Я не способна на половинчатое чувство — мне это не свойственно. Привязанности мои необыкновенно сильны. Джейн Остин. «Нортенгерское аббатство»
Июль—октябрь 1959. Новости с Занзибара пришли скверные. Сначала позвонил Вильям, а потом уже Боми. Диана настояла на том, чтобы Виктор уехал на остров в Индийском океане повидать свою сестру, в надежде, что той станет лучше. После смерти Веры Виктору было немного страшно, неожиданная смерть подруги лишний раз напоминала, что их время уходили. Диана осталась в Лондоне, Элеонора снова металась между Гавром и столицей, поэтому первая посчитала: нужно оказывать поддержку дочери. Джордж тоже, по долгу службы, часто стал бывать заграницей, у Роберта появилось больше обязанностей в компании, и, конечно же, его присутствие в Лондоне было просто необходимо. Виктор снова оказался на Занзибаре, в начале пребывания у него была надежда, что местная лихорадка отступит, но позже стало ясно, что надежды нет. Они с Вильямом стали уговаривать Марию вернуться в Лондон, возможно, лондонский воздух спас бы ее. Вильям попросил отставку, решив, что больше не вернется на государственную службу. Мария вернулась в Лондон в июле, когда лето было в разгаре. Любимый город цвел, повсюду пестрели краски, а воздух напоминал о старых ощущениях, связанных с молодостью. Копоть после бомбежек сошла, и Лондон стал приобретать новые очертания, скидывая груз прошлых тягостных воспоминаний. Любимый город должен был ее вылечить, поначалу ей стало лучше, и Артур и Джейсон стали верить, что их подруга юности окончательно выздоровеет. Но Марии вновь стало хуже. За две недели она сгорела, как тоненький листок в сильном костре. В августе 1959 года умерла Мария. Теперь больше незачем Виктору приезжать на Занзибар. Так он расстался с этим местом, забрав Вильяма с собой, еще не зная, что его друзья убегут от насилия и ужаса революции в Англию. Они обещали звонить друг другу и не терять связи, потому что их дети связаны. Фаррух и Бетти, они переплели их судьбы, не предполагая, что когда-нибудь молодые люди будут вместе без чьей-то либо помощи; эта будет самая красивая и самая грустная, волнующая и удивительная, о которой будут мечтать и которую будут ненавидеть — их любовь. В жизни Лейтонов все было по-прежнему. Лейтоны наслаждались жизнью и своими успехами, их творческие неутомимые натуры подкреплялись личным счастьем, этот неспокойный дух двигал и гнал за новые горизонты. Что бы они ни делали: рисовали, или создавали, или считали деньги — все вызывало зависть, но вряд ли чья-то зависть могла остановить благородные порывы их душ. Для всех они стальные люди, но для себя — английские розы, такие же хрупкие и прекрасные, которые могут защищаться, но и под сильным ветром сломаться, и больше нет их красоты, она блекнет и меркнет, но на один миг она такова, какой не была никогда.***
Руки коснулись твердых, неспелых лоз, которые поблескивали на солнце, выставляя черные бочки, пряча в тени прохладных листьях зеленые ягодки. Среди виноградника было очень прохладно: земля еще не прогрелась после вчерашнего дождя, — но из-за жара светила от нее исходил влажный травяной запах. Рабочие суетились на других рядах, где-то бродил Пьер, руководя процессом, ведь каждая лоза нуждалась в заботе и ласке, чтобы получить отменное вино, до которого Элеоноре не было дела. Небо над плантацией было прозрачным, но грусть от этого не рассеялась. Лето выдалось крайне скверным, погода не радовала, да и чересчур много грустных событий на одно лето. Лишь со скандалом Нэлли смогла уехать из Франции, чтобы оказаться на похоронах Веры, а потом, когда Мария вернулась в Лондон, чтобы умереть. Эдит не понимала этого, да и могла ли понять, как семья для нее много значила, так уж научил их Виктор: всегда быть вместе и верить друг в друга. Нэлли давно ощущала себя чужой, все ее добрые намерения, сладкие мечты разбились вмиг, их не стало, как и ее прежней. Каждое утро в зеркале она видела на своем лице печать печали. Женщина разочаровалась в любви, мужчинах, себе. Мужчины сломали ее сильных дух, от той рыжеволосой девочки, подражающей Сайману, ничего не осталось, только грусть, сменяющаяся безразличием. На ночь она стала принимать успокоительное, чтобы спать спокойно или сносить приставания мужа. Обычно Элеонора лежала как деревянная кукла, равнодушная ко всем его потным телодвижениям. Онор бесился, старался вывести ее из этого состояния, но ничего не мог поделать. А поутру она выпивала чай, зная, что любая ночь не принесет своих плодов. Говорили, что все женщины из рода Лейтон немного ведьмы, но она осознавала всю свою ничтожность. В Лондон Нэлли ездила для того, чтобы, как психотерапевт, получить таблеток для себя и забрать травы. Она решила наказать Онора, лишить их с Эдит наследника. Виктория давно не являлась ее дочерью, в два года девочка была несносной и высокомерной. Эдит лишила ее возможности носить титул Холстонов, сказав, что Виктория принадлежит только Дю Саллем. Это оскорбляло Элеонору, и она еще больше захотела окончательно вернуться домой. Джордж уговаривал ее подать на развод и разделаться с Онором, но ее держал тот чертов контракт, который она, почти не читая, подписала с его семьей. Будь он проклят! Она стиснула кулаки, побрела домой, ощущая, как часто дышит, как загнанный в угол зверь. Онор был дома. Элеонора только расслабилась, порадовавшись, что он уехал в Париж, — и тут этот подлец снова вернулся, видно, надоели его проститутки. Нэлли вошла на террасу, Эдит с сыном о чем-то оживлено говорили. — Алеонор, — Нэлли поджала губы, как же ее выводило из себя это произношение! — Мы поедем в Париж, к врачу. — Я никуда не поеду, — просто ответила женщина, стараясь не смотреть на ненавистных родственников. — Поедешь. Прошло два года, а ты не беременеешь, — ей захотелось рассмеяться. — Я была беременна, но из-за твоей матери потеряла ребенка! — выпалила Нэлл, замечая, как возглас возмущения собирается сорваться к с языка. — А то, может, твоя лондонская врачиха что-то там испортила и не сказала тебе, — Эдит стала поддакивать, и Элеоноре захотелось ударить мужа. — Не могла, — дерзко произнесла она. — Не могла, потому что Энди — лучший врач в Лондоне! — Ты защищаешь ее, — Онор задымил. — Она стала такой благодаря своему отцу, тоже не особо выдающемуся врачу. — Как ты смеешь оскорблять мою семью?! — прошипела она. — Кто ты такой? Какое ты имеешь право на это?! Я из древней семьи, которая ведет свой род от человека, спасшего Ричарда Львиное Сердце! Кто ты такой, чтобы оскорблять моего дядю, моего отца и моего деда! Кто ты такой? Мой отец — король в бизнесе, мой дядя — заведующий госпиталя, мой дед — профессор, мой брат — превосходный хирург, дядя Сайман — отличный психолог, а Фредерик — гений. Ты просто пыль по сравнению с ними, — мужчина соскочил со стула, хватая жену за плечи и сажая в кресло. — Это ничто, — прошипел он ей на ухо. — Я сказал, ты поедешь, значит, поедешь! — Пошел к черту! — процедила сквозь зубы она. — Вы все ничтожны! Я Элеонора Лейтон, я… — он зажал ей рот своей большой ладонью, она отпихнула его руку. — Твой муж и я имею все права на тебя! — крикнул Онор. — А кто ты? Ты просто моя вещь! — Элеонора резко вскочила. — Нет! Я не твоя вещь, я принадлежу только себе! — она получила оплеуху. — Ты поедешь со мной, потому что я так хочу, дорогая! — он, стиснув кулаки, ушел. — Чего ты добилась? — съязвила Эдит. — Больше выводишь его из себя. — Мой отец никогда не поднимал на мать руку, — ответила Нэлли, она повернулась на каблучках и сбежала с веранды в сад. В Париж они все-таки поехали. Доктор Бланш не нашел никаких отклонений. Онор все это время был с ними, боясь, что жена заставит врача сказать неправду. Элеонора торжественно улыбалась: ублюдок никогда не узнает, как ей удается избежать беременности и как ей удается прятать тот чай. Два года назад на ее День рожденья Роберт с Джорджем подарили ей необычное кольцо и кулон ручной работы. Кольцо оказалось с секретом: под красивой крышечкой, украшенной бирюзой и топазом, она и хранила свой чай, который для нее Глория превращала в пыль. Кулон же являлся ключом к красивой тяжелой шкатулке, в которой лежал весь чай, по утрам она незаметно пересыпала его в кольцо и позже спокойно завтракала. Пока еще ее секрет никто не открыл, но, возможно, когда-нибудь его раскроют, и тогда пощады не жди.***
Февраль 1960. — Аврора? — девушка остановилась. — Дед хочет тебя видеть. — Да, хорошо, мам, я зайду в перерыв к нему, — Энди проводила падчерицу взглядом, когда силуэт скрылся, зашла в свой кабинет. Аврора превратилась в красавицу, и, как говорил ей Шон, похожа не на его жену, а на него, Энди и вправду замечала схожесть между ними. Аврора стала такой же черноволосой, как Шон, с такими же синими глазами и пышными ресницами. Аврора многим напоминала цыганку. То, что она выбрала терапию, ни для кого не стало удивлением, все будто бы давно знали, что она этим займется. Артур в следующем году должен уйти со своего поста, и, безусловно, все гадали, кто станет заведующим. Конечно, о Джейсоне не могла идти речь, многие толковали об Энди, предполагая, что семейные связи ей помогут. Энди всегда оставалась реалистом: ну кто доверит это ей, женщине, да еще молодой женщине, которой исполнилось всего лишь тридцать пять лет, конечно же, министерские крысы, как называл их ее отец, не позволят ей возглавить госпиталь, главное медицинское заведение Лондона. Хотя… кто знает… Энди поставила папки на полки, ожидая прихода стажеров. Она все еще не смогла прийти в себя от давнего звонка Элеоноры, та просила найти для нее еще какой-нибудь способ предохранения, но Энди не могла ничего хорошего предложить, ведь прекрасно понимала, что все ухищрения скроются. Кто-то постучал в дверь, это, наверное, пришла Марджери? Но нет, на пороге жался Уолтер Шерман, лучший офтальмолог в госпитале. Энди улыбнулась. Аврора с ним встречалась, сама Энди не переживала, что избранник падчерицы старше ее на пятнадцать лет, потому что Шон тоже намного старше ее, однако Шона этот факт очень беспокоил. Хотя, скорее всего, ему придется смириться с этим фактом. — Здравствуй, Энди, — он прятал руки в карманах белоснежного халата. — Как дела? — Все как обычно, быть заведующим очень утомительно, — Энди опустилась в свое кресло, предлагая гостю сесть напротив. — И не говори, твой отец итак разрешил не делать половину отчетов, — заметил Уолтер. Избранник Авроры был привлекателен, даже надвинутые на серые глаза очки в темной роговой оправе не портили его, а наоборот, придавали серьезности и властности. Он всегда выглядел как с иголочки, будто в его жизни есть женщина — аккуратно уложенные светлые волосы, гладкое лицо, до которого хотелось дотронуться. В тридцать лет он и не заметил, как стал главой небольшого отделения, руководя всеми, кто занимался органами чувств и осязания. — Мне надо поговорить с тобой. — О чем пойдет разговор? — Энди скрыла улыбку, догадываясь. — Я хочу жениться на Авроре, твое мнение я знаю, барона тоже, осталось мнение твоего мужа, — Энди заметила напряженность на лице собеседника. — Я уговорю его. — Буду признателен, — Уолтер поцеловал ее руку. Так вот о чем собирался говорить Артур с Авророй, все предельно ясно теперь. Энди не составило особого труда уговорить Шона, все же счастье его дочери, значило гораздо больше, чем собственные принципы. Жизнь стремительно менялось, давно из моды ушли длинные юбки и пуританские правила, времяпровождение перестало состоять из одних балов и бесед, в новой жизни не было времени скуке и безделью. Она гнала, гнала к неизведанным мирам, к неизведанным вершинам, заставляя их покорять и узнавать; эта жизнь стала бурной, как водопад; эта жизнь стала безумной, как в страшных мечтах. Той жизни не осталось места, только воспоминания, бережно хранящиеся в памяти. Только они. После того, как умерла Мария, Вильям ушел со службы заботиться о внуках. Дом на Виктории-роуд теперь казался очень большим, просто необъятным, однако без Марии он пуст. Сын делал карьеру, набирая сторонников, а Дафна стала той женой, какой была его Мария. Она покоряла его друзей по партии умными речами, острым словом и замечаниями, а еще она постоянно хорошо выглядела. Его старшей внучке будет шестнадцать, и с каждым днем девица все больше напоминала Вильяму Марию: рыжие волосы падали на тоненькие плечи, голубые глаза всегда сдержано смотрели, а плотно сжатые пухлые губы чаще всего выражали попытку подавить в себе гнев. Роэн пошел в Дафну, и практически ничего в нем не выдало ирландскую породу, младшая же, Кира, пошла в Джастина. Безмятежность. Но безмятежность без Марии совсем не радовала Вильяма, жизнь стала какой-то пустой. Их время прошло, оно больше не принадлежало им, все больше отворачивалось от них, как заходящее солнце. Их мир никогда не будет теми прекрасными и ужасными днями, когда чувства горели, как сильный костер, теперь их души почти пусты, они сгорели, сгорели во времени горести и потерь.***
Лето 1960. С боем, но все же Нэлл смогла приехать к Авроре на свадьбу в Грин-Хилл. Элеонора давно рассталась с иллюзиями о счастье для себя. Она больше не верила мужчинам, не могла и не хотела. Онор все пытался зачать сына, но это у него никак не получалось. После мерзких объятий, утром, Нэлли пила чай, а когда муж уходил, злая улыбка долго не сходила с ее лица. Она ненавидела мужа, порой, когда он посапывал рядом, хотелось задушить его подушкой, настолько была велика ненависть к семье Дю Салль. Теперь-то она поняла, что Онор женился на ней ради денег, никакой любви у него никогда не было. Отхватил породистую кобылку и даже не имел ума ухаживать за ней должным образом. — Уйди от него, — начал Джордж. — Если надо, папа сотрет его в порошок. — Ты не понимаешь, Джордж, — слабо возразила сестра. — Все я понимаю! — с пылом отозвался брат. — Они же ноги о тебя вытирают, ты же леди Холстон! — к ним шел Онор. Джордж сразу насупился, приняв оборонительную позу, словно лев, готовящийся к схватке. — Отойди от моей жены! — прогремел Онор, делая шаг к Элеоноре. — Это моя сестра! — процедил сквозь зубы Джордж. — Ты забываешься, где находишься! — Сказал: отошел! — Роберт, заметив угрожающую позу Онора, устремился к ним, у него чесались кулаки наподдать французу. — Ты кто такой, — крикнул Роберт, — чтобы нам указывать! Она не твоя вещь! — Пошли! — Онор схватил Элеонору за руку, таща в сторону их машины. Все гости изумленно глазели, но Нэлл охватывало только чувство стыда: муж же намеренно унижает ее перед лондонской публикой и ее друзьями, будто она сейчас беседовала с любовником, а не с братом. Роберт попытался оттащить гада от сестры, но Джордж остановил его, понимая, что брат со своим горячим пылом сделает только хуже. Роберт не простил Онора. Может, он сможет еще поквитаться с этим болваном, который решил, что его сестра — его собственность. Он видел, как Нэлли сопротивляется, как Аврора сама готова кинуться к нему и выцарапать глаза за то, что имеет наглость портить ей свадьбу. Но никто не посмел вмешаться в семейные дрязги, решив, что это не их дело. Бывают браки и похуже. Онор дотащил супругу до их номера, унижая ее еще больше, грубо втолкнул в комнату, кинул на кровать, расстегнул брюки. Он насиловал ее без прелюдий, ласк, а она даже не стала сопротивляться — просто не было сил. Она не смогла заплакать, глаза оставались сухими, слезы просто закончились, просто ее душа умерла сегодня, и Онор убил ее. Она снова заболела, снова негативные мысли захватили ее сознание, отравили душу и мозг, свалив лихорадкой. После выздоровления Нэлл стала жалеть, что это время, когда Онор и Эдит не достают ее, прошло. Ей нравилось смотреть, как эти людишки пресмыкаются перед ней, думая, что она опять будет почти при смерти и позовет Артура. Да, ей нравилось быть в таком положение, хоть как-то Онор оставил насильственные попытки. Он уехал в Париж, когда ей стало немного лучше, а потом Нэлл совсем выздоровела и стала просто-напросто симулировать болезнь перед Эдит. Онор вернулся через две недели, Элеонора наложила на лицо макияж, чтобы казаться бледной: не очень-то хотелось, чтобы Онор затащил ее в постель и взял силой. Перед встречей с женой Онор захотел заехать к любовнице, одной из многих. После бурной встречи на столе в кабинете Онор лег на софу. — Какие сплетни, а-то я за две недели совсем потерялся, — его прекрасная любовница знала всегда все обо всех. — Ну, много чего, дорогой. Есть кое-что о твоей жене. — Что о ней говорят? — хотя после рождения дочери он связал ее по рукам и ногам. — Ваша соседка Ева Кюри видела у нее мужчину три дня назад, видела, как они целовались и обнимались. Он был у нее. И знаешь, кто? — И кто? — Твой Пьер… — Вот дрянь, я убью их! — Не думаю, милый, он отличный боксер. — Еще посмотрим, кто кого, — Онор яростно ударил по стене и бросился прочь. Он решил продолжать играть любящего мужа, хотя Элеонора догадывалась, какие мысли бродят у него в голове. Он хоть и пытался не выдать намерений, был похож на тигра, готового броситься на добычу. Вскоре поползли слухи, что Пьер ушел не по своей воле, а его уволили за интрижку с женой хозяина. Потом все стали шептаться, что все, кто будет слишком близок к мадам Дю Салль, лишится места. Онор надеялся наказать жену презрением других, только стоило ему снова поехать в Марсель, а Эдит — в Гавр, Элеонора собрала вещи и отправилась в Лондон. Онор, когда узнал, пришел в бешенство, он бросился за ней, надеясь поймать неверную в объятьях любовника, но нашел жену в доме отца и матери. Хотя у лорда столько работников, что с любым можно согрешить, Онор не решился притащить силком Нэлли в Дюсаллье, побоялся ее вспыльчивых братьев-полу-ирландцев, хоть и ее отца не было в Англии. Ну, ничего, он еще сделает из нее комнатную собачку, ему почти это удалось, и скоро Элеонора сама поймет, что спектаклями и лестью не купит и не проведет Онора Дю Салль.***
Сойдя с трапа самолета, Виктор ощутил знакомый аромат ирландских трав. Прошло уже сорок шесть лет с того дня, как он покинул Антрим. Город сильно изменился, но в воздухе витало еще что-то еле ощутимое, но знакомое. Прошло почти пятьдесят лет, и он вернулся другим, не тем зеленым юнцом. Виктор нанял такси и усадил детей. Все лето они приведут здесь. Дженнифер исполнилось тринадцать лет, и она начала превращаться в прекрасную девушку. Она была как арабская лошадь: с такими же темными, как страсть, глазами, волнующими гладкими волосами цвета осенних красных листьев, обрамляющих смуглую кожу. Ее брату Гарри было десять, он рос смелым, с горячей головой молодым человеком; такой же рыжеволосый, как Виктор, он посмотрел на Бетти, и та показала ему язык. Бетти — милая девочка: белокожая, зеленоглазая, с каштановыми волосами, на самом деле вела себя, как мальчишка, лазила по деревьям с мальчиками, участвовала во всех их играх. Мери-Джейн положила свою рыжеволосую голову на плечо брата; девчонка была остра на язык, и чего только стоили ее лихорадочно сверкающие изумрудные очи. Но ей ближе из девочек была Анна, дочка Елены, похожая на славянку: медовые волосы и глаза, кожа такого же оттенка — за что ее прозвал Ханни десятилетний Дэвид МакОлла. У самого Дэвида был орлиный нос, острый подбородок, полные губы и темно-русый чуб. В него по-детски влюблены Бетти и Анна, но они не делили его, считая главным выдумщиком игр. Алиса был еще слишком мала, а Викторию Эдит не могла отпустить в далекую, Богом забытую Ирландию. Замок, как и земля Лейтонов, не изменился нисколько — все так же ощущалось бремя веков, здесь все было степенно. Память Виктора запечатлела алые туманные закаты и утреннюю траву, как ноги промокали от серебристых росинок. Время все это сохранило, будто для него. Все эти годы мужчина не жалел, что оставил все это, оставил, потому что ничто его не держало, судьба звала далеко отсюда, туда, где было его сердце сейчас. Пускай тело родилось тут, но душа с сердцем были все время там. Эдвард и Каролина приняли его достаточно холодно, но Виктор другого и не ждал. Эдварду было уже восемьдесят семь лет, он сильно высох и мало напоминал того деспота-отца, каким для него был всегда. Каролина, на пять лет младше мужа, словно продала душу дьяволу: она очень молодо выглядела, лицо ее почти не тронула старость, а в волосах было мало седины. — Здравствуй, отец, — начал Виктор, дети присели в гостиной на диваны и умолки, наблюдая за этой сценой. — Здравствуй, мама. — Здравствуй, Виктор, — ответил Эдвард, протягивая руку. — Здравствуй, — процедила Каролина, в ее глазах по-прежнему сияла ненависть к сыну, хоть давно стало ясно, что она проиграла, поставив все на Руфуса. — Давно я тебя не видел. Не стареешь... — отец похлопал его по плечу. Они виделись в последний раз двадцать два года тому назад, но та встреча была нелегкой. Виктор в свои шестьдесят четыре был в отличной форме: такое же подтянутое, поджарое тело, волосы почти без седины и кожа без сильных признаков старения. Он всегда считал: счастье и любимая работа спасают от быстрого увядания. — Я уже давно не мальчик, — Виктор показал, что ничто в их отношениях не изменится. — Я счастливо женился по любви, у меня трое прекрасных детей и шестеро внуков, я богат, как Крез, и не скрываю этого. — Вы всегда с Марией были другими, — прошептала Каролина. — После того, как ты сбежал, она сбежала с этим офицеришкой, — Виктор ухмыльнулся. — Вы все разрушили. Вдвоем. — Она умерла год тому назад, и ее сын умер, когда была война. К чему распри теперь? — горько сказал Виктор. — Все изменилось, мама. Мы все другие, время другое, оно уходит в прошлое, и скоро совсем не будет принадлежать нам. — Ты был моей надеждой и так поступил со мной, — с обидой произнес Эдвард, — и дела идут плохо, пора положить конец нашей затянувшейся войне. — Я никогда не хотел быть тобой, я... всегда хотел быть дедом, таким же романтиком, а ты всю жизнь только и делал, что давил. Я не мог это вытерпеть, поэтому и сбежал. И там, поверь, все сложилось как нельзя лучше. Я приехал сюда ради внуков. Только из-за них. Я рад, что вы нас пригласили, дети слишком занятые. — Решил показать, где их корни, — нашелся Эдвард. — Ну, давно пора, — Виктор понимал, что мира между ними уже никогда не будет. Семья Руфуса и Аделаиды не была такой большой, как его. У них было два сына: Фрэнк и Адам. Первый — ровесник Джорджа, очень высокий и сильным, больше напоминал мужлана, нежели аристократа. Конечно, все Лейтоны в Ирландии были с рыжими волосами разных оттенков и светлыми глазами. Но Виктору Фрэнк не понравился: слишком уж он не любил таких людей, с гнилой душонкой. Фрэнк женился на простушке Мэнди. И как вообще такое мог позволить Руфус со своей правильностью! От союза родилось двое детей и ждали сейчас третьего. Патрику было десять, как и Гарри, а Шарлотте семь, как Бетти. Фрэнк часто погуливал налево, и Виктор никак не мог понять такое, но его жена, похоже, этого не видела или делала вид, что не видела (это при том, что весь Антрим шептался). Наверное, в этом плане он пошел в отца, такого же гулену, яблоко от яблони недалеко падает. Второй сын женился на Аманде, Дэвид даже по этому поводу придумал стишок из-за схожести их имен. Но год назад произошло то, что Диана бы посчитала божьей карой за хвастливость: Адам разбился на машине, а его жена через полгода слегла и умерла, оставив сиротой двухлетнюю Луизу, и девочку пришлось забрать Фрэнку, чтобы вырастить, как собственную дочь. Руфус постоянно спрашивал Виктора, как живут его дети, но тот отвечал: «Все как нельзя лучше». Они все так же были соперниками, все теми подростками, которые выясняли, кто добьется большего. Побывав на заводах, Виктор понял, что здесь мало что изменилось, сам он был таким же промышленником, его заводы были по всему миру, и им явно не хватало размаха, крепкой руки, которая была у его деда и прадеда. Они оба смогли организовать дело, построить фундамент для богатой жизни в будущем, но Эдвард и Руфус не смогли удержать созданное. Так внуки Виктора подружились с внуками Руфуса, они носились, как угорелые, по бескрайним полям, в серебристой глади воды искали морское чудовище, лазили в сады и воровали ягоды. Позже к их играм присоединился Джейк Дэвидсон. Бетти любила вместе с ним ходить к его матери, где ее угощали вкусными пирогами и наливали ирландского пива. Саманта Дэвидсон, или, как она просила себя называть, Сэм, одна растила сына. Ему было десять, но рассуждал он, как взрослые люди. Гарри и Джейк быстро сдружились, а позже к ним присоединился Дэвид. Бетти обожала Джейка, он таскал ее везде с собой, она благодарно слушала и верила. Он был из тех людей, которые всегда открыты и всегда для всех доступны. Они резвились, как щенята, среди пахучих трав, и их тянуло друг к другу, как магнитом. Спустя много лет этот магнетизм между ними сыграет злую шутку и сделает больно любящим их людям. Ирландия казалась им волшебной, они ненасытно слышали рассказы о древних преданиях этой земли, носясь по замку, пугая слуг, а потом засыпая в одной большой постели. Утром слуги ругались, Эдвард отчитывал их, и все повторялось. Первое лето прошло в играх, они беззаботно порхали, словно бабочки, среди цветов. Но листья стали беззвучно облетать, и чистое небо потемнело: наступала осень. Пришлось возвращаться в Лондон к прежней жизни.***
Зима 1961. Элеонора вышла на террасу посмотреть на закат. Эдит возилась с Викторией, уча ее хорошим манерам. Нэлл больше не ощущала свою дочь своей дочерью. Она давно перестала быть ею, наверное, в тот день, когда женщина потеряла ребенка. Больше никогда они не будут близки, отдаляясь с каждым годом. Элеонора запахнула пальто и дрогнула, когда вдали увидела процессию. Работники несли на носилках кого-то, свисала одна рука, и она поняла: это Онор. — О Боже... — прошептала она, прислонившись щекой к колонне, закрывая глаза. — Мадам Дю Салль... Онор Дю Салль умер от сердечного приступа во время обхода своих владений. Так, в двадцать семь лет Элеонора стала вдовой, она уже давно не верила в любовь, разочаровалась в ней и считала ее чем-то ненужным. Ей от мужа, кроме памяти, не досталось ровным счетом ничего. Похоронив его, Нэлл показалось, что она сняла с себя кандалы, приковывающие крепко к той жизни, которой она не жила. Она снова окунулась с головой в лондонскую атмосферу, с жадностью глотая воздух свободы. Эдит же выводило из себя поведения невестки, будто бы потеря мужа для нее ничего не значила, но для нее любовь прошла так давно, что смерть Онора стала чем-то естественным. Они много ругались, и частенько ей приходилось запираться в спальне, избегая домогательств мужа. Тогда секс был для нее чем-то грязным и развратным, и он уходил в другие места, где бы его могли ублажить. Она поняла: главное для него в женщине — то, что находится между ног. Онор умер, и она была свободна, но только от него — ни от Дюсаллье и Эдит. Она оказалась между двух дилемм: бросить дочь и навсегда уехать отсюда либо остаться здесь и стать такой же, как Эдит. Она вздрогнула, обернувшись, увидела Эдит, та гневно смотрела, Нэлл отвела взгляд: какое ей дело, подумаешь, грезит. — Теперь ты живешь так, как я хочу! — прогремела Эдит. Нет, она не хочет и ей плевать на все и всех, она собрала чемоданы и уехала в Лондон без Виктории. Франция так и не стала ей родной. Она вернулась в родной дом, к своей семье, теперь никто не имеет право ей указывать, она ветер, она свободна, и никто не посмеет руководить ею. Элеонора, выдержав траур месяц, устроилась работать помощником психолога, сколько лет она бездарно потеряла из-за Онора и его склочной мамаши, сколько пусто прожитых дней, сколько несделанных дел! Все зря. Все из-за проклятой любви. И зачем она ей нужна, если ее нет, если все это оказалось мифом, выдумкой, ложью? Есть только расчет, только он! И она докажет это всем, потому что ее жизнь одна сплошная трагедия, один сплошной фарс, и она намерена с этим разобраться, пока жизнь совсем не потеряла смысла.***
Лето 1961. Так прошел еще год. У Роберта и Флер стали портиться отношения. Она больше не хотела детей и стала спать в другой комнате. Но основная причина была вовсе не в этом: Флер теперь боялась смотреть в глаза Роберта, ее мучили чувство вины и чужое внушение, поэтому ей было проще закрыться. В то утро все в ее жизни переменилось. Это был июль, детей не было в Лондоне, и она лежала в постели, нежась в лучах солнца и вспоминая безумную ночь, когда она была в объятьях своего зверя — Роберта. Распахнулась дверь, и она увидела Армана на пороге их огромной спальни, Флер натянула на себя простыню, но мужчина, подойдя, резко отбросил ткань в сторону. Женщина испытала настоящий ужас, когда его руки скользнули по ее ногам, по ее обнаженному телу, которое еще хранило тепло Роберта; Флер попыталась возмутиться, но Арман накинулся на ее, как зверь на добычу, она лишь мечтала, чтобы Роберт не вернулся и не увидел эту возню. Она спала до брака с Ришаром, но это было в далеком прошлом. Арман, получив свое, сел рядом, став объяснять, что произошедшее было не таким уж страшным, что все так делают. — Флер, ты умная девочка, супружеская измена — это норма, ты сама знаешь это, ты же спала с художником до свадьбы, — она лишь хлопала глазами, удивляясь, откуда он все знает. Ночью, когда пришел Роберт, она представила, как он будет овладевать ей и поймет, что до него ей владел Арман, она испытала панический страх, и единственным оружием оказалась раздельная постель. В тот день она сослалась на головную боль, а потом уже стала находить тысячу причин, пока не хлопнула дверью перед носом Роберта. Конечно, в день перед свадьбой она изменила Роберту, но тогда все было по-другому, Ришар для нее был не простым человек, а Арман просто изнасиловал ее в ее же спальне. После этого он еще раз изнасиловал, умудрившись застать одну поздно вечером в галерее, а потом еще раз, в Аллен-Холле, когда дом был полон гостей. Ей было противно от самой себя, она ненавидела себя и Армана, но не смела никому сказать. Почему, часто задавала вопрос Флер, но не было ответа. — Флер, милая девочка, — Арман погладил ее по щеке, лапая грудь. — Все же хорошо. Я давно пылаю страстью к тебе, удовлетвори меня — или я сгорю. — Он твой друг, ты, чудовище! — он зажал ей своей большой ладонью рот. — Когда-нибудь вся ваша семейка упадет, — прошептал он ей в ухо. — Поверь, этот день приближается. — Ты ошибаешься! — она так хотела сказать Роберту, что он за человек, но не решалась, не решалась признаться Роберту в своей измене с его другом. Ведь вторая ложь всегда чудовищней первой. — Нет, милая, вы своими руками разрушите все, и все, все, что вы хотели, будет для вас иллюзией, все ваши идеалы о крепкой семье превратятся в прах, — Арман отнял свою руку от ее рта. — До скорых встреч, дорогая. Бетти в ту пору исполнилось восемь, и она начала учиться и серьезно заниматься музыкой, она видела, как ругаются родители и как отец уходит из дому. Роберт часто срывался на старшую дочь, Бетти росла другой, ее не интересовали медицина и дела отца, его мечта вырастить из нее помощника разбилась. Он пристрастился к картам, из дому стали пропадать ценные вещи, а иногда появлялись огромные пачки смятых купюр. Флер стояла вечерами у окна и ждала его, она еще надеялась на сохранение мира в доме, но спокойствия не было. Алиса, любимица отца, постоянно перетягивала одеяло на себя, и Бетти часто доставалось от Роберта. Бетти росла стойкой, и Флер почему-то стала склоняться на сторону младшей дочери, отвергая сильную натуру Бетти. Еще теплилась слабая надежда на то, что это первые трудности, с которыми они вместе справятся, еще все можно было исправить, вместе все можно преодолеть, но почему-то все понеслось кувырком. Грусть сменяется на радость, слезы — на улыбку, после черной полосы всегда следует белая. Все проходит, все приходит, теряя что-то, мы всегда находим новое. Мир менялся, приходили бурные шестидесятые, времена великих потрясений и открытий, а за ними богемные семидесятые, но самых маленьких Лейтонов это мало интересовало, им было все равно, какая партия у власти и почему Виктор ругает профсоюзы, они, дети, жили в своем мире, смотря еще не извращенным возрастом взглядом. В их мире не было политики и настоящих обид, они не страдали, как взрослые, но это еще будет. И жизнь, что они так любили, ударит по ним больнее, чем они ожидали. На долю этого поколения выпадет много боли и взаимных обид. Крепкие, неразлучные друзья... Их настигнет ненависть, а любовь и похоть станет оружием в этой борьбе, пожалуй, самым жестоким и беспощадным. Но сейчас еще не пришла та юность, когда все будет разрушаться, в это время они беззаботно бегали, наслаждаясь невинностью своего возраста; пока все просто, но время летит быстро, и мы не замечаем, как наши дети вырастают и становятся другими. Лето прошло, как одно сладкое мгновение, оставив в их памяти лишь райское напоминание о том, что Эдем есть, и это детство, потому что совсем скоро им придется спуститься с небес, перестать парить и научиться ползать в пошлом, грязном мире. Они взрослели, а ветер перемен приносил не лучшие времена. Скоро прочный мир рухнет, не станет души у семьи, и без нее все будет не так, как прежде. В это лето все были счастливы, в этом безмятежном состоянии они долго не пробудут, ветер принесет разрушение, беды и слезы.