Похороненные сердца. Продолжение.

      В полночь, а может и десятью минутами позже, когда все улеглись, я подошел к зеркалу в ванной комнате и устало прислонился к полипропиленовой стене, нажимая на нее всем своим весом и содрогаясь от болезни.       Отражение поведало мне много интересных фактов о моем нынешнем состоянии. Мое лицо приобрело серый оттенок, глаза подернулись сетью капилляров, а пальцы затряслись в волнительной трясучке, когда я посмел поднести их к своему лицу. Впрочем, чувствовал я себя не так уж и плохо, разве что жара сводила меня с ума, и даже несмотря на все это, я испытывал какую — то дурашливую радость в этом городе, где солнце занималось спозаранку, где лица были загорелыми, добрыми и лишенными повседневной рутинной маски.       В углу ванной комнаты что — то мелькнуло, и я проследил взглядом за крохотным лучом. Я не стал придавать этому никакого значения, потому что был столь сильно утомлен, что на миг внял шуму воды, которую забыл выключить еще 20 минут тому назад. Поражаясь собственной невнимательности, я коротким тычком прервал ток воды и неровной походкой двинулся к кровати.       Конечно, все было не столь радужно, как это показалось в вышеописанном. Мои отношения с Вилле оставляли желать лучшего, — я не мог этого не признавать. Конечно, можно было списать этот факт на появление Илоны, но она, к сожалению, была здесь вовсе не при чем. Мы с моим другом постепенно отстранялись друг от друга. Это было странно, ведь жили мы в одной комнате, спали в одном месте, а былой тяги как не бывало, словно два посторонних человека, совершенно ничего не значащих друг для друга.       Я мог списать это на давление нашей профессиональной службы, мог ограничиваться словом «переболели», и лишь смириться не мог, что все закончится столь прозаично, как и у большинства других пар.       Пребывая в раздумьях, я «путешествовал» по просторам интернета и, время от времени, кидал раболепные взгляды на входную дверь, в ожидании прихода фронт мена. Дважды мне почудилось, что я слышу знакомый шорох шагов, но то было лишь шумом моря, треском танцующего леса и шелестом колес по Балтийской трассе.       Наконец, в замочной скважине повернулся ключ, и я неспешно закрыл крышку ноутбука, направляясь к лежаку и забираясь в него.       По трейлеру прошел Вилле. Он меланхолично выдвигал ящики подвесных шкафчиков, исследуя каждый с разной степенью внимательности. Некоторые из них его вовсе не зацепили. В последнем он нашел таблетки, плеснув воды в стакан и положив их на язык, с жадностью выпил его содержимое.       Оседая на стул, музыкант отрешенно посмотрел в окно и с непонятной страстью задернул шторку.       — Как много мыслей, дорогой Лили, — Приглушенно проговорил он, заставляя меня откинуть одеяло и встретиться с ним глазами. — Я знаю, что ты не спишь, — Он понимающе кивнул и предложил мне воды, но я отказался. Поднявшись, Вилле пересек комнату и улегся подле меня, зарываясь пальцами в лоскутное одеяло и иступленно дыша при этом.       Я прошелся ладонью по его плечу, чувствуя дрожь, которая исходила от его тела. На секунду она притихала, для того, чтобы возобновить свой неизменный ход и довести до тошноты. Все чувства, что испытывал его недремлющий мозг, оказывались целостным продолжением меня самого, и я боялся нашего единства в такие моменты. Стало быть, мы были одним нервным окончанием, и могли нанести себе вред с одинаковой выверенностью.       Во мне не было не единой фразы, которая сумела бы успокоить нас обоих и снять напряжение перед концертом. Вилле снял его несколько ранее, вновь приложившись к таблеткам, но они переставали оказывать прежнее действие. Все что он мог, лишь довольствоваться крохотной долей эффекта от прежней, казалось, неисчерпаемой в своем объеме, эйфории. Как правило, такая истома длилась не вечно, ибо всему хорошему приходил конец.       Наверное, мы могли бы радоваться тому, что у нас было — да не получалось. Едва ступив на путь призрачной лестницы, мы сумели скатится на минус одну ступень, и, стало быть, нам пришлось делать двойное усилие, на которое не было ни сил, ни желания, ни чего — либо еще, чтобы противостоять утопии, которая пожирала не поминутно наши тела.       От наших знаний не было толку, и мы превращались в глупых рептилий, без основных инстинктов и первичных рефлексов для сохранения собственной жизни.       Почему мое настроение так низко пало именно в тот момент, когда я был просто обязан возложить неимоверный груз на свои плечи и оставить Вилле достаточную возможность на облегчение? Да потому что я был слишком занят собой, когда часть меня умирала в страшном забвении самокопания. Я и не заметил, как утратил суть нашей любви. Момент святой истины, которая провоцировала нас на действия. Я не мог исписаться, испариться, не чувствовать, а также, я не мог жить нормальной жизнью. В этом и было наше колоссальное сходство с Вилле. Создавалось такое впечатление, будто сам бог лишал талантливых людей на нормальное существование. Будто плату взимал за место под «ледяным» солнцем.       Вилле старался соблюдать субординацию в поведении, но частенько его внутреннее «я» не поддавалось даже собственному влиянию. Его невозможно было обездвижить, засунуть в ящик и лишить права на мысли. Он был таким, каким есть, и двигался в своем развитии семимильными шагами. Осознание истин рвало его на части, и так мало было места в тесной голове для подобных знаний.       Перед одним из интервью, он догнался какой — то бесовщиной и нес такое, что у ведущего волосы на голове дыбом вставали. Скажи Вилле им больше — его давно бы упекли в больницу для душевнобольных, потому что люди всегда стремятся уничтожить то, что по их мнению отличается от них самих. Лишь малость людей, наверное, понимала его слова.       Назвать роком или умыслом встречу с ним? Не приведи господь.       Пожалуй, та встреча была самым торжественным случаем моего ничтожного существования.       Мы держались друг с другом немного холодно и отстраненно, в силу последних событий. После починки трейлера, Вилле отправился за своей «панацеей» от всех болезней, но случайно не нашедши той, столкнулся с системным администратором и главным пиар — менеджером группы.       Менеджер был неплох собой и за любое дело принимался с полной готовностью, вне зависимости от объема работы. Они с Вилле отлично ладили и чувствовали такт в работе по раскрутке группы.       Прежде, он занимался региональной ротацией, но чуть спустя, уже смело орудовал на международных сайтах, сделав группу чуть ли не в сотни раз популярнее предыдущего. Рейтинги росли в своем эквиваленте, диски улетали с полок магазинов, бесконечные признания влюбленных в наше творчество фанатов — перевалили за уровень допустимого. Слава разливалась по венам.       Ерхо, — он же менеджер, — не уставал принимать благодарности музыкантов. Причиной его покладистости и чрезмерной честности в отношении финансирования — была его аутичность. Он не смел врать нам, не смел путаться под ногами, считая своим долгом лишь помогать нам, и не более того.       Так вот, сегодня вечером, Вилле столкнулся с ним на парковке и задев того, случайно ругнулся через плечо. Ерхо в растерянности остановился, не понимая, как ответить на подобную дерзость, и не найдя ничего лучшего, просто отошел в сторону. На этом, конечно же, дело не остановилось. Я не знаю, что выбесило Вилле в этом факте, но парень упрямо встал в стойку и решил позабавиться с администратором.       Я всегда стоял в стороне и наблюдал за происходящим, по возможности приходя на помощь. В этот раз меня отвлекла Ада, сообщавшая о возможной поездке, да и еще много о чем, но я едва слышал всю суть ее монолога, продолжая смотреть в сторону столкнувшихся друзей.       — Ты чего застыл? — С подозрением спросила она, следуя за моим взглядом и приоткрывая губы от удивления. — Снова за старое? Ничему его жизнь не учит, — Шептала она, разглядывая Ерхо и Вилле у ограждения. — Пойдешь их разнимать?       Я покусывал губы в нерешительности. Что ни говори, а меня так и тянуло туда подойти, но я не был уверен в том, как поведет себя Вилле. С недавнего времени я совершенно не доверял ему.       — Кому как ни мне, — Сухо ответил я, вот уже занося ногу для шага, но Ада меня приостановила.       — Ты это брось. Вечно ты руководствуешься этими словами… Оставь все, как есть. Все будет так, как должно быть, и ты ничего не изменишь.       — Как много говорят о людях их слова, Ада, — Свирепо ответил я, надуваясь от ярости, — В твоих я слышу страх и неуверенность. Не получается у тебя, быть может, получится у меня.       — О, да ты бравируешь, — Она хмыкнула, — Ты не можешь ему помочь. Все, стоп, красная кнопка.       — Знаешь, что самое грустное? Я вечно слышу, как мне препятствуют в помощи к нему. Зато вижу, что он, как никто другой, действительно заслуживает поддержки.       — Вовсе нет. Он всегда ведет себя на расслабоне, будто люди должны подносить ему дары. Типичный зазнайка. У него ветер в голове. Пустобрех, — вот он кто. — Ада взметнула рыжими волосами и встала в стойку, — Что скажешь?       — Знала бы ты, как тяжело ему это дается, — С болью ответил я, отводя глаза и направляясь к Вилле и администратору. Ада что — то еще пытался сказать, но мне было плевать. Я любил его, и не хотел, чтобы он совершал новые глупости.       Вскоре я настиг разговаривающих и оценивающе приподнял бровь. Вилле грязно улыбнулся мне, и этот факт ни сколько не задел меня. Пусть он даже расскажет о «нас», — я не отойду от него ни на шаг, поскольку уже принял правильное для себя решение.       — Линде, — Хрипло пробасил он, приобнимая меня за плечи и нашептывая на ухо, — Тут у нас такая ситуация…       — А например? — Сухо спросил я, слегка отодвигая голову от пьяных губ друга.       — Видишь ли, Ерхо считает, что поступил правильно, толкнув меня и не извинившись.       — Полагаю, он хотел извиниться, но у него либо нет на это времени, либо ты не оставил ему выбора.       На Ерхо лица не было. Он переминался с ноги на ногу и от всей души желал покинуть парковку, лишь бы оказаться подальше от Вилле. Музыкант не трогал его, но глаза его были страшными. Что есть страшные глаза, готовые к поеданию плоти пред собой? Я был не удивлен реакции Ерхо — любой бы испугался, будучи на его месте.       — Я понять не могу, чего ты этим добиваешься. Это наш лучший друг, он делает все для того, чтобы нашей группе было хорошо. Чего ты взъелся на него? Ну толкнул, и что с того? Неужто, царь, да помиловать, блять, не можешь? — Ровным голосом спросил я, чувствуя, как общество Вилле начинает вымораживать меня все сильнее с каждой минутой.       — Кролик, он ненавидит меня. Я чувствую это.       — Если ты чувствуешь, как он ненавидит тебя, так почему не смог почувствовать, как я, в свою очередь, не выношу тебя? Просто на «молекулярном» уровне, и, бог видит, я из всех сил сдерживаюсь, чтобы не разнести твою голову к чертям собачьим.       — Очень исчерпывающе, — Вилле хмыкнул, но от Ерхо не отошел, разве что сильнее придвинулся. — Слушай, у меня есть идея…       — И пусть меня охраняют от твоих идей… Ну что же, выкладывай.       — Мистер, Дэниел, уведите его от меня. Мне здесь очень плохо, — Со слезами на глаза прошептал бедняга, дергая меня за мизинец, будто маленький ребенок.       -… Так вот, у меня есть идея. Говорят, что с «такими» как он, можно легко и просто найти общий язык, так ведь? Но, мне кажется, что будет проще напугать его до усрачки в каком — нибудь темном переулке, чтобы его мозги встали на место. Весело я придумал, да? Представь: он не ожидает, идет такой, а тут я — вылетаю и делаю из него нормального человека. — Вилле хитро посмотрел на меня. Я в свою очередь загородил собой менеджера.       — Он болен, Вилле. Это так низко с твоей стороны — пытаться «починить» его. Он такой же, как и все, просто немного другой. Представь, с тобой тоже самое захотят сделать? Многим ты не нравишься, и что? — загонять тебя в угол? Велика надобность. Это запрещенный прием, и скорее, в тебе совсем не осталось былой человечности, которую взращивали в тебе годами. Вот только понять не могу, почему так получилось.       — К черту, плевать на Ерхо, я хочу говорить с тобой. — Вилле коротко сглотнул и отослал менеджера восвояси.       Теперь мы были одни.       — Я люблю тебя. — Жестоко продолжил он, бегло переводя взгляд с моего подбородка на глаза — и обратно. — Белый, молчаливый ты сукин сын. Какой ты спокойный, как настоящий камень — холодный, почти что ледяной. И как ты все это терпишь?       — Сложно объяснить «состав» моего спокойствия. Может, оно означает то, что я до сих пор не сломлен, как ты, например. Что тебе мешает завязать? Бросить все к черту на рога, и я сейчас не о наркотиках. Я о том, что сжирает тебя заживо, пока ты бегаешь у воображаемого дьявола на побегушках. Гордишься своей чернотой, при этом скромно улыбаясь.       — Между нами огонь, неужто ты его не чувствуешь? — Вилле оттолкнул меня к ограждению, как тогда на заброшенной электростанции. Только сейчас я был совершенно другим, и вовсе не смутился. Наоборот: прожигал его глазами, что есть мочи.       — Все что угодно, но только не это, — Я одарил его сочувствующим взглядом. — Я скучаю по тебе прежнему.       — Придет время, когда ты потеряешь меня «любым», будь я настоящим, прошлым или будущим Вилле, — помни об этом. И бог весть знает, сможешь ли ты тогда вернуть меня. — Взгляд Вилле сделался пустым и непроницаемым.       Он постоял еще долю секунды, потом повернулся и ушел, взметая пыль под подошвами своих ботинок. Я смотрел ему вслед и изо всех сил старался понять, к чему он ведет, и к какому краю подводит его воображаемая игра, но чего более ломать голову из — за того, что известно лишь ему одному? Я не могу прочесть его мысли, как и не могу находиться рядом с ним. Все что он делает — непохоже на что — то осмысленное, — скорее шаги в вечной темноте, без путеводной звезды.       … Возвращаясь в трейлер и отводя от себя ненужные мысли я покосился на друга.       Он с тоской взирал на стены нашего нынешнего обиталища и равнодушно перебирал пальцами струны гитары. Шумные вздохи порожденные астмой смешивались с моим тревожным дыханием. Нам обоим казалось, будто кто — то наблюдает за нами из угла комантенки, с неспешностью раздумывая над последующими действиями. Вполне отчетливо, я видел янтарный блеск в щелях железного дома на колесах. В плохо спаянный кузов трейлера проникали чужеродные звуки, заставляя меня насторожиться и унять трель инструмента коротким хлопком ребром ладони по струнам.       — В чем проблема? — Недовольно поинтересовался Вилле, запрокидывая голову и глядя на меня с уничижением. — Тебе не нравится? — Он закусил губу и слегка качнул головой, спеша отложить гитару, — давно пора было понять, — С некой грустью прибавил он, отшвыривая гитару и обнимая колени руками.       — Тебе не кажется, что кто — то следит за нами? — Потусторонним голосом спросил я, приподнимая голову на признак посторонних звуков.       — К сожалению, я это заметил, но не знал, как сказать тебе об этом. Уродливое существо, не так ли? — Его тон был глухим и безвольным, словно он давно смирился со своей участью.       — Объясни мне, что не так с этим местом? Почему оно так влияет на тебя?       — Думаю, это мало поможет нашему положению, ведь я сам призвал это чудовище, — какая восхитительная аллегория. — Вилле безнадежно рассмеялся. — Я понимаю, что сплоховал, Лили. Стало быть, надо заканчивать с нашей бессмысленной возней вокруг да около.       — Я вот сейчас не совсем понимаю, что ты имеешь ввиду. Мне кажется, что мы могли бы изменить настоящее, и я не стану от тебя многого требовать. Тебе надо завязывать с наркотиками, пивом и сигаретами. Если ты еще не знаешь, скажу прямо: ты мне нужен живым, а не мертвым или с поехавшей кукушкой.       — Думаю, что лучше этого момента уже не станет. Мы скатываемся в пропасть, а ты этого даже не замечаешь. — Со злостью выкрикнул Вилле, тыча в меня указательным пальцем.       — Но я хочу тебе помочь, — разве это плохо? Вспомни все, что было между нами. Такого я ни у кого и никогда не видел. Из — за минутной слабости ты готов разрушить то, что строил несколькими годами ранее?       — Да, готов, и душу бы продал дьяволу, лишь бы не думать ни о чем, а так же — жить в другом месте, никогда не встречать тебя и никогда не позволять себе читать книги и думать о смысле жизни. Я не хочу думать о том, что мне нужно сегодня утром подниматься в шесть и собирать инструменты, спорить с менеджерами, доводить себя до кондиции, а по приходу в трейлер после концерта глушить свое горе таблетками и баллончиками со спреями против бронхиальной астмы. Думаю, я ясно ответил тебе на вопрос, почему я такой, и, надеюсь, ты сумел приструнить твое идиотское желание помочь мне. Ты помогал мне несколько лет, но мы на пару уже не справляемся. С этим не справится даже десяток Линде Линдстремов, не говоря уже об одном его докучливом «призраке».       — Все сказал? — Нервно ответил я. — Я, пожалуй, откланяюсь «вашество». Не забывайте присылать мне диски со слезливыми балладами о любви. (Такое чувство, словно бы и не я это все говорю. Конечно, я бы никогда не сказал бы подобного, ведь моя любовь к нему была первой буквой в книге жизни. Так почему я говорю ему все это?)       Вилле шарахнул по стене, отчего часть баночек вывалилась из корзинки принесенной Адой. Не желая останавливаться на этом, он с ненавистью крушил все, что ни поподя. Я хладнокровно смотрел на «Ландолу», которая разлетелась в щепки, — Гитара была обезображена до неузнаваемости. В трейлере никого не было и, стало быть, никто бы не помог мне, решись Вилле стереть меня с лица земли. Это, конечно, не могло не вызвать сокрушенной улыбки.       — Улыбаешься значит? — Он метнулся ко мне с такой скоростью, что я и ахнуть не успел. Тем не менее, его кулак, в паре — тройке миллиметров от моего лица, был жестоко блокирован. Его рука была вывернута мною под неестественным углом, а лицо искажалось от злости, меняясь с бледного тона на землисто — пурпурный. — И не смей держать меня, я тебе что, собака на привязи?       — Ты забыл свой намордник, — Прошипел я, затыкая его рот ладонью, — Какая муха тебя укусила? — Пришлось тряхнуть его, в надежде на «скорейшее выздоровление».       — Я даже спрашивать не буду, что у вас стряслось, — Мидж пробрался мимо нас крабиком и завладел ящиком с пивом. — Семейные разборки, я так полагаю?       — Просто сгинь, — Свирепо прохрипел Вилле из-под моей ладони, метнув смертельно — убивающий взгляд на одногруппника.       — За милую душу, — Без тени лжи ответил музыкант, и вложив ящик в подмышку, поспешил покинуть трейлер без лишних разговор.       Мы снова остались в тишине. Плечи Вилле — приподнятые от ярости — начинали стремительно опадать. Он постепенно менялся в лице, и спустя какое — то время, выбрался из моих рук и схватив пачку сигарет, выскочил вслед за Миджем. Я остался наедине с болью в суставе и с болью в сердце. Кулак можно было подлечить, а вот оное навряд ли. Слишком много было такого, что не желало исчезать бесследно…       В тот самый момент, Люцифер сидел на холодильнике и, пользуясь своей невидимостью, поедал остатки чипс с неприличным удовольствием.       Он все это время с радостью наблюдал за музыкантами, силясь услышать заветные слова. В такой обстановке ему могло посчастливится завладеть душой самого главного из них.       Не берусь говорить, что же его заставило остановить свой выбор на Вилле, но могу предположить, что желание завладеть душой Вилле Вало стало его навязчивой идеей в череде других — менее, скажем так, маниакальных. Посему, он имел честь пребывать в трейлере, худо — бедно питаться из помой и строить коварные планы по поимке музыканта в свои злобные тенета.       Тем временем, словно зазывный звук горна снял его с места. Существо облизнулось и выпорхнув из трейлера, превратилось в юношу. Поднимаясь из золистого пепла, оно не выглядело смутившимся.       Озираясь, юноша двинулся в сторону парковки, пытаясь привыкнуть к темноте и собирая на свои черные локоны свет полночных звезд.       Музыканты выпили порядочное количество алкоголя и вовсе не удивились присутствию нового человека в своем окружении. Наверняка новый менеджер или осветитель, почему бы и нет?       Пользуясь моментом, Гипнос (как выяснилось позже), обогнул аллею и скрылся средь деревьев, исчезая в первый и последний раз.       Там он встретил Вилле Вало, который курил одну за другой, борясь с желанием вырвать свои бронхи к чертям собачьим — болезнь не желала сдаваться без боя. Ангел Смерти вобрал в себя его Воспоминая, изымая душу мужчины и заключая с ним договор в силу произнесенных Вилле слов. «Сказанного не воротишь» — прошипел «ангел» вынимая душу из еретика.       Добросовестно выжимая ее до последней капли, он и не заметил, как в лесу появился еще один человек, встретить которого демон надеялся менее всего на свете…