О нежная любовь, ты полуангел, полуптица, Безумное желанье и чудо из чудес. Роберт Браунинг, «Кольцо и книга»
Лето 1955. Элеонора вышла из консультации доктора Кросса, собираясь поймать такси. Сгущались тучи, и воздух пах дождем. Она отругала себя за то, что не взяла зонт, и за то, что надела светлый костюм и открытые босоножки. Значит, сегодня не судьба пойти на свидание, подумала она, да и парень ей не совсем нравился, наверное, это к лучшему. В отношениях с мужчинами к своему двадцати одному году Нэлли была вольна, но никогда не переступала черту дозволенного. Ей нравился чувственный мир, что открывали поцелуи и объятья, но получать большего от мужчин она не хотела, да и ни к чему. После той полупьяной студенческой вечеринки она не намеревалась вверять себя мужчинам, но в то же время, как советовала Диана, выйти замуж невинной она не хотела: уже не те времена, кому какое дело, с кем она спала. А сейчас Элеонора стояла на обочине, пытаясь поймать такси, но почему-то никто не останавливался. Элеонора разочарованно вздохнула, когда припустил дождь. — Мадмуазель! — к ней подошел молодой мужчина с зонтом в руках. — Позволите? — он протянул руку, закрывая девушку зонтом от ливня. У него были острые скулы и нос, не самое красивое лицо, но глаза, синие, пронзительные, не отрывались от нее: матовая кожа, медное золото, каскадом спускающее на спину, и, самое главное, голубизна глаз. Сразу видно: ирландка. — О, спасибо, — прошептала Нэлли, слегка смеясь. — Онор Дю Салль, — представился мужчина. Вот эта да — француз! — Элеонора Лейтон. Наконец затормозило такси, и она, совсем им околдованная, быстро достала из сумочки визитку и робко сунула Онору в руку. Тот посмотрел на клочок бумаги, когда машина уехала. Ему страшно захотелось увидеть ее вновь, эту таинственную Элеонору Лейтон. Интересно, из тех ли она богатых Лейтонов?.. Онор Дю Салль родился и вырос в местечке под Гавром Дюсаллье, его семья уже двести лет занималась разведением винограда. В двенадцать лет Онор остался без отца, что умер молодым: сердце не выдержало нагрузок и нестабильной обстановки во Франции. Страна восстанавливалась после кризиса и завершившейся войны, а в воздухе витало ощущение новой, которая станет делом времени. Мать, властная и циничная женщина, взяла на себя бразды правления. Все удивлялись, как такой мягкий человек, как отец Онора, мог жениться на такой женщине, но он полюбил ее, а Эдит ждала, когда муж пропадет где-нибудь и когда она сможет править всем одна. Когда их сыну исполнилось восемнадцать, Франция пала под натиском полчищ немцев. Ферму не тронули, и мать косвенно сотрудничала с немцами, что после войны не смогли доказать, и вышла из воды сухой, оставшись в глазах других идеалом добродетелей. Она не понимала Онора, который активно участвовал в движении «Сопротивление»: разносил листовки, иногда бывал на разведках. Так он отличился. Кроме того, ему нравились идеи Маркса и он восхищался Де Голлем и радовался, когда государственный деятель вернулся на свой пост. Коммунистов к тому времени выперли из правительства, и страна вставала на ноги; через десять лет после войны французы зажили счастливо. Но мать душила сына заботой и опекой, а Онор давно не был мальчиком. Онор завел любовницу старше себя на десять лет, ему нравилось наряжать ее, как испанскую куколку. Эдит быстро отвадила его возлюбленную. После этого он стал ездить в Лондон, где мог дышать свободно. Там свободные английские девушки, узнав о его происхождении и состоянии, кидались сами в объятья. Эдит искала приличную невесту, а сам будущий жених — любовь в объятьях английских кудесниц, которые были согласны на самые смелые действия. Приходило время свобод. И вот теперь Онор встретил русалку — Элеонору Лейтон. Через пять дней мужчина решил позвонил ей. Он пришел к ее офису. Нэлли богатая невеста, из хорошей семьи и производит впечатление невинной. Трубку сняла она сама, но звонивший не узнал ее мелодичный, плавный голосок и попросил соединить с доктором Лейтоном. — Да, это я, — ответила устало Элеонора: только что ей позвонил парень и сказал, что они расстаются по причине отсутствия интима. Конечно, девушка была расстроена, но ненадолго. — Секретарша доктора Кросса. — Это девушка, что ходит под ливнем без зонта? — Да, — ее охватило волнение. — А вы кто? — Онор Дю Салль. Помните? — девушка расстегнула пуговицу на блузке, задыхаясь от волнения. — Выгляните в окно, — она с трубкой подошла к стеклу. Собеседник продолжил из телефонной будки: — Давайте, сходим куда-нибудь? — девушка сказала, что согласна, и через полчаса вышла. Вечер прошел как сказка. Они много болтали, смеялись, и он не попытался ее даже поцеловать или обнять, как другие. С ним она ощущала себя самой собой: свободной, хрупкой и беззащитной, которую будут оберегать. Этот мужчина привлекал внешне, забавлял его английский с французским акцентом. Его поразила ее безупречная французская речь. Нэлли была образованной особой, закончила университет, пошла получать магистра и собралась открыть психотерапевтическую консультацию. Она производила впечатление сильной и в то же время очень наивной девушки, ничего толком не знающей об изнанке жизни. Онора она заинтересовала, если он жениться на ней, то снизойдет благодать, поэтому придется быть сдержанным и обходительным, иначе он ее спугнет. Неделю он не давал о себе знать, что заставило Нэлл волноваться. Может, она сказала что-то лишнее, и это было истолковано неверно, и теперь он решил не продолжать встреч? Ей никогда до этого не нравились мужчины, она думала, что фригидна до той пьянки, после поняла, что страсть бьет в ней ключом, что и она способна на сильные чувства. Нэлли собрала вещи, завтра начинались выходные, и она, наконец, сможет покататься на лошадях в Аллен-Холле. Доктор Кросс отпустил ее сегодня пораньше, сказав, что у него последняя посетительница, сеансы которой уже заканчиваются. Она вышла на улицу, решив прогуляться пешком. — Мадмуазель Лейтон! — услышала она и прибавила шаг. Как он смеет сначала дать понять, что она нравится ему, а потом пропасть на неделю! — Подождите, Алеонор! — он все же догнал ее и схватил за локоть. — Стойте, хотите вместе поужинать? — Простите, нет, — поджав губы, ответила она, стараясь не смотреть на мужчину. — Мне нужно ехать домой сегодня. — Я вас отвезу, — в глазах стояла мольба, и девушка решила сжалиться. — Хорошо, только ужин. Меня заберет мой брат, так что вы мне не нужны, — ах, да он и забыл, что у нее есть два старших брата. Онор отвел ее в одно маленькое кафе во французском квартале. Он заказал для нее лягушачьих лапок, зеленый салат и тарелку сыров для вина. Напиток был недурным, отметила Элеонора, как и весь ужин. Онор смотрел как-то странно, и она корила себя за это. Ее омывала горячая волна, она таяла и не понимала себя, где ее железный контроль. Онор подлил ей вина в бокал, все продолжая просто смотреть и при этом ничего не говорить, да и она сама не решалась задать хоть один вопрос. — Так ты психолог, — вдруг произнес Онор; это звучало как утверждение, а не как вопрос. — А ты? — совсем тихо спросила Элеонора. — Я — владелец виноградника во Франции, под Гавром, — Онор налил себе еще. — Поэтому ты разбираешься в вине, — заметила она, и мужчина вздрогнул от взгляда ее холодных голубых глаз. — Да, поэтому. Сколько тебе лет, Элеонора? — она хотела было ответить, что это наглый и неприличный вопрос, но сдержалась: — Двадцать один, — он кивнул, — а тебе? — Тридцать три, — она замолчала, обдумывая сказанное. Онор был старше даже Джорджа, она по сравнению с ним маленькая девочка. Но ведь у Энди с Шоном такая же разница... Но Шон был женат, а Онор?.. — Вы были женаты? — не выходя из раздумий, задала вопрос Нэлл. — Нет, ни разу, — значит, это плохо: если он до стольких лет дожил и не был женат, то либо не способен жить в браке, либо никогда не любил и просто спал с женщинами. Нэлли нахмурилась. — А ты? Наверное, море женихов? — Нет, не моря, их просто нет, — он накрыл ее прохладную ладонь своей. — Как-то странно, у такой красавицы — и нет жениха, — она вспыхнула, как весеннее солнце. — Наверное, у тебя строгий отец. — Мой отец либерал, и все об этом знают, — выпалили Элеонора. — Он же позволил моим братьям жениться по их выбору. Слушай, мне пора, а то Флер будет нервничать, а Роберт потом будет зол, — она встала, не позволяя помочь надеть жакет или подать сумочку, гордо вскинула голову. «Что за девчонка! — пронеслось у мужчины в голове, — гордая ирландка, которую просто так не приручишь». И все же они стали встречаться. Онор решил не торопить ее и кормить нежностью и любовью маленькими порциями, давать это как лекарство — на неделю. Ему не нравился ее упертый характер, с которым ему было нелегко справиться. Элеонора не терпела никого давления, не позволяла явно и неявно управлять собой и что-либо решать за нее. Она не хотела знакомить его с родителями, как и знакомиться с его матерью, хотя на самом деле решила не поторапливать события. Даже сейчас, когда почти влюбилась, она была готова контролировать себя двадцать четыре часа в сутки. Такого ее суть. Она довела контроль Джорджины до совершенства, пытаясь включать первым мозг, а потом уже другие чувства. Именно этого и боялся Онор — ее прагматичности. Нужно было сломить ее дух, научить думать плотью, а не разумом, тогда бы их отношения стали просто божественными. Но Нэлл была как напористая лошадь, которую нужно дрессировать медленно и терпеливо, чтобы получить желаемое. Когда он целовал ее, то терял голову, от желания сводило все внутри, кровь бешено стучала в висках, а она просто-напросто отталкивала, показывая телом и жестами, что совсем не этого хочет. Она могла попробовать курить и тут же бросить, могла понять вкус спиртного и тут же осознать, что не хочет этого, — так же было и с сексом: она поняла, что это такое, и решила, что вполне может без этого обходиться и что пока не пришло время. В то лето ей нравилось узнавать другого человека, знакомить его с Лондоном, показывать, как прекрасен ее город, чтобы любить его вместе. Нэлли не нужны были ни Гавр, ни Париж. К чему сейчас кидаться в омут страсти с головой, а потом жалеть? «Всему свое время», — твердила она. Пока она узнала, что Онор был храбр и неистов, что он — человек сильных страстей, которые пытается держать в темнице разума. Как психолог, Элеонора постоянно рассматривала его через призму полученных знаний, анализируя действия и поступки, открывая новые двери в душе мужчины, чувствуя, что часть из них закрыты на сто замков и только в далеком будущем она найдет ключи. Именно неизвестность тянула девушку. Она летела к нему, как мотылек, летела и ждала, что и он устремится навстречу, что все желания и чаяния направит в ее сторону. Но он не летел, он просто ее желал. Теперь она поняла, почему так отчаянно сопротивлялась Флер ее брату. Флер хотела любви, а не постели. Она мечтала об обожании, а не простом стремлении обладать. Но поздно: она по уши влюбилась в загадочного француза, не заметив, как потеряла себя, как подавили ее разум и сломали гордую душу. Любовь не только облагораживает, она еще и калечит.***
Октябрь 1955. В Лондон пришла очередная осень, лишний раз напоминавшая, что годы безвозвратно уходят. Легкие туманы, как газовая вуаль, бережно укутали город в сизое полотно, готовя к зиме. Пестрые, как лоскутное одеяло, листья кружили по проспектам, ложась на тротуары плотной мокрой массой. Город стал каким-то серым, вместе со слякотью в жизнь подкрадывались сомнения, тревоги, отчаяние и грусть. Ветра шептали о будущем, этот шепот был чуть слышным, никто и не пытался к нему прислушаться, насторожиться, почувствовать приближение других времен. Годы уходили, становясь прошлым, ужасным, а порой и волнующим. Каждый седой волосок на голове говорил, что все проходит, все меняется. Так и в жизни Марии Трейндж: ей было пятьдесят восемь, слишком много за ее плечами. Она давно не та ирландской девчонкой, которая беззаботно носилась по изумрудным полям, вдыхая ароматы трав. Та девчонка умерла в ночь восстания, когда грязные руки Манелла прикоснулись к ней, когда ее спас Вильям. Потом она стала сильной женщиной, которую чуть не сломали в Берлине, не разорвали, как тряпичную куклу, пытаясь выведать тайны. Ту женщину спас Вильям. Теперь она превратилась в любящую, заботящуюся о своих внуках бабушку. — Мы уезжаем, — начал Вильям за ужином, зная, как это ранит супругу. Но что поделаешь, долг и служба зовут. В этот раз будет проще, чем в их последнюю поездку, мир с тех пор стал совсем другим. — Опять Берлин? — с дрожью в голосе спросила Мария. — ФРГ? — Нет, в этот раз не Берлин и не Париж, — Вильям заметил, как жена облегчено вздохнула. — Мы едем на Занзибар, который сейчас находится под нашей протекцией. — Ну, что ж, Занзибар так Занзибар, там ведь жарко, погреем кости. Она боялась уезжать не потому, что боялась оставить Джастина и Дафну, нет, они справятся. Мария боялась изменений. В молодости все намного проще, но сейчас страшно терять, на зная, что приобретешь. За годы, прожитые с Вильямом, она столько натерпелась, но теперь все это позади. Мужу не нужно шпионить за фашистами, не нужно узнавать их планы и искать способ предотвратить это, не нужно изменять ей, и лгать, и делать из нее пешку в политической игре. Теперь все будет по-другому, их ждала мирная жизнь, где Вильям будет всего лишь советником в местном правительстве. В октябре они уехали на Занзибар. Маленький остров в Индийском океане тепло принял их, климат там был хоть и жаркий, влажный, но это даже радовало. Их поселили в небольшом домике, окруженном садом из дивных растений, не растущих в Лондоне. Поначалу Мария с трудом привыкала к необычному говору, множеству звучаний, к пестроте цветов кожи. Было что-то необыкновенное на этом острове, что-то манящее и таинственное, тайну, что ей еще предстояло открыть. У нее почти сразу появилась подруга, намного младше ее, ровесница Джорджа, — Нитта, чей муж работал Верхнем суде Англии и Уэльса бухгалтером. У Нитты и Боми Бульдасар родилось двое детей, старшему, Фарруху, недавно исполнилось девять, а младшей, Кашмире, — четыре. Нитту можно было причислить к лику местных красавиц: мягкий овал лица с мелкими, не очень выразительными чертами; черные густые волосы, похожие на шелк; темные вишневые, как два уголька, глаза смотрящие в самую суть и приводящие в смятение. Ее муж Боми Бульдасар был родом из Бомбея, сам же по национальности являлся парсом, а по вере — зороастрицем. Его отец был крупным чиновником в Бомбее, англичане доверяли ему как никому другому. Женился Бульдасар на девушке той же веры — Джер, но та умерла рано, оставив его одного с двумя детьми. Горевать он долго не мог, ведь теперь был обязан воспитать малышей в своей вере. Сыну он дал прекрасное образование и дочь воспитал как английскую леди, хотя времена были уже не те и леди за океанами стали другими. Дочь вышла замуж за англичанина и уехала в Лондон, оставив старика-отца одного на огромной вилле. Боми пошел по его стопам, но Индия вскоре, стало понятно, будет свободной. Женившись на прекрасной Нитте, желая сохранить британский паспорт, по распределению Боми попал на Занзибар. Они жили в большом доме со слугами; хотя детей Боми не позволял баловать, Фаррух рос очень своевольным, как поняла Мария. Знакомых у них было много, как у восточных людей, их дом постоянно наполнялся гостями, исключением не стали и Трейнджи. Так протянулись тонкие нити между двумя семьями: занзибарской и английской.***
Лето 1956. Любовь крепчала и превращалась в нечто большее и постоянное. Виктор, когда знакомился с ним, выразил свое одобрение, и Диана была рада, что взбалмошная дочь наконец-то выходит замуж. Но саму Нэлли не отпускали сомненья. Онор признался в любви натянуто, не это она хотела услышать, не этого она ждала. Перед тем как поехать к его матери во Франции, она отдалась ему, в те мгновенья почему-то вспоминая близость с Олли в машине. Онор после всего стал расспрашивать, где она потеряла невинность, и наивная Нэлл рассказала правду, не понимая, что можно было немного солгать. Когда он сделал ей предложение, она сразу же согласилась, разум шептал, что она совершает ошибку, но сердце... сердце заглушало его. Оно стучало так громко, что Элеонора не могла понять, что говорила ей ее гордость. Родители ее отговаривали, может, этого она не хотела, но они оба выражали благосклонность. Только Джулия обронила, что Онор не тот, кем кажется, но Нэлли посчитала это завистью. Прежде всего Элеонора была женщиной — слабой и влюбленной. Ее должна была насторожить будущая свекровь, однако Нэлл посчитала, что справится и сможет подружиться с ней. Ей понравилось поместье, виноградники, этот запах земли, она могла бы здесь остаться навсегда, но ее сердце любимый город. Все были рады за нее. Только Эдит Дю Салль не выразила восторга от выбора сына. Эта девчонка явно ему не подходила, как считала она. Ну и что, что та образованна, и из хорошей семьи, и леди? Эдит хотела препятствовать браку, но Виктор и Диана взяли под опеку чувства молодых, так что злые чары оказались бесполезны. — Мисс Диана, — елейно говорила Эдит, — я думаю, Элеоноре надо насовсем переехать в Дюсаллье. — Знаете, когда Виктор просил меня выйти замуж, он настоятельно просил меня не рвать связи со своей семьей, так же и мы просим Нэлл этого не делать. Тем более мы хотим, чтобы она сохранила титул, — Диана отпила чай. Эдит она не нравилась: слишком добрая, слишком в ней много положительного. — Но она выходит замуж, — пыталась возражать Эдит. — У них будут дети, сыновья — наследники Дюсаллье, всех виноградников. — Ну, и что? Прежде всего она Лейтон, а потом уж все остальное. И ее дети — наши внуки, и ее дети — наши дети, — она говорила холодно. — Мне это не нравится, — Эдит злилась, и это забавляло Диану. — Сэр Виктор может думать, что хочет, но у нас есть свои традиции, которые я намерена сохранить. Эдит все не нравилось в будущей невестке: от манеры одеваться до манеры вести себя в людях. Братья невестки, их жены были не теми людьми — слишком публичные. Но все же в этой семье был один плюс — богатство. Элеонора подвела ее сына к решению о том, чтобы большую часть времени жить в Лондоне и как можно меньше бывать в Дюсаллье. Виктор же сразу окрестил Эдит мегерой и будет прав потом, когда эта женщина заберет внучку и вырастит из нее монстра. Они венчались по протестантскому обычаю, чего не могла одобрить его мать-католичка. Но Онору, похоже, было все равно, что думает его мать, он связывает себя узами с прекрасной женщиной, он ждал ее всю жизнь, и к чему спорить по мелочам? Все-таки месяц пришлось прожить в Дюсаллье, где между невесткой и свекровью была объявлена негласная война. В мире бушевала холодная война, и на кухне Дюсаллье шли сражения. Нэлл выводило, когда свекровь называла ее на французский манер Алеонор. Лондон был для супругов отдушиной, где в Аллен-Холле, или у Роберта в Гарден-Дейлиас, или у Джорджа на Бонд-стрит был покой. Виктор приучил их быть одной семьей, всегда вместе и не терять себя в бескрайнем мире. В Аллен-Холл Онору нравились цветение роз и бескрайние земли, богатые травами, здесь все было другим, каким-то загадочным и таинственным. Роберт и Флер тщедушно принимали их в фамильном доме. Элеонора обожала возиться с малышкой Бетти. Она не могла жить без семьи, так ее научили. Но сомненья все больше опутывали ее сердце тонкой паутиной, из которой она уже не могла вырваться. Только любовь к Онору окрыляла ее. До тех пор, пока не пришла пора первых разочарований.***
Весна 1957. Отложив газеты в сторону, Виктор посмотрел на Диану, что возилась с цветами, пересаживая их в новые горшки. Скоро Рождество, и в Аллен-Холле будет праздник. Вся семья соберется. Виктор взялся за бумаги, которые отдал ему неделю назад Роберт. Все эти дни он обдумывал, ехать ли ему на загадочный Занзибар или нет, все же повидать Марию надо. Интересно, как она там, его горячо любимая сестра. Конечно его дети позаботятся о его жене, Диана не любила одиночество. Кто-то же должен остаться здесь — ремонт еще не закончен. Он откинулся на спинку кресла. Год прошел как просто год — ничего нового, ничего страшного. Все шло своим чередом. Старший сын и Джулия были счастливы, последняя недавно устроила в своей галерее выставку, где они всей семьей восхищались ее фотоработами. Джейн училась в третьем классе и делала успехи, Гарри же собрался идти в ту же школу на будущую осень. М-Джейн дела первые успехи, рассказывая всякие стихи. Малышка Бетти начала говорить и делать первые шаги, он любил ее, просто души в ней не чаял, уже в то время она проявляла характер. Флер постоянно была рядом, но не могла справиться с бунтарским характером дочери. Любимая дочка все чаще стала сбегать из Дюсаллье от мужа и свекрови. Она ждала ребенка, и муж и свекровь, объединив усилия, хотели посадить ее на подушки на диване и прыгать вокруг, охая и причитая о том, что полезно и не полезно ребенку. Как-то Элеонора сбежала в Лондон к родителям, где была счастлива. Диана взяла на себя груз ее печали и помогла пережить предательство мужа. Онор приехал сразу за ней вместе с Эдит, но Элеонора заявила, что ребенок родится в Англии, и она плевать хотела на них. Виктор тогда вышел и попросил Эдит не кричать на его дочь, после надавил, и Нэлли осталась дома. Лондон затянул ее: скачки, что устраивал отец, демонстрируя своих скакунов, невестки, с которыми ей нравилось весело проводить время, братья, хоть они и подтрунивали над ней, но с ними она была как за каменной стеной. Нэлли начала разочаровываться в своем браке, как и любви, она все еще считала: ради ребенка они должны жить в мире. Ей трудно, как и любому Лейтону, признавать ошибку. Эдит же высказала сыну: — Ты что, не мужчина? Забери ее, она навредит твоему сыну, — но каждый раз, оказываясь в Лондоне, Онор видел, как жена там счастлива. Он не хотел рушить ее мир привычных иллюзий, хрупкое равновесие. Для него она была грустной, обидчивой, но откуда ему было знать, что настоящие Лейтоны такими не бывают, они стальные, сильные личности, этого Онору было не понять. Диана тоже звонила Эдит и просила отстать от ее дочери. Она была мягкая женщина, но когда трогали ее, превращалась в мегеру. Когда в Аллен-Холл заявилась сама Эдит, Диана сразу же залепила ей пощечину. Ей все больше становились понятны мотивы женитьбы Онора — это их деньги, щедрое приданое. Ему нужна была его дочь только для продолжения рода. А Эдит не нравится своевольный характер Элеоноры, она не хотела бороться с ней. В их семье что-то начинало происходить, Диана не раз говорила об этом мужу, высказывая предположения, но Виктор отмахивался от плохих мыслей. Он посмотрел на жену, она сняла перчатки, подходя, мужчина поцеловал ее ладонь, пахнущую свежей землей. Виктор решил, что лучше всего ему не ехать, пока время есть, пока есть дела в Лондоне, а что потом — время покажет. В начале марта родилась Виктория Маргарита Онор Дю Салль. Эдит была разочарована, конечно же, она хотела внука, и Нэлл это знала. Но больнее всего ей было тогда, когда она увидела осуждение Онора, упрек в его глазах, ей хотелось плакать и кричать, рвать и метать. Она больше не хотела жить в Дюсаллье, она хотела к своей семье. Тучи горечи застилали ее влюбленное сердце. Он предал ее еще раз. В первый раз — когда позволил Эдит управлять ею, а во второй — когда она прижимала к груди Викторию. Единственное, что он позволил ей сделать, так это назвать дочь в честь любимого отца. Безусловно, она была ему не нужна, он ясно дал понять, что, когда она оправится, они будут пытаться зачать сына, но Нэлл лишь криво улыбалась, думая про себя, что не допустит этого. Как хорошо, что ни Эдит, ни Онор не знали, что в их семье есть ирландские штучки. Роды для нее были тяжелыми, Энди сказала, что в один момент ее чуть не потеряли. Именно поэтому Нэлли хотела остаться в Англии, чтобы рядом с ней находилась Энди. Виктор был горд и написал отцу письмо в Антрим. Из Холстон-Холла пришел ехидный ответ, что в этой семье могут рождаться только девочки. Виктор был зол и ответил, что ему все равно, что он думает. Все равно у Руфуса только два сына да двое внуков. Шарлотта, ровесница Бетти, да Патрик, ровесник Гарри, но до него доходили слухи о натуре Патрика, хотя это могли быть домыслы о его психическом расстройстве. Но все же радовало, что его внуков звали на лето в Ирландию. Диана попросила подождать его, пока не подрастет Бетти, чтобы они поехали всей командой. Похоже, Эдвард готов был примириться с тем, что у Виктора другая жизнь, что Виктор добился всего, о чем они в Ирландии могли только мечтать. Эдвард еще не признавал поражения, но осознал, что проиграл прежде всего не Виктору, а времени, самому лучшему другу и самому худшему врагу. Викторию крестили в апреле. Нэлл очень сильно переживала, что Елена не смогла стать крестной ее дочери: Эдит была против, а Элеонора — слишком слаба, чтобы сопротивляться. Поэтому Эдит стала крестной собственной внучки к ужасу окружающих. Нэлли впала в депрессию, что понимала Диана, она слышала безразличие в голосе на другой стороне провода, слышала боль и попытку самобичевания. Диана умоляла Эдит: Нэлли должна быть дома, дома ей станет легче, дома она расцветет, но Эдит была непреклонна. Если Элеонора будет в Англии, то Виктория должна остаться в Дюсаллье; как любящая мать, Нэлл не могла этого допустить. Диана пришла в отчаяние, как и Виктор, привычный мир их семьи постепенно рушился. Ветер перемен дул все сильнее, напоминая, что ничто не будет прежним для Английских Лейтонов.