не слушает ее, когда она говорит, что это было неверное решение, он смеется и отвечает, что женщина мало смыслит в этом. Муж не видит ее аккуратной прически и ногтей, окрашенных в яркий цвет, модного платья и аромата Шанель на коже, и тогда... Тогда она начинает задумываться: а может, у него есть любовница, а он испытывает плотской голод и спешит искать ту, что заставит его воспарить. Тогда все может и рухнуть в один миг. Тогда происходит излом... Вивьен Грин была той женщиной, что могла одним взглядом завлечь мужчину в свои сети. Ей, светской красавице, новоиспеченной жене уже немолодого политика, удалось завлечь мужчину, который, как виделось, не поддается соблазнам. Грин бросала короткие взгляды, пока восхитительная жена этого самого мужчины, эта фея для других, но не для своего мужа, порхала среди гостей, обольщая то МакДональда, то Черчилля, то братьев Чемберленов. Этот мужчина в это время жадно смотрел на другую. Вильям Трейндж не устоял... Мужчины склоны к порокам и соблазнам, лишь редкие из них могут хранить, как лебедь, верность своей спутнице, особенно когда возраст пересекает отметку «тридцать пять». Они уже ощущают себя не такими божественными и начинают искать спутниц моложе себя. Вивьен это знала, знала, что мужчины склоны к дуновеньям желаний, они пленники своих грешных мыслей. Да, она видит его голодный взгляд, кожей чувствует его возбужденную плоть и сознание, его мечты и виденья, в них он ее касается, в них он сходит с ума в ее объятьях. Она подождала, когда Трейндж останется один, чтобы подойти. Его взгляд пробежался по ее декольте. Да, от этой голубоглазой брюнетки у него закипала кровь. Женщина взяла Вильяма за локоть, увлекая за собой. Все было слишком греховно, но все было так, как хотел он. Вивьен оказалась страстной любовницей. Животное желание захватило его с головой. Она — жена одного из знакомых, он — женатый на самой лучшей женщине на свете, но это не остановило его. Мужчины склоны к порокам, а умелые женщины пользуются этим; они знают, что мужчины глупы, когда дело касается телесности. Вивьен готова была поддерживать эти глупые стремления. Ей было скучно в свете, скучно и с мужем, который уставал и лишь в редкие минуты прижимал к кровати и по прежней привычке выражал супружеский долг. Она вышла замуж за него только из-за денег состояния и положения в обществе. Но любить? Нет, для любви есть другие мужчины, для любви нет стеснений, любовь — это сладкий плод, что нужно испивать медленно, и, похоже, Вильям Трейндж готов отведать этот плод вместе с ней. Его жена не видит этого, для нее он — ее мужчина, для нее он всегда будет с ней. Глупышка... Мария месяц жила словно с закрытыми глазами и только потом заметила, как ее муж изменился. Его глаза похолодели, и понемногу начала уходить нежность. Ночами, смотря в потолок, она ждала его прикосновений, но вместо впервые испытывала одиночество. Что же ей было делать? Она твердила себе, что после стольких лет такое часто происходит, но с каждой следующей ночью убеждалась, что так не должно быть. Что-то должно было произойти, что-то, что сблизило бы их. Мария страдала, она снова и снова менялась, чтобы показать, что она все та же юная ирландская девушка. Но мужчины — странные существа, они разрываются между старой любовь и новой сильной страстью. Им иногда так сложно сделать выбор, что они не замечают, как делают больно другим. Мария поняла, что ее муж неверен ей, и не смогла стерпеть это. Мудрая женщина делает вид, что не знает, но в тоже время борется за свое счастье так, чтобы ее муж не понял, не решил, что она слишком ревнивая. Мария нашла письмо от Вивьен Грин и поняла, что у ее мужа роман с этой особой. Мария написала письмо для мужа Вивьен, изменив свой почерк до неузнаваемости, намекнув, что его молодая жена изменяет ему. Вивьен, получив это письмо, испугалась и сказала Вильяму, чтобы они больше никогда не встречались. Трейндж недолго прибывал в апатии. Рамсей МакДональд решил отправить Вильяма в посольство Франции. Так Вильяму пришлось уехать вместе со своей семьей в Париж. Там пришлось забыть о романе и вновь посмотреть на свою жену влюбленными глазами. Иногда стоит сделать глупый поступок, чтобы понять, что же за чудо рядом с нами. Мужчины склоны к ошибкам, но мудрые женщины склоны прощать. Любовь слепа, любовь глупа, но только она дает неповторимое чувство счастья и эйфории. Без этого чувства жизнь пуста, без этой радости жизнь не прожита. Все люди совершают ошибки, и нужно научиться прощать ради себя самих.***
Беременность не изменила привычек юной леди Холстон, она все также любила по утру вдыхать свежий воздух и выходить в сад, принимать гостей и готовить для них лакомства. Виктор перестал уходить утром, оставляя лишь записку, он целовал ее в щеку теперь прежде чем уйти и подолгу держал руку на ее растущем животе. Он любил эту девочку больше всех, она скрасила его одиночество, научила прощать и достигать новых пределов в жизни. Она подогревала тщеславие, часто стыдя нерешительность. Так они с Артуром совсем не заметили, как их жены стали управлять ими. Нет, они не были тем типом женщин, что положат все на алтарь своих амбиций, им ни к чему приносить себя в жертву ради успеха мужа, чтобы тоже быть успешной. Нет, они были другими. Виктор восхищался ими и конечно не стал делать так, как попытался сделать Артур: запереть свою прелестную жену в четырех стенах, чтобы ничего не случилось. Как он мог посадить любимую под стеклянный колпак? Диана изменилась с беременностью, но не в худшую сторону, нет, она стала только краше. Молодая, цветущая женщина. Ночью он нежно обнимал ее, уже не было той горячей страсти, это было проявление уважения к матери его ребенка. Он легко касался ее затылка губами, а потом бесконечно долго любил ее, находя ее тело и дух источником бесконечного наслаждения. Иногда она, из-за эмоционального стояния, плакала, прося прежнего напора, и он покорно это исполнял. Он любил ее, как же он мог отказывать ей в капризах, казалось, так он мучает ее. Разве можно ее мучить? Впервые за многие годы, проведенные в Лондоне (а уже прошло одиннадцать лет), Виктор ощущал себя самым счастливым человеком на свете. Ему не нужны были ни заводы, ни деньги, он мечтал всегда быть рядом с ней. Диана же ощущала себя парящей над землей. Ее любил Виктор Лейтон, холодный надменный ирландец, в семье которого мало у кого были сердца. Но сам Виктор был другим, совсем другим, и от этой мысли она постоянно улыбалась. 15 августа на свет появился их первенец. Диана не беспокоилась, что вдруг это будет девочка. Они даже шутили с Джейсоном, у которого примерно в то время должен был родится ребенок, что их дочь выйдет замуж за его сына или наоборот. Ей положили на живот красненький комочек, она посмотрела в его лицо, потом в лица акушерок; они улыбались, а она немного не понимала, что все это означает. Диана рожала в госпитале Артура и Джейсона, и, конечно, Виктор сидел в кабинете, ожидая, когда его позовут. Еще помнили, как он работал здесь терапевтом, и к его жене относились как к королеве. Виктор нервничал, хотя помнил, как его мать рожала его брата и сестру. Он помнил, как она тогда громко кричала, иногда слова брани, а потом по дому пронесся плач младенца. Виктор смотрел в окно, ему было все равно, кто появиться на свет. Мальчик — это, конечно же, очень хорошо: наследник. А может быть, он и не захочет продолжать дела. Виктор мечтал о дочери, чтобы заботиться о ней, лелеять, как свою Диану, а потом со слезами в глазах отдать ее в руки будущего мужа. Кто-то тихо вошел, он обернулся — у порога жалась молодая медсестра. — Все закончилось, — произнесла она. — Как она? — он боялся в редкие минуты ужаса, что его хрупкая девочка умрет при родах. — Счастлива, искала вас. Она очень вымотана, милорд. Вы хотите узнать, кто у вас родился? — спросила девушка. — Нет, она сама мне все скажет, — Виктор мягко улыбнулся. — Пойдемте. Он вошел в палату; его Диана уже спала; он поцеловал ее в лоб; рядом в колыбельке лежал сверток, перевязанный голубой лентой. Мальчик. Он взял его на руки, заглядывая в лицо, изучая черты. Волосы у него были темные, значит, он будет первым не рыжеволосым Лейтоном, была надежда, что глаза будут его, но, на самом деле, он не расстраивался. Он неловко качал сына на руках, прижимая к себе. Виктор улыбнулся, ребенок стал ворочаться, начиная плакать. Счастливый отец обернулся, увидев, что жена проснулась и наблюдает за ним из-под опущенных ресниц. — Я бы хотел Джорджем, как нашего короля, я бы хотел Джордж Дезмонд Блейк, моего деда звали Дезмонд Джордж Роберт... — Понимаю, что это значит для тебя, миленький мой, — прошептала Диана. — Да, — он отдал ей сына. — Отдыхай, любимая, — он поцеловал ее в щеку и тихо вышел, счастье переполняло его как никогда. Три дня спустя на свет появилась дочь Джейсона. Его жена легко разрешилась от бремени, что Каталина поспешила посчитать дурным знаком. Она взяв дочь на руки, вспомнила, как все эти месяцы грезила именно о девочке, представляя, что та обязательно будет похожа на нее. Малышка и в правду была смуглой и темноволосой, совсем ничего общего с отцом-англичанином. Каталина прижимала ее груди, словно боясь, что муж разочаруется о ее появление на свет. — Как же ты ее назовешь? — спросила спустя день Каталина у Джейсона. — Не знаю. Мою бабушку звали Джулия, — пробурчал он. — Джулия, — протянула Кат, — это потрясающее имя, мне нравится, у вас даже имя начинается с одной буквы. Может, Джулия Фермина? — Может, ты хотела сказать «Гермиона»? — спросил тихо Джейсон. — Или наша дочь должна помнить, что она наполовину испанка? — Конечно, — Каталина присела на постели, — я хочу, чтобы она знала об этом. — Я тоже, — Джейсон весь просто просиял. — Вот и невеста для Джорджа! — он засмеялся. Ах, если бы он знал, что не все мечты станут явью...***
Весна 1926. В конце марта страна тяжело выходила из кризиса, старательно стирая с себя остатки краски войны. Жизнь уже не могла быть прежней, и от этого порой было больно, остались воспоминания о прошлом, а будущее было таким туманным, отчего вопросов было больше, чем ответов. В тот март они хоронили Лидию, не все ее любили, не все ее понимали, но отчего было так болезненно на душе. Только теряя, ты понимаешь, что что-то надломилось в тебе от утраты. Так Фредерик и Вера остались одни в этом мире, ушел последний человек, связывавший их с миром, которого уже давно нет. Как говорят, беда не приходит одна. Лидия в последние месяцы много болела, Вера работала в музее, и поэтому с Лидией находилась сиделка. Она умерла тихо, но Фредерик поспешил обвинить Веру в том, что она своим безразличием к их дому и семье ускорила смерть его матери. Не успев похоронить мать, они успели поругаться. На похоронах было много людей, несмотря на желчность Лидии, ее многие любили. Люди приходили в православный храм, где отпевали Лидию, и выражали слова сочувствия чете Сван. Вера и Фредерик стояли по разным углам, не смея бросать друг на друга взгляды. — Вера, что с тобой? — обеспокоено произнес Сайман, подхватывая ее на руки, чтобы она не упала. — Как ты себя чувствуешь? — Голова кружится, — пролепетала она. — Сейчас, — он оглянулся по сторонам, неподалеку с ними был Артур с Урсулой. В тот момент Урсула обратила взор на них, дергая мужа за руку, Артур аккуратно протиснулся сквозь толпу. — Что случилось? Это, наверное, просто волнение, — первое, что пришло в голову. — Ты не видишь — она бледная, ее нужно вывести на свежий воздух, — предложил Сайман; только там они поняли что происходит с Верой. — Да у нее кровотечение! Они провезли ее в свой госпиталь, сразу кладя на операционный стол. Вера была беременна, и эту беременность не удалось сохранить. Они чудом сохранили все ее детородные органы. Она была еще молода, всего двадцать четыре, но почему-то ей не удавалось выносить ребенка, что-то не складывалось у них с Фредериком. Джейсон готов был сорваться на друга за его беспечность: жене нужен покой, а он вечно выматывает душу своими капризами и отказами. Почему он так жесток к ней? Только к обеду Фредерик со всеми остальными прибыл в госпиталь. Он увидел злое выражение лица Джейсона и все понял. Хотя нет, он ничего не понял. Что же он натворил все-таки? Джейсон метнулся к нему, Артур не стал его удерживать, зная, что бесполезно. Джейсон схватил Фредерика за грудки, нервно тряся его. — Ты опять наплевал на нее!? Ты опять душу отвел на ней!? Ты не можешь быть ее мужем. Моли бога, чтобы все было хорошо, валяйся у нас в ногах, что мы сохранили ее шанс стать матерью! — он резко отпустил друга. Каталина попыталась удержать мужа, она встала перед ним, но тот отодвинул ее. — Джейсон, успокойся! — крикнула она. — Так ты ничего не сделаешь! — он в секунду прекратил, развернулся и ушел к Вере, Сайман был уже там. Верочка пришла в себя и попросила воды. Артур тоже зашел. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Артур, присаживаясь на край постели. — Все ужасно болит, — прошептала Вера. — Это нормально, — Джейсон улыбнулся. — Ты хоть знала, что ждешь ребенка? — Нет, — она покачала головой для большей убедительности. — Прости, мы не смогли его сохранить, — проронил Артур. — Все хорошо, — отвлечено сказала она. — Ничего не хорошо, — произнес Сайман. — Он хоть нам и друг, но ты уходи от него, поживешь у нас с Амандой. — Я не могу, — Артур заметил панику на ее лице. — В данном случае так будет лучше, — парировал он. — Вера, тебе нужен покой, а не выматывания нервов каждый день. Так дело не пойдет, еще один случай, и ты... Фредерик смог навестить жену только на следующий день. Он принес ей огромный букет роз и вазу апельсинов. Она посмотрела на него так, что внутри у него все перевернулось. Вера старалась не глядеть на него, боясь, что скажет что-то не то, и это изменит ее решение. Фредерик стоял в лучах утреннего солнца, от него веяло теплом и исходила нежность. — Федор, я ухожу от тебя, — произнесла она по-русски. — Ты не можешь... — он осекся, ощущая, как закипает гнев. — Могу, нам нужно пожить отдельно друг от друга, — она стиснула кулаки, стараясь придать своему голосу храбрости. Так их маленькая семья распалась, и Фредерик верил, что это конец, он сорвался в бездну. Когда-то она удерживала его, но сейчас все внутри холодело, когда в их доме его встречало одиночество. Мать умерла, а любимая жена не открыто объявляла, что он виноват в ее выкидыше. Вера ушла от него, поселившись у Портси. Одной, без Федора, ей было легче зализывать раны. Он сделал столько ошибок, столько грехов, что уж ничто не смоет это позорное пятно, и если она простит его, то, может быть, он окажется на пять минут в раю. Может, за месяцы разлуки она разберется в себе и в нем, только тогда они смогут быть вместе. Если не станет еще хуже.***
Лето 1926. Жара пришла неожиданно, до этого неделями лили дожди и было жутко холодно, туман мягко окутывал город каждый день. Лужи были похожи на моря, и дети радостно бродили по ним, проверяя глубину. Солнце появилось неожиданно и засветило так, что озерца на тротуарах высохли за считанные дни, и воздух стал нестерпимо горяч. Многие старались побыстрей уехать на выходные в Брайтон или Бристоль, чтобы покупаться в прохладном море, другие спасались загородом, прячась под сенью деревьев. В то лето Виктор впервые за столько лет вспомнил об Ирландии. Он часто уходил с детьми побегать по полям да по лесам, вдохнуть лесного запаха и по старой привычке растирал молодые травинки между пальцами. Он не брал с собой никого из взрослых, а Диана позволяла ему немного побыть со своими мыслями на природе, но только она не давала долго пребывать в таком состоянии. Иногда с Виктором ходил Артур, которого изменили годы, хотя не годы, а последние шесть месяцев: он стал открытым, — и только Виктор знал, кто причина этого. Его Диана, его ангел. В то лето в их крови прижалась меланхолия. Сайман предпочитал работать в тиши своего маленького кабинета, а Джейсон — проводить время с женой; та все больше и больше увлекалась живописью, рисуя пейзажи. Только Фредерика не было с ними, он избегал их общества с тех пор, как ушла Вера, не хотел видеть упреки, не хотел встречаться с женой, которая была всегда с ними — лучше запереться в тесной лаборатории и, как в рассказе Чехова, умереть от болезни. Всем будет лучше: и ему, и его жене, и его друзьям. Фредерик старался не ходить в районе Британского музея, чтобы не встретить свою жену, ему все казалось, что она осуждает его, что не хочет видеть его совсем. Проще бежать от самого себя, нежели искать ответы на вечные вопросы. — Где Виктор? — Аманда огляделась вокруг, вопросительно смотря на Саймана. — Ушел с детьми, наверное, — мужчина отложил свою большую тетрадь, где делал заметки и наблюдения. — Оставьте его в покое, ему нужно иногда одиночество, я говорю это как психолог. Понимаешь, есть вещи которые лучше переживать одному. Он грустит по некоторым воспоминанием, — Сайман не договорил, как рядом с ними оказался Виктор. Аманда посмотрела на его ладони, окрашенные в зеленый цвет. — Что это? — она вздернула одну бровь, чем-то напоминаю ему мисс Анри, которую выгнала его мать из-за интрижки с отцом. — Вот о чем я и говорил, — вставил Сайман, улыбнулся и больше ничего не сказал; на несколько коротких минут воцарилась мертвая тишина, и лишь трели птиц нарушали эту тишину. — Так, — начал Виктор после долго молчания, — старая привычка с детства: растирать между пальцев траву, чтобы ощутить ее аромат. Подъехала машина, это были Артур и Урсула. Артур помог выбраться из машины Чарльзу и Энди. Пятилетний Чарльз подбежал к Виктору, протягивая ему букет васильков. Артур подхватил Энди на руки. — Всем добрый день, — сказала Урсула, она поцеловала сестру в щеку, Сайман поцеловал баронессе руку. — А где Теа? — Бегает где-то, — ответила Аманда. Она проводила гостей в дом. За три года они с Сайманом отремонтировали дом и пристроили еще пару комнат, поэтому их домик мог теперь вместить всех их гостей. Аманда прошла на кухню, выглядывая в окно, которое выходило в сад: там обычно между цветочных клуб, которые она долго обустраивала, часто бегала Теа со своим псом, и ей приходилось ругаться на дочь за мятые цветы. На улице прислуга накрыла стол, где они смогли собраться все вместе. Подавали овощную похлебку, хлебный пудинг и розы в кляре, что привезла Диана. Аманда посмотрела на сестер, на Каталину и Джейсона и невольно заулыбалась: они с Сайманом стали маленьким центром небольшой компании. Летом и весной их дом всегда был полон гостей, а осенью и зимой — Гарден-Дейлиас. «Жаль, что отец не смог сегодня приехать», — думала Аманда. Они смеялись весь оставшийся день, при этом обсуждая политику и изменения в обществе. Дети, наспех пообедав, побежали играть. Теа была самой старшей из всех, ей было уже девять, она взрослела, но были еще те детское обаяние и очарование; девчушка походила на Саймана: темно-русые волосы, стальные глаза, обрамленные длинными ресницами, изящный вздернутый носик. Кесси же пока была копией матери. Чарльзу исполнилось пять, и Артур говорил, что он копия его отца, в отличие от Энди, получившей зеленые глаза и каштановые волосы, у них с Урсулой вообще был похожий цвет волос. Джулия в будущем будет страстной испанкой, а Джордж — похожим на мать, но временами напоминать Виктора. Дети — цветы жизни, дети — ее продолжение. Ночью Аманда прижалась щекой к Сайману; белые шторы летали и раздувались, как паруса. Она поцеловала его в грудь, томно вздыхая, он обнял ее за талию, приникая к губам. Вместе они уже десять лет, но за это время не разучились узнавать друг друга. Их тела нежно сплелись, а потом Сайман заснул. Аманда села, обхватив колени, ей немного было грустно, грустно, что она становилась старше с каждым годом, что она менялась. Ей исполнилось тридцать, многие считали это восхитительным возрастом, когда женщина рассветает. Клиентки ее шляпного магазина завидовали ей, она знала об этом, но порой не понимала, почему ей так завидуют. Часто она слышала, как некоторые сплетничали о ее муже, перечисляя его любовные похождения (Сайман был безупречен, его было не в чем упрекнуть). Их брак был идеальным, супруг не испытывал чувства неполноценности из-за того, что она не смогла родить сына, он радовался дочерям. «Счастье не в деньгах и не в постели, счастье не в детях, счастье — это когда ты любишь и тебя любят, несмотря на... а, не за что-то», — еще одна мудрая мысль ее матери, которую следуют взять на вооружение.***
Стащив с верхней полки обувную коробку (это была последняя из просмотренных), Урсула чуть не упала; она решила навести порядок в вещах отца, с годами тот становился все более небрежным. Она открыла пожелтевшую коробку, вытаскивая от туда старые тетради, сверху лежали записи отца, но на дне она нашла то, что повергло ее в смятение. Она открыла блокнот и прочитала: «Джорджина Грандж. 1912», — это была та тетрадь которую они так и не смогли найти, что она делает здесь? Урсула знала, что мать писала до самой своей смерти, но отец сказал, что они, последние записи, потерялись. Урсула положила блокнот в сумочку, потом убрала коробку на место и поехала домой. Поцеловав детей, она прошла в спальню, забираясь в кресло. Урсула погрузилась в чтение, забыв о времени. Она оторвалась тогда, когда няня пришла с детьми, чтобы они пожелали спокойной ночи матери. Урсула приласкала детей, а потом снова уткнулась в дневник. Чем больше она читала, тем больше ей хотелось плакать. Как, как могло так получиться? Она плакала так горько, что миссис Эверси постучала в дверь, спрашивая, все ли у нее в порядке. — Милорд, — Артур приехал как всегда поздно, он вошел в дом и увидел беспокойную экономку, — милорд... — Что случилось? — спросил он. — Вы не слышите? — миссис Эверси, приложила палец к губам. — Она плачет уже который час и дверь не открывает, вставила ключ в скважину, я не могу открыть. — Урсула, открой мне, — он сказал мягко, недоумевая, что случилось с ней такого, что она так горько плакала. Дверь отворилась, Артур смял жену в объятьях, осушая слезы. — Почему она так поступила с нами, почему? — женщина сильнее прижималась, ощущая поддержку. — Моя мать... — она еще сильнее заплакала. — Почему она это сделала? — Что? — непонимающе спросил Артур. — Она сделала аборт, она умерла от него, а не от лихорадки... О... — Урсула села на кровать, старательно стирая слезы. — Как, от кого ты это узнала? — Артур сам был потрясен не меньше ее, для него теща, хоть и покойная, всегда была идеалом, ей восхищались все, а ее муж был от нее без ума. — Я нашла сегодня ее дневник, ее последний дневник. Она была беременна и не знала, от кого, считала отца лживым и сделала аборт, видно врач был и... и она умерла, — Артур стиснул зубы, зная не понаслышке, что такое некачественный аборт. — Как она могла оставить нас троих одних, мне было всего двенадцать, а Диане — семь. Ох, если бы не папа, если бы не сильная Аманда, я не знаю, что было бы с нами, — ей показалось, что она пережила это снова, слыша свои всхлипы, судорожные интонации в голосе отца, крики Аманды и лепетание Дианы. Она смирилась, что мать умерла молодой, но теперь, после того, как узнала правду, Урсула хотела ненавидеть мать. Теперь нужно все рассказать сестрам. Дождь шел не переставая в это утро, больше не было сил ждать, когда он закончится; Урсула вышла из-под маленького навеса, быстро перебежав Олд-Бромптон-роуд, она зашла в маленькое французское кафе, где ее ждали Аманда и Диана. Они уже пили кофе, при этом бурно что-то обсуждая, Урсула села за столик, заказывая себе кофе со сливками и миндальное пирожное. Сестры долго молчали. Урсуле было тяжело сказать о том, что она узнала. Она знала, что тот день значил для них. Аманде пришлось вырасти, она стала взрослой ради них, она стала им матерью, несмотря на то, что сама оставалась наивным ребенком. Диана была совсем еще крошкой, ей нужна была мать, возможно поэтому она так тщетно старается быть опорой для мужа. Все это было скверно, но они должны знать правду, ибо от этого знания она сгорит, если только она одна будет его хранить. — Мне нужно кое-что сказать вам, — она торопливо все рассказала, стараясь не смотреть на сестер. — Скажи, что это не так, — потребовала Аманда. — Это так, — Урсула печально вздохнула. Чтобы ни случилось, они всегда будут вместе, так им казалось, но, как мы знаем, это покажет время. Тогда им многое виделось простым, большое видится на расстояние. Они, поговорив по душам, решили, что не за что обижаться на мать, она сама сделала выбор, а чужой выбор, как учил их отец, нужно уважать, даже если он так плох. Они уже давно не были девочками и жизнь оставила на них свой отпечаток, кого-то она отметила в большей степени, кого-то — в меньшей. Отец воспитал их сильными, а любовь превратила их в настоящих леди. Чтобы ни случилось, они поклялись быть вместе. Но, кто знает, что будет дальше?***
У него опять новое увлеченье. Она думала, что в Париже все переменится, но там все закрутилось вокруг нее. Каждый вечер она была рядом с ним, блистательная рыжеволосая фея, но ненужная своему мужу. Мария тосковала по Лондону, она хотела увидеть Кэтлин, которая чувствовала себя плохо; хорошо, что за ней присматривали Рамсей и друзья; мечтала увидеть племянника и поболтать с подругами. Но Вильям не отпускал ее. Дни занимали дети, хотя, они нуждались в ней все меньше. Старшему, Кевину, скоро будет восемь, а Джастину, летом, — четыре. Кевин терял свою детскую невинность. Мария вспоминала себя в этом же возрасте: как она бегала беззаботно по малахитовым полям, подставляя ветру лицо, вдыхая запах свежескошенной травы. Сын же менялся, начиная походить характером на отца, младший же, Джастин, был полностью ее сыном. Любимец отца такой же черноволосый, с такими же фиалковыми искрящимися глазами, в которых читалось упрямство Вильяма. Джастин же был как она: сильным, стойким и рассудительным. Она подолгу гладила его мягкие ярко-рыжие волосы, проводя по векам, заглядывая в его синие глаза, пытаясь в них найти утешение. Только на душе у нее скреблись кошки. Что-то надломилось в ней, когда она увидела мужа в одном из парижских кафе с великолепной молодой блондинкой. Мария старалась унять дрожь в теле, внушая себе, что это просто обед и ничего более — ничего же такого страшного она не увидела. Через пару дней Мария нашла любовное письмо от этой дамы к ее мужу. Ее звали Одри Веймер, она была дочерью французского политика из ФСП[1], многие мужчины мечтали о ней, поклоняясь, словно древнегреческой богине. Но она выбрала ее мужа. Мария не сомневалась, что они встречаются в отелях, где та была для него минутным или часовым наслаждением. Зачем ему нужна была Мария? Ей было больно, когда ночь за ночью она получала отказ: он больше не хотел ее. Ей еще не было тридцати, она была молода и красива, мужчины замирали при ее появлении, но только не ее Трейндж. Вильям перестал целовать ее по утрам, больше не подходил, когда Мария стояла перед зеркалом, внимательно изучая свое лицо. Он забывал о ней. Мария теряла его. Она понимала, что нужно что-то сделать. Но что? Разве женщина обязана унижаться перед своим мужем? Как же она ненавидела себя в эти минуты, поэтому она бежала от супруга загород, где жили их знакомые. Только чтобы не видеть его, только чтобы не думать о том, что он в эту самую минуту с другой. Ей уже казалась лучшим выходом измена, но с кем после этого будет она? Неужели она также слаба и падка на соблазн? Разве она опуститься до этого? Мария — не Каролина, она не хотела быть похожей на мать. Она помнила, как в тот день возвращалась в их парижский особняк, как дети ушли к себе в комнаты, а она пошла принять ванну. Мария робко толкнула дверь, и ужас застыл у нее на лице. Она хотела бежать, но ноги не слушались, она зажала рот ладонью. Как он посмел привести к ним домой, в их постель эту женщину!? У нее просто не укладывалось в голове. Она попятилась назад, стукнулась локоть, Вильям заметил ее. Он оттолкнул любовницу, но Мария уже убежала вниз. Позже он нашел ее в саду, она украдкой стирала слезы, думая о мести. Вильям сел рядом, но она встала, оборачиваясь и с ненавистью смотря на него. Вильям не видел той ненависти, он видел хорошо знакомую ему холодную, ирландскую сдержанность. Она не стала объясняться с ним. Разве можно остановить разъяренную женщину? Обиженная женщина страшнее оружия. Ибо только высший разум знает, что она сделает дальше. Мария уехала из Парижа, она не стала никому ничего говорить в Лондоне, она ждала, когда он приедет первым.