Гвозди

Радости Элис не было предела, едва ей на глаза попалась группа девушек, покинувших единственную свободную комнату практики. Шарахнувшись от Элис в сторону, вернее, от ее бешеного вида, девушки, то и дело роняя чемоданчики со своими инструментами, поспешили прочь. Даже не глядя на них, Элис догадывалась, что хотя бы несколько из них несколько раз обернулись и переговорились друг с другом. “Плевать,” – жестко оборвала себя девушка, а затем тишину комнаты нарушил щелчок замка на двери. Следующим этапом Элис схватила пюпитр со здоровенной папкой нот и поставила сию конструкцию как ширму, загораживая маленькое окошко на двери, чтобы никто не увидел, кто сейчас находился в этой комнате. На пол шлепнулся рюкзак, глухо звякнули испорченные брелоки, Элис медленно села на скамеечку перед пианино. Ее ноги пощипывал мороз, воспаленные внутренности сотрясались от гнева, унижения и ненависти. Странное ощущение – снаружи мороз по коже, а внутри бушует лава. Элис понятия не имела, сколько просидела в тишине и оцепенении, когда ее пальцы левой руки сами нашли две клавиши и нажали на них. Долгая нота. Череда быстрых. Снова долгая. К левой руке присоединилась и вторая, наигрывая мелодию на октаву-две выше. Призрак Оперы. Ее самая любимая композиция после увертюры “Манфреда”. Несколько лет назад, Элис стала посещать уроки музыки, где ее обучали не только теории и основам композиции, но еще и заставляли играть великие произведения перед всем классом. Кто-то мог бы подумать, что у Элис внутри скрылся талант великого музыканта или пианиста, но ни она, ни ее учителя не видели в ней никакого потенциала. Тем более, даже если Элис и старалась исполнить композицию по всем правилам, то всегда находилась какая-нибудь наглая азиатка, у которой это получалось лучше. Бросив занятия, любовь к игре на пианино у девушки никуда не пропала. Это ее единственный способ мечтать. Единственный способ жить фантазией. Взмывать ввысь искрящейся светом люстрой и дать начало своей опере. Закрывая глаза, Элис видела перед собой мрачную залу, освещенную лишь свечами. Колонны, разъедаемые временем. Блики пламени на черных потоках воды. Капли воды, блестевшие как миллионы бриллиантов. Она в белом платье, развевающимся по призрачному ветру. Каждый взмах лунно-бледного, почти прозрачного подола платья волнами и всплесками эмоций срывал потемнения и пыль, представляя на свет то, что пряталось за маской уродства и забвения. Музыка играет, она слышит пение, и из ее груди рвется… крик? Или еще какой-то необычный порыв? Такой, что сдавливал все внутренности. До слез. До боли. До ярости. Не в силах больше держать это в себе, Элис парила в своем воздушном замке, где-то далеко, в подвалах, там, где она действительно что-то значит. Музыка сливается с фантазией, и Элис парит над землей. Но она не Кристина. Она – Призрак. Призрак, обреченный на вечность в одиночестве. Призрак, которого отвергли. Призрак, который, в конце концов, закричит о том, чтобы его оставили в покое. Она не Кристина. Элис продолжала играть. Она не помнила точную аранжировку, не помнила весь нотный лист, но ей все равно больше нравилось менять забытые ноты, менять отрывки местами. Какая разница? Музыка она и есть музыка. Единственное, о чем Элис мечтала, так это голос. Как же бы ей хотелось стать Кристиной. Как же бы хотелось, чтобы ее крик вырвался из ее груди музыкой, а не воплем. Пальцы Элис легли на клавиши, которые выпустили завершающую ноту. Но ей никогда не стать Кристиной. Мурашки и холод бегали по всему телу, и к горлу подкатывала тошнота. Снова здесь. Снова сейчас. И вновь она стала никем и ничем. Вновь в тени и изоляции. На секунду Элис стало настолько скверно, что размеры ее разочарования могли заполнить собой все пространство между строк. “Я буду жить так вечно,” – подумала она и уставилась куда-то между черной и белой клавишами пианино, словно она пялилась не в крошечное пространство, а в целую бездну между светлой и темной сторонами. Думала ли Элис о самоубийстве? Да. Хотела ли она это сделать? Нет. И это отличало ее от многих других людей, находившихся в такой же ситуации. Элис боялась смерти. Она не считала, что смерть вообще может хоть что-то исправить или стать избавлением. Не идеализировала. Не видела в смерти ничего красивого, возвышенного и притягательного. Такого, что заставляло бы ее часами гулять по кладбищу по ночам и с наслаждением размышлять о потустороннем мире, где за гранью ей будет доступно нечто неизведанное. Нет. Это просто прыжок в пустоту, туда, где вообще ничего не было, нет и не будет. Пусть она и разочаровывалась во всем подряд, пусть терпела каждый пинок под зад от жизни, но умирать на радость всем она не собиралась. Хотя, даже и не по этой причине. Эта девушка просто хотела жить. Вот и все. - Вот и все, - вторила своей мысли Элис. Она опустила крышку пианино и поднялась из-за скамеечки. Круглые настенные часы известили ее о том, что просидела она здесь несколько часов, о чем давали знать затекшие ноги и голодная резь в животе. До конца уроков оставалось еще полтора часа, но девушка решила, что на сегодня ее учебный день закончен. Пока не прозвенел звонок с урока, она желала убраться со школы поскорее, невидимой и спокойной. Пройдя по пустым коридорам школы, Элис почувствовала, что, наконец, может вздохнуть свободно. Иногда ей казалось, что, приди бы она, с ног до головы завернутая в белую простыню, на нее бы пялилось втрое меньше народу, сколько обычно на нее пялится и кидается своими мерзкими шуточками. У ворот школы всегда дежурила та или иная отвратительная старая карга, по виду которой было ясно, что где-то в глубине души она лелеяла мечту стать эсесовским генералом и заправлять концентрационным лагерем, где обязательно бы применялись пытки с прижиганием фосфора. Для многих людей оставалось загадкой, зачем такие люди, ненавидевшие себе подобных, шли работать в школу. Одна из этих прекрасных дам уже дежурила рядом с перекрестком прямо у самого въезда и отчитывала кого-то, кто решил использовать школьную парковку просто так. Не пройти, но если Элис хоть чего-то и стоила, то не додуматься до самого банального решения ей не составило и труда. Девушка швырнула тяжелый рюкзак через дощатый зеленый забор, такой, о который можно набрать немалое количество заноз, причем ей пришлось постараться, так как забор был достаточно высоким, а Элис – достаточно невезучая. Благословляя стройку в этой части школы, Элис, цепляясь ладонями, забралась ногами на деревянную балку, прибитую поперек, и не без усилий, чувствуя, что еще чуть-чуть, и у нее порвутся мышцы от такой растяжки, закинула ногу на забор. “Живей,” – с небольшой долей истерики думала она. – “Сейчас меня заметят”. На секунду девушке показалось, что она свалится и свернет себе шею. - Черт! – в ужасе выдохнула она, слишком быстро и не контролируя ситуацию, перемахнув через проклятый забор. Неловко подвернутая нога заставила ее перекатиться по траве за оградой. Однако, ни ногу, ни шею она не сломала. Зато через пару мгновений ощутила всю прелесть и полную гамму ощущений от жжения в ладонях. Гнойный комок в ее животе снова отдался болью – тупой, пульсирующей, но все равно крайне неприятной. Определенно не самый лучший день, чтобы сидеть на занятиях. “Домой,” – скомандовала себе Элис, прижимая ладонь себе к животу и морщась. – “А ведь однажды вы за это ответите,” – с долей ненависти подумала она и даже не догадывалась, что скучавший на уроке “классики” Кристиан Блэквуд совершенно случайно увидел ее через окно и удивился тому, как девушка, славившаяся своей беспощадной неуклюжестью и грацией коровы, и над которой он еще недавно насмехался, перемахнула через забор и перекатилась по земле, словно вполне годная паркурщица.

***

Иногда Блэки хотелось задержаться где угодно хоть на весь день – все, чтобы только не возвращаться домой. “Добро пожаловать в фамильный склеп семьи Блэквуд. Почувствуйте себя так, будто вы у Влада Колосажателя в его древних хоромах где-то в Трансильвании,” – не без иронии думал Блэки, прикрыв за собой входную дверь как можно тише, ибо кто знал, может, родители были дома и сейчас жаждали устроить скандал по очередному надуманному предлогу. – “Кажется, обитатели вылезли из своих гробов и обратно пока не возвращались,” – Блэки по-своему расценил полную тишину в доме. Вообще, у них дома всегда было тихо – отец и мать не возвращались домой до определенного времени, а к этому моменту парень предпочитал скорее найти себе компанию понадежней и сматываться из этого проклятого дома как можно быстрее. - Четыре прогула на этой недели и два штрафа за превышение скорости, - совершенно спокойным тоном объявил Антонио Блэквуд, когда его сын, будучи уверенным, что дома он совершенно один, прошел мимо кабинета своего отца, распространяя запах табака. Каким бы крутым он себя не считал, Блэквуд-младший едва не подпрыгнул до потолка, ибо столь внезапно отец застал его врасплох. На минуту парень начал подозревать, что отец специально вот так подкараулил его, как старый сумасшедший вампир. Блэки не мог не удивиться тому, как ловко отец понял, что это был он, потому как, пусть дверь кабинета была открыта, Антонио сидел к ней спиной и, по сути, видеть Блэки не мог. Хотя, закрытые двери в этом доме вообще были редкостью. Единственная была в его комнате и нигде больше. Впрочем, в доме своих родителей, Блэки и без этого был белой вороной. Нельзя сказать, что родители Блэки были людьми жесткими и властными, которые представляли собой кровожадных, на всю голову больных тиранов, которые вертели криминальным бизнесом, убивали и пытали людей, а по вечерам вместо чая пили кровь убитых младенцев из старинных бокалов в виде черепов. Или же просто из черепов. Но нет. Как ни странно, Блэквуды, помимо их материального состояния, были людьми обыкновенными. Люди практичные, и знающие, чего хотят. И от Блэки требуют того же самого. - Да расслабься, пап, - закатил глаза Блэки, предчувствуя очередную лекцию, которая всего-навсего отнимет время у них обоих и ничего не решит. – Я все уладил. - Уладил? – с легкой долей издевки Антонио повернулся к Блэки и вопросительно изогнул бровь. – У тебя бы отобрали твои временные права, если бы я не позвонил шефу местного управления полиции и не попросил оказать тебе услугу. “О, Боже мой,” – патетично подумал Блэки, едва поборов в себе желание закатить глаза, ибо это все уже попахивало абсурдом. – “Фараон Рамзес Дракула снизошел до простых смертных”. - Ты действительно думаешь, что я так и буду это терпеть? – Антонио по-своему расценил молчание сына. – А школа? Ты прогуливаешь занятия каждую неделю и с каждой новой четвертью твоя успеваемость падает. И ты еще собрался поступать на юриста? “Это ты так решил, а не я,” – внутри Блэки вспыхнул яркий язычок яростного пламя. – “Или тоже скажешь, что оказал мне услугу?” - И говорить на эту тему не желаю, - парень свел разговор к нулю и быстрым шагом направился подальше от кабинета Антонио, пропуская все его слова мимо ушей. Чем меньше он услышит, тем меньше он выскажет. За что потом и поплатится. Это уже не школа, и за свои слова и действия, как ни крути, приходилось отвечать. Все было ненавистно. И декор дома, слишком пафосный и помпезный – глаза были готовы кровоточить от такого количества пыли и битого стекла, брошенного в глаза всей этой роскошью. И картины на стенах. И сотни книг в библиотеке. И отвратительные искусственные цветы, которые, пусть и дорогие и так похожие на настоящие, были жалкой пародией, насмешкой, и принюхавшись к ним, можно было услышать не только странноватый пыльный запах, но и пугающий, хоть и еле уловимый, шлейф гнили. Само собой, ни в чем ни картины, ни книги не были виноваты, но что уж поделать, если все, к чему прикасались эти люди, для Блэки словно начинало гнить и разваливаться? Близился конец учебного года, а это означало, что скоро настанет пора поступать в университет. Неплохо. Жаль, только Блэки не только не хотел поступать в университет, но еще и понятия не имел, что он собирается делать дальше. Ему нравилось слишком много всего, и слишком много у него получалось хорошо. Зато родители были категорически против нестандартного подхода к образованию и будущей карьере. А вот Блэки, во всяком случае, знал, чего не хочет – он не хотел учиться на юриста. Не юридический? Ладно. Блэквуды были не против, если бы их сын решил стать врачом. Пластическим хирургом. Или таки все же адвокатом. Либо доктором, либо адвокатом, и… И это все. - Ну, что еще можно от тебя ожидать? – после упорного молчания сына, бросил Антонио и, вопреки всем ожиданиям, не стал бросаться вслед за ним, чтобы устроить ему трепку. Словно уже полностью разочаровался в нем настолько, что списал его со счетов. “Да к черту все,” – успокаиваясь, думал Блэки, захлопнув за собой дверь в свою комнату. В этот миг наступила тишина, будто бы он только что захлопнул дверь перед сладкой парочкой по имени “Злость” и “Усталость”. – “Сколько можно уже перегрызать друг другу глотки по старым скучным темам?” Бежать. Первый путь отступления. Не вступать в конфронтации, избегать встреч на поле боя, не смотреть им в глаза. Бежать. Просто бежать. Казалось бы, как столь невинный разговор мог вызвать такую бурю эмоций и такого крутого хулигана, которого уважали, если даже не все, кого он знал, то многие? На самом деле, это всего лишь разминка. Блэки это знал. Скоро домой вернется мать, и они с отцом начнут пилить его покруче, чем в “Техасской Резне Бензопилой”. Бывали и такие ссоры, когда все трое переходили на крайне повышенные тона, и однажды все закончилось тем, что Блэки схватил вазу с бесполезного кофейного столика и швырнул ее. Затем, когда мать стала кричать на него за то, что он проматывает родительские деньги, никакого уважения к старшим, Блэки, вспылив, взял свой новый Айфон, который, как ни смешно, родители подарили ему всего пару дней назад, и хорошенько шарахнул сотовый об стену, оставив на ней не только черное смазанное пятно, но еще и целую вмятину, и трещину и на экране мобильника, и в его отношениях с родителями. А потом не показывался дома два дня. Единственное, что казалось тогда Блэки откровенно ненормальным – это то, что Блэквуды… Они просто-напросто притворились, что ничего этого не было. Блэки понять не мог, как этим людям удавалось не только… “Да они сами в это верили,” – с омерзением думал он. – “Больные”. Может, он и неблагодарный. Блэки, стоит отдать ему должное, не отрицал этого. Эй, ты там дико занят? Ответ от Майкла не заставил себя ждать. Нет. Мать уже закончила верещать на меня по Скайпу. Пиво, чипсы есть. Приставку я уже врубил. Заваливай. Даже рассказывать не нужно было.

***

Дома было спокойно. А Элис с легкой долей меланхолии мечтала об убийствах. Элис закинула ноги на свою кровать, а спиной лежала на полу, подложив руки под голову. Крошечный зеленый магнитофончик, нынче работавший на батарейках, наигрывал “Raise the Dead” от Bathory, на стенах красовалась всякая псевдо-оккультная атрибутика, включая в себя дохрена плакатов со старыми панковскими и блэк-метал группами. Пианино весьма инородно смотрелось в столь дивной обстановке. На подоконнике и на ее рабочем столе были зажжены толстые красные свечи. Не из “спиритуальных” соображений, правда. Банально – вырубился свет, и сейчас отец Элис, который ничего не смыслил в проводке и прочем, ругался по телефону с электриками и компанией, которая является их провайдером. В комнату заглянула темноволосая женщина с блестящей точкой пирсинга в носу. - Могу зайти? – с теплой улыбкой на лице поинтересовалась она. Элис тут же стащила ноги с кровати и села прямо, скрестив ноги по-турецки. - Конечно, - ответила она, внимательно глядя на мать. Что сказать? Семья Уэллс была довольно странной. Эдакая семейка Аддамс в тихом, мирном районе. В молодости Кэрол была панком, а Джейсон – металлистом. Неудивительно, что эти двое нашли друг друга, и всячески поощряли интерес Элис к альтернативным субкультурам. Порой, приходя домой со школы, Элис находила у себя в комнате какую-нибудь забавную игрушку в виде кота-скелетика или цепочку с пауком или рипером – это все было интересно, потому что родители идентифицировали в дочери гота и считали, что таким образом показывают ей, что это совершенно нормально, и ей не нужно стесняться. Элис улыбалась от этой мысли, ибо на самом деле, ни к какой субкультуре она вообще себя не относила. Ей просто нравились мрачные вещи. Потому что только они ее и окружали каждый день. Когда человек встречается с тем, что в конце тоннеля нет никакого света, никаких светлых полос не бывает, никому не интересен его внутренний мир, а кругом царит лишь неприязнь и неприятие, то черный становится его лучшим другом. А еще было весело, что Джейсон и Кэрол вот уж к чему-чему, а ко временным попыткам дочери стать “нормальной” отнеслись весьма и весьма неодобрительно, и скрежет их зубов можно было услышать и на другом континенте. - Мне звонил директор, - сказала Кэрол, сев напротив дочери. – Ты снова ушла с занятий. - Я останусь после уроков на наказание, если так сказал директор, - Элис отвела взгляд в сторону и вздохнула. И как она могла забыть? - Тебя опять обижали? – Кэрол нагнулась, чтобы-таки встретиться взглядом с Элис. Девушка молчала. Кэрол на мгновение прикрыла глаза, будто бы была разочарована. Однако, это могло быть иллюзией, вызванной мерцающим светом свечей. Bathory продолжали исполнять свои старые хиты. - Послушай, Элис, - несколько неуверенно начала женщина. Теперь настал ее черед прятать глаза. – Так продолжаться не может. - Прости, мам, - блондинка пожала плечами. – Я старалась… - Нет, - покачала головой Кэрол, прервав дочь. – Я знаю, что ты прикладываешь все усилия к учебе и не нарываешься на неприятности. Мы уже много раз говорили с твоим отцом на эту тему и всегда решали, что этот вариант лучше всего подойдет только в крайнем случае, но сейчас… Сейчас мы думаем, что… - она вздохнула. – Лучше тебе будет перейти в другую школу. Эти слова задели Элис, и в ее груди вспыхнул крошечный огонек. - Нет, - отрицательно мотнула головой она. – Лучше уж в этой. - Почему? – не понимала Кэрол. – Я не вижу ни единой причины, по которой у тебя было бы желание оставаться в этой школе. - Мам, - слегка вымученно сказала Элис. – Я уже привыкла к этой, и мне осталось в ней доучиться совсем немного. “Меня уничтожат, если узнают, что я решила дать деру в другую школу,” – мысленно усмехнулась девушка, и отвратительный синяк на ее животе дал о себе знать. Казалось, спор должен быть долгим и яростным, однако, Кэрол сдалась. - Ладно, - пусть и недовольно, но признала она. – Я думаю, ты знаешь, что будет лучше именно для тебя. Элис кивнула, продолжая смотреть куда-то в сторону. - Но я не хочу… Вот теперь уже девушка стала пропускать многое мимо ушей. Не потому что ей надоело слушать мать и не потому, что она ее достала – наоборот, родители для Элис были источником поддержки и вдохновения. Однако, ей не хотелось вновь услышать этот призрак разочарования в голосе матери. Словно и она, и отец были разочарованны в том, что они, будучи людьми, которые могли постоять за себя и за то, во что верят, отстаивать свои вкусы и предпочтения, без страха быть осужденными и высмеянными, а их дочь… “Бесхребетная,” – первым делом пришло на ум Элис, и девушка мигом скисла. Она не была ни как отец, ни как мать. Она не казалась себе бойцом. Она только и умела, что прятаться и забиваться в самый дальний пыльный угол. Забиваться и прятаться. А потом, когда огненное кольцо сжимается, напасть гремучей змеей так, что противник об этом пожалеет. Но и это ненадолго. Даже змею легко затравить, если “шакалов” будет очень много, и каждый из них вонзит клыки в ее тело и будет мотать из стороны с сторону, пока не разорвет на части. Пока не сломается хребет, пока мясо не отделится от костей, пока не оторвется голова. В этот момент Элис с ненавистью вспомнила Криса Блэквуда – ублюдка всея школы. От воспоминания о том, что он ей сегодня сказал, девушка почувствовала прилив ярости к щекам. Смесь стыда и ненависти. Руки Элис мгновенно сжались в кулаки, и она с наслаждением представила, как однажды возьмет бейсбольную биту и сотрет ухмылку с самодовольной рожи Блэквуда. “Вот потом и посмотрим, кто перед кем будет кланяться,” – наслаждаясь привкусом несбыточной мести, думала Элис. О да. Набить битой рожу этому ублюдку так, что мать родная не узнает. И дружку его тоже. Да всем набить. Чего уж там. - А знаешь, что мне поднимает настроение? - Что? – немного не поняла Элис, вновь вернувшись в свое привычное состояние. - А давай, сыграем на твоем пианино, - предложила Кэрол. - Отличная идея, - согласилась Элис и даже подалась вперед. Вспышка боли чуть было не искривила ее лицо, ибо потревоженный ушиб дал о себе знать. Но жаловаться и рассказывать о своих побоях Элис не собиралась. Никому. Никогда. - Тогда я принесу гитару для аккомпанимента, - весело произнесла Кэрол и вскочила на ноги. - Так света же нет, - в недоумении протянула Элис. - Для акустической? - О… да… - замялась Элис, мысленно похлопав собственной тупости. - Кстати, - из другой комнаты, сопровождаемая шумом переставляемых пакетов и коробок, вспомнила Кэрол. – Сегодня будет звездопад. - Ух ты! - И я знаю, что сегодня я собиралась приготовить блинчики с кленовым сиропом, - продолжила Кэрол. Элис приходилось хорошенько прислушиваться, чтобы услышать все, что говорила мать, ибо шум стоял просто ужасный. – Но… - Ты снова забыла купить сироп, - догадалась Элис. - А вот сами обо всем помните, когда нужно столько всего сделать. - Если папа все еще занят, то я могу сходить в магазин, - девушка глянула в окно, и на мгновение ей показалось, будто в черном бархате неба скользнула серебряная игла. “Неужели?” - Это будет очень мило с твоей стороны, - сказала Кэрол и вернулась в комнату Элис вместе с гитарой, которую она давным-давно выменяла на блок сигарет еще в молодости. – Но сначала… - Маэстро готов, - с театральным пафосом заявила Элис и уселась за пианино, показательно положив руки на клавиши. В воздухе вновь повисло молчание. И разбилось оно веселым смехом Элис и Кэрол. Играя, и иногда прямо лупя по клавишам, Элис не могла не возвращаться к мыслям о сегодняшнем своем унижении и о том, как сильно ей хотелось врезать Кристиану Блэквуду. И возможно, ей скоро это действительно удастся.