Если выбросить из жизни все чувства, боль исчезнет вместе с ними, и я стану неуязвим. Жаклин Сьюзан. «Машина любви»
Лето—осень 1957. Два года брака с Робертом прошли как сказка. Он был щедр во всем, заваливал ее и Бетти подарками и цветами, они купались в его любви и обожании. По утрам он всегда оставлял на их кроватях по розе или георгину, а по вечерам были обязательные скромные букетики цветов. В постели он был безудержен в страсти и фантазиях. Флер сама удивлялась собственному поведению. Он любил ее, и это — неоспоримый факт. Она совсем не думала о жизни с Ришаром, да и не хотела: у нее было все, о чем она не могла даже мечтать. Гарден-Дейлиас стал ей родным домом; Роберт не особенно позволял, но ей нравилось подстраивать дом под свою семью. Да, она любила Роберта, этого зверя, и с каждым днем все влюблялась в него больше. Флер хотелось его радовать и одаривать его ласками и нежностями, открывать вместе их мир. Джейсон радовался за своих дочерей, худшего будущего он и не мог им дать. Он выполнил данное Каталине обещание. Флер неистово рисовала, она все больше и больше продавала свои картины, а Джулия — фотоснимки. В июле Флер поняла, что снова ждет ребенка, она пошла к Энди, и та с улыбкой подтвердила эту новость. Несколько минут она злилась на Роберта: он так неутомим в постели, так нескромен в желаниях, что просто удивительно, почему она в течение этих двух лет не забеременела. Но потом пришла радость: все же сейчас она стала взрослей и больше готова к рождению ребенка, нежели когда ждала Бетти и от незнания впадала в панику, порой доводя пустяк до слез. В тот вечер она попросила приготовить Глорию праздничный ужин — любимого Робертом запеченного кролика. Супруг пришел поздно, наверное, задержался с Арманом, подумала Флер. Ей не нравился Арман, она старалась не разговаривать с ним, да и не смотреть — что-то пугающее было в нем, только она не смогла еще понять, что так отталкивает ее. Роберт поцеловал любимую в щеку, протянув ей букетик ромашек, а Бетти — астр. Он втянул в легкие аромат крольчатины и овощей, непонимающе смотря на Флер. — У нас праздник? — женщина улыбнулась, притягивая любимого к себе. — Да, — прошептала она ему в ухо. — О Роберт, я так счастлива с тобой! — Флер, что случилось? — он ласково погладил ее по светлым волосам. — У нас будет ребенок! — он подхватил ее на руки, кружа по столовой, она стала стучать кулачками в его грудь. — Роберт… — О, прости, милая моя, как я счастлив, просто бесконечно счастлив! Глория, наливай вина, а Бетти дай домашних конфет. Я так люблю тебя, — прошептал на ухо Флер Роберт. — Не покидай меня… — Я всегда буду с тобой и сердцем, и телом, — ответила она, стирая выступившие слезы на его глазах.***
Но, помимо счастья, пришло и несчастье. Это произошло в ноябре. Элеонора все больше разочаровывалась в браке, она любила гулять по винограднику и размышлять и общаться со смотрителем Пьером; они просто беседовали, но на душе было так тоскливо: муж все больше и больше вставал на сторону матери, даже в вопросах воспитания. Во время прогулки в одно из таких утр ее поцеловал Пьер, когда-то именно это нравилось ей в отношениях с мужчинами — простота. Они будили ее чувственный мир, но не будили желание плоти. Так произошло с Пьером. Ей не хотелось, как девке, лечь на землю и отдаться. Только с годами Элеонора поймет, что настоящая любовь пробуждает жажду физического обладания. Онор же оказался в постели необуздан. До свадьбы мужчина был нежен и внимателен, шептал после близости милые слова, но после крещения Виктории накинулся на жену, как зверь на добычу, хотя, помимо нее, были у него и любовницы. Онор терзал ее по ночам до наступления рассвета, а она хотела нежной любви, мечтала, чтобы ее боготворили. Но она терпела ради Виктории и жалела, что так поспешно вышла замуж. Она пришла после того поцелуя домой ошеломленная нежностью и терпением этого человека. Ниоткуда появилась Эдит, ее глаза гневно сияли: — Ах, ты, дрянь! — четко произнесла она, выделяя последнее слово. — Не смейте меня оскорблять! — Элеонора сама бросила свекрови вызов. — Что?! — протянула та. — Ты замужняя женщина, а ведешь себя, как шлюха. — Я-то хоть просто шлюха, а вы нацистская подстилка, — вот она и оскорбила больнее. — Да как ты смеешь, лондонская проститутка! — Смею, потому что я — леди Холстон, а вы — никто! — Эдит дала ей тяжелую пощечину, Нэлли покачнулась и упала, ударившись животом об угол стола, на пол. Нэлл тихо застонала, ощущая, как кровь стекает мелкими струйками у нее между ног. Как выяснилось потом, она была опять беременна и потеряла ребенка из-за Эдит. Бросив дочь, мужа, не сказав ничего никому, она уехала в Лондон, поселившись у Роберта. Нужно было как-то залечивать раны, Элеонора вернулась в клинику, в работе она собиралась забыть себя. Флер понимала ее, они, две подруги, проводили много времени вместе. — Он приедет за мной, как ты думаешь? — этот вопрос она задала Флер через месяц своего пребывания в Гарден-Дейлиас. — Если любит, то вернет, — ответила Флер. — А если я не хочу? — она спрятала руки в маленьких ладонях невестки. — Оставайся у нас, нам не тесно, тем более мне нужен будет кто-то, когда родится ребенок, — Нэлл погладила ее живот. — А Глория что, не справляется? — Бетти — непоседа, и дом большой. Ничего, все еще наладится. — Я хочу в это верить, — она зажмурила глаза, думая о муже и дочери, о потерянном ребенке. Виктор позвонил Эдит и попросил расторжение брака. Но Эдит обещала подпорченную репутацию его дочери, а это в то время еще имело значение, это через двадцать лет одна девушка из его семьи наплюет на все и будет жить, как нравится ей, а не как хочется всем. Тогда решили брак не расторгать, пусть они хоть иногда будут встречаться на любой территории. Но простить Элеонора уже не могла, отношения супругов стали похожи на натянутую струну. Эта холодная французская блондинка, похоже, победила его, Виктора Лейтона, стального человека. Но ничего, он когда-нибудь нанесет удар этой подстилке.***
Это было простое утро, когда Диана проснулась очень рано. Она повернулась на бок, Виктора рядом не было, но зато, как всегда, лежала записка, в которой муж желал доброго утра и хорошего дня и обещал вернуться к ужину. Диана приняла ванну и одела белоснежное платье, потом спустилась вниз и приказала прислуге расставлять розы и георгины по вазам. Наталия весело сообщила, что расцвели ее любимые белые шары георгин, и поэтому Диана, вдохнув их аромат, улыбнулась широко, наливая себе кофе. Лиона быстро вбежала в мраморную гостиную, где Диана завтракала. — Что стряслось, дорогая? — спросила она. — К вам пришла мадам Дю Салль, — запинаясь, ответила она; с лица Дианы сползла улыбка. Элеонору никогда не звали Дю Салль, в этом доме все знали ее: мисс Элеонора, или мисс Нэлл, или леди Элеонора, или мисс Лейтон, потому что хозяйку дома знали как миссис Лейтон, леди Диана или, некоторые, леди Ди. Многим из их круга такая фамильярность не нравилась, как признак дурного тона, но Диана всех приучила к скромности и легкости в общении, чтобы старались не выставлять на показ свои состояние или статус. Поэтому на пороге ее дома могла появиться только одна мадам Дю Салль. Диана повернула голову и увидела Эдит. Они друг друга просто ненавидели, презирали и считали соперницами. Но, как любая хорошая мать, Диана была обязана защищать своего ребенка, но не чужого, тем более она знала, кто такой Онор Дю Салль. За красивыми ухаживаниями скрывается настоящий подлец, и уже ничто не исправит это. — Доброе утро, леди Холстон, — начала она. — И вам того же, — Диана не стала спрашивать, зачем она здесь, просто продолжала завтракать и изучать счета по хозяйству. — Нам надо поговорить, — Эдит мягко говорила, видя, что Диане просто все безразлично. — Мне надоело, что ваша дочь мотается между Лондоном и Дю Саллье. — Не удивительно, что она так делает, — ответила Диана прописную истину. — Вы мать, и вы можете повлиять, — парировала Эдит. — Вот уж нет, она взрослая женщина, сама мать. Тем более мы с Виктором хотели, чтобы она не забывала нас, — женщина уже ощущала, как волна гнева поднимается в Эдит. — Не в вашей ли семье традиция забывать о дочерях? — Диана сдвинула брови на переносице. — У нас нет таких традиций, — возразила Диана и добавила: — И никогда не было. — Холстоны высокого мнения о себе, а вы до свадьбы с сэром Виктором были вообще никем, — от взгляды Диана у Эдит все сжалось внутри. — Я дочь герцога Леннокса, сестра баронессы Уэсли, а кто вы? — как же бесило Эдит, что Диана сохраняет спокойствие. — Вы — такая же, как и она! — прошипела Эдит. — Нет, она дочь своего отца и не более того, — Эдит поняла, что это ничем не закончится. — И прекратите разбрызгивать яд, — от последней фразы Эдит чуть не захлебнулась в собственном гневе. — Да, как вы смеете! — Начнем с того, что я в своем доме, — спокойно произнесла Диана. — Да, кстати, когда придете в следующий раз, то сцедите по дороге свой яд, — и как бы невзначай добавила: — Какой день испортила. Оставьте Нэлл в покое, слышите, не смейте приближаться к ней, гадюка! — Вы ответите за это, леди Диана! Когда Эдит ушла, Диана позвонила дочери и передала весь разговор от начала до конца. Диана была довольна, что поставила эту женщину на место, как же она ненавидела таких людей и как же ей хотелось, чтобы Эдит поскорей убралась из жизни ее дочери! Но потом Диана одернула себя, понимая, что это никак не возможно. — Спасибо, Господи, что мне не досталась свекровь, это плохо, что Виктор поругался с семьей, но зато у меня не было таких мучений, — она отпила кофе и пошла заниматься своими делами.***
Зима—весна 1958. Роберт мчался в роддом. Его встревожил звонок Джулии: у Флер начались преждевременные роды, раньше на три недели. «Лишь бы все было хорошо!» — молил он. Флер была такой маленькой, а живот у нее был просто огромный. Диана ссылалась на то, что ребенок был крупным. Роберт приехал в больницу, где работала Энди. Он накинул халат и прошел в палату. Энди встретила его добродушно и сказала, что с Флер все в порядке, та лежала на постели, вымытая и причесанная, но почему-то слезы скатывались по ее вискам, падая на белокурые локоны, словно жемчужины. — Флер, — позвал он ее. — Не смотри на меня, ты будешь меня ненавидеть... — прошептала она. — Ну почему же я должен ненавидеть тебя? — он сел на край ее постели. — Потому что я родила дочь, а не сына, — и она заплакала еще сильнее. — Ну, нашла, почему плакать. Глупышка, я все равно люблю тебя, а сын еще будет у нас с тобой, — Флер приподнялась, чтобы супруг смог обнять ее. — Давай подумаем, как назовем малышку? — Может, Алиса Юджина Лейтон? — предложила она; это вариант от Элеоноры, которая была за девочку. Так в этой семье появился еще один ангелочек, как любила говорить Глория. Жизнь Роберта и Флер наполнилась красками, но эти краски скоро смоет жизнь. Но все же тогда молодые Лейтоны были счастливы. Элеонора помирилась с Онором, после лондонской жизни она поняла, что в силах выдержать натиск свекрови и в состоянии противостоять ее дурному влиянию. Жить в Дюсаллье она не рассчитывала, тем более рядом с Эдит, уже тогда она видела, как циничная, холодная натура мадам Дю Саллье портит ее дочь, но поделать с этим ничего не могла, потому что не ощущала Викторию частью себя, частью своей большой семьи. В феврале крестили Алису, крестной стала Элеонора. Ничто не стояло на месте, страна переживала трудности, мир — новые для него ощущения, но молодые Лейтоны умели радоваться всему. Они всегда философски смотрели на происходящие рядом с ними.***
— Раздевайся! — Элеонора подняла голову от письменного стола, на пороге стоял разъяренный Онор. Его грудь вздымалась, как кузнецкие меха, ноздри раздувались. — Ты что, не слышала меня?! Раздевайся. — Я не буду! — прошипела Элеонора, возвращаясь к письмам. Прошло всего лишь полгода, полгода мира — и теперь этот мужчина вновь принялся за старое. — Ты не слышала меня, дрянь?! — Нэлл была невозмутима. — Раздевайся! Быстрее! — Нет, — отрезала женщина. Онор кинулся к ней, хватая за плечи, стаскивая со стула и прижимая к стене. — Не трогай меня! — Ты моя жена, что хочу, то и буду делать с тобой! — она попыталась дать ему пощечину, но Онор завел ее руку за спину. — Не трогай меня! — кричала она. — Отпусти, ублюдок! — Дрянь, — он ударил ее по лицу, Элеонора почувствовала, как щека горит. Онор повалил ее кровать, связывая ее же чулком руки у нее над головой. — Все, что есть в тебе хорошего, так это то, что находится у тебя между ног! Все остальное омерзительно! — Отпусти меня, слышишь! — прошипела она, продолжая брыкаться. — Замолчи, дура! — он распахнул ее халат, спустил рубашку с плеч. Его рот впился в ее губы, Нэлл стала задыхаться, она не могла больше выдерживать этого натиска, хоть и продолжала бороться. Она отчаянно сопротивлялась, она не хотела больше любви мужчин, не хотела их скользких поцелуев, липких объятий, потных прикосновений. Она не жаждала их любви, их чувств. Она ненавидела их, ненавидела из-за Онора всем сердцем. Он скинул с нее всю одежду, его мерзкие губы прикасались повсюду. От него пахло спиртным и женщинами, он был с другой и пришел к ней! — Ублюдок, — процедила она сквозь зубы, он снова дал ей оплеуху, терзая тело и душу. Как же она презирала его и его мать! Она не могла плакать, волю слезам она даст потом, когда он уйдет. В эту ночь она ничего не чувствовала, как бы не пытался Онор воспламенить ее, она оставалась холодной. Она ощущала себя продажной, такой, какой ее хотела видеть Эдит. Но она делала это ради Виктории. Нэлл смогла дать волю слезам, она больше не могла выносить его насилие, его грубость, поэтому вновь решила уехать в Лондон, но как только собралась переступить порог дома, то к ней подлетела Эдит со своими верзилами. Она посадила ее под арест, отрезав от внешнего мира. У Элеоноры начали сдавать нервы, она слегла, ей нужен был врач, но Онор никого к ней не впускал. Один из церберов все-таки сжалился и разрешил позвонить домой, в Дюсаллье приехал Артур со своей внучкой Авророй, которая решила стать терапевтом. Нэлл нуждалась в серьезном лечении, и мистер Йорк забрал ее, несмотря на упреки и угрозы Эдит и Онора. Только вдохнув лондонского воздуха, она почувствовала себя выздоравливающей. Виктора не было в Лондоне, но зато Диана с Артуром и Джейсоном смогли ее защитить. Джордж с Робертом настаивали на разводе, но ради Виктории она хотела сохранить брак, зная, что Эдит отберет у нее дочь. Ее жизнь рушилась, вместе с ней — и жизнь всех Лейтонов. Это была первая трагедия в их огромной семье, первое поражение и повод для насмешки с ирландской стороны.***
Виктор Лейтон прилетел на Занзибар в начале сентября, до конца месяца он собирался пробыть здесь. Остров Занзибар был колоритен: люди разных рас и вер, красивые живописные месте — вся атмосфера отличалась от Лондона и тихой Англии, сельской жизни в Аллен-Холле. Остров поразил его в самое сердце сразу же и навсегда. Стоунтаун называли африканской Венецией, и прозвище вполне оправдывало себя. Первое время его интересовала история этих великолепных мест, почему здесь все такие разные, задавал он себе вопрос, каждый раз, как видел смешанную пару, и детей с разными чертами различных народов. Остров столько раз переходил из одних рук в другие руки, что каждая смена хозяев отражалась на цвете кожи народа. Виктор влюбился в рассветы и закаты, в пение цикад и воркование птах. Он часто ходил к океану, чтобы посмотреть, как волны омывают берег, подышать свежим морским воздухом, ощутить, как соль остается на коже. Он понимал, почему его сестра влюблена в это место, почему ей так спокойно здесь, несмотря на то, что брат привез неутешительные новости. Чета Трейндж смогла утешить его, пообещав, что непременно вскоре начнется белая полоса. — Как Джастин? — Мария сузила глаза. — Наверное, им хорошо вдвоем? — Ты вырастила хорошего сына, — заметил Виктор, Мария покачивалась в кресло. — Джас — отличный парень. — Я плохая мать, — он впервые услышал это от нее, Виктор даже не слышал этой фразы, когда узнал о гибели племянника. — Просто ужасная мать, я посветила себя мужу, но не детям. — Ты должна гордиться Кевином, он — герой и погиб как герой, — Виктор взял в ладони ее холодную руку, — мы все что-то потеряли за эти годы. Вера — Фредерика, Диана — сестру, Аманда — любовь и дочь, я — двух друзей, Джейсон — Кат, а ты — сына. — Наше время уходит, Виктор, — прошептала она, зачаровано смотря, как красное солнце скрывается за горизонтом. — Мы уходим вместе с ним. — Да, ты права, пришло время молодых, — Виктор отпустил руку сестры, закрыл глаза, в голове пронеслась мысль, что ведь скоро и его век закончится — и что тогда? Что будет с его миром, миром, который он построил для себя и Дианы? Занзибар очаровал его сразу, и не только остров, но и одна семья. Он познакомился с Боми Бульдасар как-то вечером, когда возвращался с берега океана домой. Кто-то спросил у него время на английском, хотя он привык слышать разные языки. Виктор увидел высокого темноволосого мужчину, одетого, как европеец. — Уже восемь, — ответил он. Незнакомец заметил его «Rolex», понимая, что он не местный. — Вы из Англии? — спроси он. Виктор вгляделся в его лицо — похож на индуса, но не индус, или на араба, но говорит безупречно по-английски. — Да, я из Лондона, — Виктор наблюдал за ним. Чуть старше Джорджа, на руке кольцо. — Виктор Лейтон, — представился он. — Боми Бульдасар. Вы у кого-то гостите? — Виктор заметил, что они идут в одном направлении. — Да, у моей сестры, леди Трейндж, — они по-прежнему шли по одной и той же улице. — Ах, мисс Мария!.. Мы с женой давно дружим с ней и сэром Вильямом, она говорила, что у нее большая семья в Англии, — Виктор приподнял бровь, хотя несколько не удивился. — Не то что большая, просто у нас там много друзей. Мы все дружим с молодости, — Виктор откашлялся. — Сами мы с Марией из Ирландии, она говорила это? — Боми кивнул. Виктор и Боми сдружились на том, что Мария жила на Занзибаре, а Лейла жила в Англии. Несмотря на большую разницу в возрасте, воспитание и культуру они стали неразлучны. Виктор прожил там месяц, часто бывая у четы Бульдасар. Нитта, эта маленькая, тоненькая женщина с темными сияющими волосами и искрящимися глазами, всегда добродушно принимала его у себя. Виктор изучал основы веры друга, смотрел фотографии и восхищался, что эта семья так же крепка, как и его. Они говорили подолгу о детях и о политике, о простой жизни и о будущем. Как-то Боми пожаловался, что сыну нельзя найти достойную невесту. — Я могу найти, — Боми негодующе взглянул на жену. — Она нашей веры? — спросила Нитта, хотя сейчас можно было жениться на девушках из другого круга. — Нет, она протестантка и англичанка, но они будут прекрасной парой. Она младше его на девять лет, — Виктор отпил чаю. — Кто она? — Виктор как-то странно улыбнулся. — Моя внучка, — прошептал он. — У тебя их пять же. Кто именно? — Боми покрутил кольцо на пальце. — Это Бетти, но сейчас рано. Когда ей исполниться восемнадцать, мы их познакомим и женим. Бетти — бунтарка, ей нужен тот, кто поймет ее. — Ты согласен, чтобы твоя внучка жила здесь? — спросил Боми. — Ну, зачем же, Фаррух может приехать ко мне, нам нужны помощники. Сейчас нас во главе трое, я помогу юноше с колледжем. О приданом Бетти можете не беспокоиться. — Неплохая идея, я согласен. Так у сына будет достойная жизнь и знатная невеста.***
Май 1959. Вера захворала неожиданно для Елены. Последнюю совсем поглотила работа, она все больше и больше времени проводила в галерее, наслаждаясь культурным трудом. Она ничего не замечала вокруг себя. Не видела, как муж страдает от недостатка внимания, как смотрит на девушек, готовых отвечать его порывам, не видела, как Анна сблизилась с Бетти и М-Джейн, и не заметила, как заболела ее мать. Первым изменения в Вере заметил Том, он видел, как ей тяжело стало подниматься, цвет кожи начал отдавать желтизной, и есть миссис Сван стала как птичка. Вера ссылалась на возраст и усталость, и поэтому Том несильно беспокоился, пока однажды Вера не смогла встать с постели. Ее комнату заливал мягкий солнечный свет, лучики игриво проникали сквозь шторы, щекоча лицо, но Вера будто бы этого не замечала. Дочь замужем за прекрасным человек, у нее прекрасная внучка, у Веры была любимая работа и, самое главное, — он, человек, к которому она стремилась всю жизнь. Порой своей любовью, ревностью и подозрительностью она душила его, но Вера знала: все, что она делала, было во благо их чувств. Она сознательно скрывала свою болезнь. Она устала жить одна, ее высушенное горестями сердце давно стремилось к Фредерику. И теперь она оказалась в его теплых объятьях, зная, что вечность станет их последним пристанищем. Том вышел всего лишь на пятнадцать минут, чтобы позвонить Елене и Джейсону. Когда он вернулся, то увидел Веру, замершую в расслабленной позе с широкой улыбкой на лице и плотно закрытыми глазами, словно она увидела кого-то или услышала знакомый голос. Ей было всего лишь пятьдесят семь лет, что еще больше напоминало, что их время уходит. Веру похоронили рядом с Фредериком, теперь вечность стала их колыбелью. После его смерти она чувствовала чувство вины за свои мысли, за то, что хотела развестись с ним, за то, что ненавидела его, ненавидела его работу, ревновала. Она так и не смогла отпустить себя, не смогла, хоть и пыталась жить без него, старалась устроить жизнь Елене и чуть не задушила ее заботой и любовью. Теперь Веры не стало. Только тогда Елена очнулась, она решила, что нужно научить Анну говорить по-русски, а также и Бетти, ее подружку. Она поняла, что жизнь слишком быстротечна, чтобы все время думать о чем-то одном. В память о матери она должна сохранить частичку русской души в себе и в своей дочери, которая стала наполовину англичанкой по воле судьбы.