Не бойся сделать большой прыжок. Бездну нельзя преодолеть маленькими шажками. Дэвид Ллойд Джордж
Осень 1927. Поздним ноябрьском вечером криком о своем рождении оповестила Елена Федоровна Лебедева, или Елена Вероника Сван. Вера всю беременность парила от счастья, она не испытывала тошноты или болей. Вера гордо носила свой живот, показывая всем, как они рады этому. Она до сих пор помнила, как изменились их друзья, когда узнали о примирении. Любовь застилала глаза, любовь затуманила взор, она не могла дышать без нее, не могла думать, что есть жизнь без Федора. Муж заботился о ней, как о самой дорогой вещи в его жизни. Приносил завтрак в постель, балуя почти каждый день блинчиками с ее любимым вишневым вареньем. Фредерик договорился с Виктором, чтобы он позже приезжал в лабораторию: рассвет, новый день он обязан встречать с любимой. В обеденный перерыв он водил ее по кафе, ненавидя, когда стрелка показывала ему — пора идти на работу. А вечером Вера баловала его ужином, потом они шумно собирались в театр либо в оперу либо шли смотреть кино. В выходные они безраздельно принадлежали друг другу, это был их маленький мир, ради одного сладкого объятья, одного страстного поцелуя следовало придумывать этот мирок. Каждую ночь наслаждение разливалось по телу, сладостно наполняя каждую клеточку тела жизнью и любовью. Фредерик наблюдал за тем, как растет ребенок в ее чреве, открывая для себя целый мир. Но все же радость Веры была омрачена. Когда она качала на руках маленькую Елену, к ней пришла старая акушерка, сообщив, что у нее были сложные роды и у нее больше не будет детей. Все ее мечты одна за одной развеялись, как соль над морем. Она так отчаянно мечтала подарить мужу сына, так хотела еще родить детей и теперь она не могла сделать это. Маленькая девочка должна заменить все. Их Елена должна стать им целым миром, ведь стоит жить, чтобы утонуть в детских глазах.***
Весна 1928. Одиночество давно поселилось, как темный гость, в ее душе. Каждую ночь с ней была лишь тишина. После той измены Мария ощутила себя вымаранной в грязи, упавшей в пропасть, откуда ей никогда уже не подняться. Чтобы воскреснуть из пепла, ей нужна любовь, любовь человека, которого она так легко предала. Как говорят, око за око. Но разве современная женщина может так мыслить? Разве она не свободна от глупых предупреждений, что изменять мужчине можно, а женщине нет? Но все не изменится в один миг, и такие образованные леди, которых воспитали в духе целомудренности, не принимают нравы нового века. «О времена, о нравы!» Неужели она так сильно любит его, что решила отомстить? Или женщина тает в объятьях другого мужчины, мечтая причинить ему боль, совсем не понимая, что так она губит себя. Кто поймет этих странных существ, женщин? Мужчинам кажется, что они-то давно раскусили женскую сущность, но это глубокое заблуждение. Может быть, они знают, как воспламенить ее или как утешить, но понять... Нет, это им не дано. Любая нежная особа — непреступная крепость, только сроки осады у каждой разные. Да, мужчины не понимают женщин, но и женщины сами себя не знают. Господи, что же ей делать? Мария устало закрыла глаза. Может, ей поехать в Париж и все рассказать ему? Или ждать? Только чего ждать? Прошло два года, а он присылал скупые письма, адресуя матери и сыновьям. Разве, он ее считал виноватой? Будто бы это она первая изменила ему, а не он, у которого было два романа. Не его ли она застала в постели с другой? Мария не знала, что делать. Если спустя семь месяцев все и поняли, что произошло между ними, то никто и виду не показал. Никто не пытался ее жалеть, ибо она жалость презирала. Жестокая жизнь, она смеялась над своим отцом и матерью и сама почти не стала такой. Она не заслужила всего этого. Мария сняла тяжелые бусы, положив их на туалетный столик. Она была не так уж и стара — всего лишь тридцать один — женщина в рассвете, примерная жена, а ее непутевый муж нашел себе другую. Как ужасны мужчины! Мария легла в постель, дрожа от холода. Завтра будет новый день одиночества... Утром она проснулась совершенно разбитая, жизнь волка-одиночки совсем ее не красила. Эти месяцы убивали. День она провела в литературном салоне, выслушав рекомендации по поводу новых книг и порцию свежих сплетен. Домой Мария пришла как ни чем не бывало. Ее встретила встревоженная Кэтлин: — Что случилось, Кэтлин? — не понимая, спросила Мария. — Вильям приехал, — дрожащими губами произнесла свекровь. — Что ему нужно? — ехидно и громко сказала Мария, так, чтобы ее слышал Вильям. — Сказал, что правительство вернуло, — Кэтлин пожала плечами. — Что ж, мне надо поговорить с ним, — Мария легкой поступью прошла в холл, где Вильям обнимался с сыновьями. Он покорно прошел за ней, Мария заперла дверь, чтобы никто не смог им помешать. Внутри все кипело, и волна возмущения была готова вырваться наружу, она была как вулкан, долго спавший и неожиданно проснувшийся. Вильям же, наоборот, был спокоен, будто бы ничего и не было. — Мария, я хочу попросить у тебя прощение, — он откашлялся. — С чего бы это? Или тебе уже надоела та французская подстилка? — как же она была зла, готова расцарапать лицо Вильяму. — Я был не прав, — проронил он. — Ах, вот оно как! — крикнула она. — Только ты опоздал! — О чем ты? — с трудом выдавил из себя Вильям, мрачнея от дурных предположений. — Я изменила тебе! — выпалила Мария, с триумфом ловя выражения лица мужа, мужчины, которого она когда-то сильно любила. — Ты просто хочешь сделать мне больно, — беспомощно ответил лорд Трейндж. — Нет, — как же ей хотелось причинить ему сильную боль, заставить его страдать; она ожидала гнев, но вместо услышала другое: — Я прощу тебе все! Я себя не смогу простить! — с пылом начал он. — Это я во всем виноват! — Вильям... — выдавила из себя Мария. — Ты понимаешь, что во мне больше нет прежнего доверия к тебе? — она утомленно опустилась на диван. — Да, понимаю, но я могу завоевать тебя? — Мне нужно подумать, — она тихо вышла из кабинета. Вильям знал, что до утра она проплакала, он мог бы прийти утешить ее, но это бы только усугубило положение вещей между ними. Месяц они заново открывали друг друга. Пришлось заново узнавать привычки и привязанности, вновь пришлось учиться доверять и снова любить друг друга. Любовь — странное чувство — само по себе. Оно приходит неожиданно и уходит, не спросив никого. Ее нет, когда ждешь, и она приходит, когда не нужна. Алтарь нашего самолюбия — место гибели нашей любви. Эгоизм — гробница любой любви, нужно много выстрадать, чтобы понять это. Можно ли изменить, превратить ненависть в любовь? Мы легко теряем то, что приобретали долгие годы. Забываем все прекрасное, и тогда все рушится. Просто ли все вернуть на прежние места? Легко ли открыть сердце еще раз? А может, люди просто не хотят страдать заново? Формулы счастья не знает никто, но формула несчастья известна — неумение беречь и ценить то, что имеем.***
Интересно, смогла бы она так же простить своего мужа, часто задавала себе вопрос баронесса Уэсли. Ей не хотелось испытывать судьбу, с Артуром они прожили вместе девять лет, это был слишком большой срок, как ей казалось. Она, как и Аманда о своем муже, знала все о Артуре. Ему тридцать два, и он уже известный хирург, ищет самые сложные случаи для себя. С возрастом он становился только лучше. Конечно, ему хотелось, чтобы его дело продолжил сын. Но уже сейчас Артур замечал, что Чарльз не похож на него в детстве. У него в эти годы был пытливый ум, его интересовало, что внутри у лягушки, как течет кровь или что будет, если приложить у ране ту или иную траву. Но Чарльзу все это было чуждо, к этому была близка только Энди. И Урсула подогревала в дочери этот рано проснувшийся интерес. Урсула окинула ищущим взглядом туалетный столик, где россыпью лежали драгоценности. Они шли сегодня на вечер, устраиваемый профсоюзом врачей, где Артур был главной звездой. Ее отец все также имел свойство очаровывать студентов, несмотря на свой возраст (а ему было уже исполнилось пятьдесят восемь), он продолжал преподавать с тем же пылом, что и двадцать лет назад. Вечер решили проводить в главном зале колледжа, что радовало Урсулу. — Ты готова? — Артур зашел в комнату, взглянув на себя в зеркало. Его жена улыбнулась: он как всегда восхитителен в черном смокинге. — Почти, — ответила она, сравнивая стрелки на глазах. Когда они вошли в залу, гостей было много. Урсула с трудом узнавала людей, которых редко видела, но замечала, как присутствующие внимательно изучают ее. Баронесса имела главное качество — обаяние; люди хотели узнать ее, люди хотели хоть немного побыть в ее обществе. Этой чертой обладали и ее сестры, их троих, кстати, зачастую называли новыми сестрами Леннокс, что блистали в позапрошлом столетии. Их принимали и ценили, несмотря на сплетни, что их часто окружали; все же они были безупречны. — Добрый вечер, леди Урсула, — слышала она повсюду. Конечно же, с ней все мечтали хоть пять минут поговорить: она разбиралась в медицине, всегда была в курсе дел мужа и знала о политической жизни все. Как она может? Одни пытались увидеть поверхностные знания, думая, что дочь герцога Леннокса, воспитанная Джорджиной Грандж, не может быть серьезной. Другие предполагали, что перед каждым вечером Урсула читала несколько статей и делилась знаниями, а в процессе споров домысливала. Но все это не волновало Урсулу. — Леди Урсула! — ее окликнула Эмили Робсар, муж которой работал с Артуром; с этой четой они находились в конфликте. Год тому назад к ним в госпиталь привезли больного с тяжелой черепно-мозговой травмой, и он попал на стол к мистеру Тофэму Робсару. Больной умер, а Артур обвинил коллегу в непрофессионализме, сказав, что был шанс спасти человека. Начальство же прислушалось к Артуру, тем более, что его поддержал не менее известный хирург Джейсон Фокс. С тех пор Урсула опасалась и так неласковую миссис Робсар. — Да, — Урсула сделала маленький глоточек шампанского, ощущая, как ей не хватает воздуха. — Вы всегда милы, — о, как же ее выводило из себя это лавандовое платье, не украшавшее женщину, а, напротив, уродуя. Покрой не показывал ничего, что желала бы подчеркнуть любая женщина. — Вы тоже. Знаете, в госпитале никому не нравится, что ваш муж занимается еще и компанией, — Эмили говорило вкрадчиво, как тигрица, крадущаяся в зарослях камыша. — Его это не волнует, — фыркнула Урсула. — Да, но лекарства не помогают, а убивают. Есть уже случаи, — Урсула стиснула кулаки, подавляя порыв расцарапать собеседнице лицо. — О, это выскажете леди Холстон или саму лорду! — она развернулась на каблучках и ушла. Урсула предпочла постоять в уголке подальше ото всех, чтобы перевести дух и успокоить нервы. Зависть — самое гнусное чувство на свете. Само слово залито грязью, само слово не приносит ничего хорошего. Зависть может отравить жизнь и заставить посмотреть на другие вещи. Пока есть несчастливые люди, они постоянно будут завидовать остальным. Артур и Урсула приехали домой далеко заполночь, дети давно спали, а город как раз собирался проснуться. Урсула накинулась на мужа, проглотив его внезапный протест. Ее руки с ловкостью куртизанки раздевали его, она дразнила, она распаляла, она поджигала. Артур тихо засмеялся, целуя ее за ухом; этот шепот, как тихий трепет старых страниц, напомнил ей о первых интимных открытиях. Мужчина представлялся ей странным существом, но потом потом она поняла, что его желания, его удовлетворения находились в ее хрупких руках. Только она была способна облегчить его сладкие страдания.