Задание: «ДАРЕЛЛИ»

Высокая каменная стена, заостренные чугунные пики, шапка колючей проволоки кричали о недружелюбии виллы буквально издали. И хотя за воротами грунтовка сразу перетекла в веселую желтую кирпичную крошку, и взору открылись бескрайние кипарисовые аллеи, расчерчивающие землю длинными тенистыми полосами, Соло никак не мог отделаться от подозрения, что они с Ильей суют руки в пасть голодного льва. По бокам дороги зеленели изгороди граба - причудливые лабиринты, блестели на предзакатном солнце купола беседок, а за ними расстилались парки с фонтанами, античными статуями и садовыми вазами. Такси неспешно описало полукруг перед трехэтажным дворцом, строгостью и монументальностью форм напоминавшего архитектуру Позднего Ренессанса Виньолы, и затормозило у парадного входа. В прошлое посещение Соло было некогда рассмотреть внешние убранства. Сейчас же он придирчиво оглядел и карнизы, и флорентийские окна, кто знает, может, их проектировал один из учеников великого мастера - но в архитектуре он разбирался не очень, его всегда манили картины, скульптуры, украшения с драгоценными камнями - то, что можно было утащить с собой. На ступенях их поджидал невозмутимый страж порядка и благоденствия, сеньор Бруно, громоздкий тип ростом с Илью, с покатым лбом и приплюснутым носом. Его гориллоподобная фигура с длинными руками и огромными кулаками наводила на мысль, что в прошлом его карьера была связана с профессиональным боксом. Если же верить словам бывшей жены Дарелли, Нино доверял безупречному и не особо хитроумному Бруно больше, чем кому бы то ни было. Охранник забрал единственный их чемодан, куда Соло с Ильей запихали микроскоп и сканер радиоэфира, замаскированный под приемник инфракрасного излучения, новенький фотоаппарат Лейка и кучу бумаг: бланков, документов, договоров – прочую всячину. И молча повел за собой внутрь. Навстречу им не попадались ни другие охранники, ни слуги, ни даже Габи, которую оповестили шифровкой об их прибытии. Легкое беспокойство витало в воздухе, сердце Соло гулко стучало: слишком всё гладко, слишком удачно. На память тут же пришла валькирия с туманного Альбиона, она тоже до поры до времени ни одним мускулом не выдала своих подозрений, а потом опоила зельем и подарила полоумному палачу. Воспоминания о призраках концлагерей, судорогах и боли до сих пор нагоняли его во снах. Дарелли они нашли в небольшой гостиной, в кресле напротив распахнутого окна. Нино увлеченно читал таблоид и едва оторвался, чтобы приветствовать гостей - словно досадную помеху, куда менее значимую в сравнении с сорока строками колонки - махнул рукой и уткнулся длинным носом обратно в газету. Соло понимающе улыбнулся, хотя его задело столь открытое пренебрежение. После всех прыжков и ужимок (Наполеон почти сорвал голос, пока обхаживал самовлюбленного итальянского павлина) Нино видел в нем незначительный винтик в своей умопомрачительной афере – какой бы она ни оказалась – с картиной. Хорошо хоть Илья не заметил жеста хозяина, его глаза скрупулезно прощупывали комнату на прослушку, камеры видеонаблюдения, систему экстренного оповещения, выискивали укромные места, чтобы подключить собственную технику. На его запястье всё еще поблескивал серебристый циферблат Каррера, и Наполеону льстило, что подарок пришелся Илье по вкусу. После утомительной прогулки в банк Монте дей Паски ди Сиена, где Дарелли держал ячейку, и разговора с осведомителем АНКЛ, еще раз подтвердившего, что внутри по-прежнему пусто, неведомая сила привела Наполеона на Виа делла Спига. Когда-то давно Соло был здесь: дома отстраивались после войны, люди только избавились от въевшегося под кожу страха смерти и налаживали быт, открывались магазины, и их вывески пестро раскрашивали блеклую разруху вокруг. Сейчас здесь всё выглядело иначе. Ровные ряды зданий, плотно примыкавшие один к другому, будто зубы во рту; начищенные до блеска стеклянные витрины в арках на первых этажах, манившие посетителей зайти внутрь кожаные сумочки, ладно скроенные костюмы и сшитые по последней моде платья на манекенах. Взглядом Наполеон зацепился за стильный циферблат, и внезапно вина за забытую на съемной комнате шахматную доску Ильи вспыхнула с новой силой. Но тогда покупка казалась уместной, сейчас - приковывала внимание к чужому запястью неловким напоминанием о странных чувствах. - Вы уже осмотрели парк? – Дарелли наконец дочитал страницу и отложил газету в сторону. – Или вас перехватил старина Бруно? У меня отличная коллекция античных скульптур. Копии, разумеется. Но вы, Сорель, должны оценить. - Тогда почему бы нам не пройтись? Если вас не затруднит устроить нам с Густавом небольшую экскурсию по владениям, – закинул удочку Наполеон, - после осмотра картины? Соло надеялся, что Дарелли не захочет тратить свое время (и ничто не говорило, что он захочет) и предложит пройтись без него. Тогда они с Ильей тайком вернутся на виллу с черного входа, чтобы обследовать сейфы, потайные комнаты, отщелкать теневую документацию, поставить микрофоны и передатчики. Но Дарелли пожал плечами: - Почему бы и нет. Солнце клонилось к горизонту, чуть-чуть и скроется совсем, закатные лучи окрашивали вязы и кипарисы в мягкую охру, оттеняли сизыми красками твердую мускулатуру героев минувших дней, подчеркивали их мужественность. Дарелли больше молчал, рассеяно слушал восторженные ахи и вздохи Наполеона, пребывая в плену собственных мыслей. Его что-то тревожило: то ли не доставленная вовремя картина, то ли полиция. Или чутье подсказывало, что на пятки наступала некая международная организация, прознавшая о его связи с радикалами? Или Дарелли вынашивал план громкого разоблачения всех агентов АНКЛ? Как неудачно, что они оказались на вилле втроем: он, Илья, Габи – попади они в беду, и некому будет прийти на помощь. Дарелли как раз завернул за угол высокой живой изгороди, когда Соло боковым зрением заметил движение за кустами. Там кто-то прятался. Он переглянулся с Ильей, и негласно они разделили между собой обязанности: Наполеон шагнул за Дарелли, а Илья остался чуть позади. Чем отвлечь Нино от пропажи напарника, как поубедительнее соврать, он пока не придумал, но теплилась надежда, что вдохновение не подведет, и слова придут в нужный момент. Они не успели пройти и пары метров, как Дарелли замедлил шаг и остановился, озадаченно оглядываясь по сторонам. Неудача. Вдруг сзади послышалась тихая ругань на немецком вперемешку с английским, грабовая изгородь затряслась так, что листья слетали с веток, вдалеке с насиженных мест с криками вспорхнули воробьи. Из-за поворота выскочил растрепанный Илья. Наполеон даже не постарался скрыть удивления, почему Курякин так быстро обернулся, оно жирным требовательным мазком растеклось по лицу, в голос к напускному негодованию примешалась настоящая тревога: - Густав, ради Бога, что случилось на этот раз? - Зацепился о сучки, – пояснил Илья и раздраженно повел плечами, сбрасывая напряжение. – Представляешь, чуть не порвал себе костюм. К отвороту штанины прицепился желтый листок, пиджак на Илье перекосился, на кистях белели тонкие царапины, следы неравной борьбы с изгородью. Удручающее зрелище. - Тебе надо быть аккуратнее, - с укоризной посетовал Наполеон. – И давно пора заняться спортом. Он координирует движения. - Я и так в отличной форме. В голосе Ильи сквозила наигранная обида, и Наполеон легко улыбнулся. Во время внезапного сожительства в апартаментах на площади Дуомо он в подробностях рассмотрел Курякина всего, от и до: поджарые икры, крепкую спину, сильные руки, подтянутый живот – Илья был прекрасен, как Феб, только без лука и кифары. Холодным взглядом Дарелли окинул их обоих с пят до головы: - Пойдемте обратно. Уже темнеет, - не удержался и ехидно добавил, - а то с вашим везением, Майерс, вы проломите себе череп. А я потом не оберусь из-за вас хлопот с полицией. Пальцы протанцевали по стеклу барабанную дробь. Вдалеке горели редкие уличные фонари. Поднявшийся к ночи ветер пригибал ветки кустов к земле, кроны деревьев пели могучую песнь – гимн ненастью. Плотные темные облака стремительно проносились мимо, и Наполеону хотелось, как они, убежать из заточения и заняться делом. Но под его окном выставили караульных: незаметно не проскользнешь. Ему бы хотя бы кошку с веревкой и обувь на мягкой подошве, а не треклятые оксворды. Пальцы, прощаясь, огладили оконную ручку и отдернулись. Наполеон подошел вплотную к двери и прислушался: за ней – тишина. Но можно ли надеяться, что в коридоре пусто? Он подпер собой стену, сосредоточился, в голове проступали смутные контуры плана виллы. Черточка за черточкой, сантиметр за сантиметром, он прорисовывался ярче, смелее, пока не оформился в резкую картинку. Спальня и кабинет Дарелли в противоположном конце здания, на третьем этаже. В подвал к потайным комнатам можно спуститься по единственной лестнице, куда вела неприметная дверь в гостиной. Слуги жили в отдельном крыле, среди них найдется и комната Габи. Наполеон в последний раз взвесил все за и против и оттолкнулся от стены: пришла пора действовать. Бесшумно провернул ручку. Дверь приоткрылась на сантиметр, и яркий клинообразный луч света расчертил комнату на половину, из щели потянуло сквозняком. Удостоверившись, что в коридоре по-прежнему никого: от стоявшей тишины разъедало уши, только свист ветра за окном, только шелестящие кроны снаружи – Соло выскользнул из невольной темницы. Он шел крадучись, прислушивался к посторонним звукам. Чутье кричало об опасности, и Наполеон держал осанку и с любопытством рассматривал развешенные по стенам репродукции, на всякий случай, если за ним наблюдали. В конце коридор разветвлялся в две широкие артерии, ничуть не отличимые друг от друга. Но когда Соло свернул налево, позади него раздалось легкое, почти неразличимое дыхание. По спине пробежали мурашки. Дом Дарелли, отстроенный под средневековый дворец был новоделом современных мастеров, по коридорам не должен был завывать ветер, носиться эхо, таинственно скрипеть половицы. За Соло следили. План поменялся. У него была фееричная легенда, грех не воспользоваться. Наполеон хлопнул себя по лбу - ах, какой растяпа сеньор Сорель, забыл дорогу - круто повернулся на каблуках и зашагал в противоположном направлении. Перед дверью, точь-в-точь как остальные, он остановился и постучал. Ему открыл Илья в мятой рубашке, всё еще при галстуке; с невозмутимым видом Наполеон оттеснил его плечом и прошел внутрь. Взгляд пропутешествовал по комнате: заправленная кровать с балдахином, узкая дверь в ванную, громоздкий шкаф, комод с цветочной вазой и огромным пасторальным пейзажем над ним, - и зацепился за раскрытую на столе книгу, рядом на стуле безвольно повис пиджак. - Неплохо устроился, - похвалил Наполеон. Не дожидаясь приглашения, он присел за стол, руки порывисто потянулись к корешку, перевернули обложкой вверх: «Моя жизнь» Муссолини. - Интересный выбор. На подколку Илья привычно закатил глаза. Всего на мгновение, и вновь посерьезнел: - Что случилось? Наполеон пожал плечами, лениво пролистал страницы, от них слегка несло книжной пылью, даже от кожаного переплета, в носу защекотало. - Ничего. Дежурный визит друга, - он выразительно провел пальцами по ушной раковине – их условный знак, вопрос, прослушивалась ли комната. - Здесь безопасно, - и тут в глазах Ильи вспыхнуло понимание, - ты собирался почистить сейфы. - Не почистить – посмотреть, что да как, для новостройки здесь много интересных картин, может, какая-нибудь и привлекла бы моё внимание… - И ты, - Илья фыркнул, - попросил бы ее у Дарелли в счет уплаты. Наполеон поморщился. После их провального взлома, позора всех шпионов, разведчиков и воров, и обескровленного трупа на полу кухни, везде, куда не плюнь –охрана, собаки, навороченная сигнализация с системой оповещения. Даже к своим нежданным гостям Дарелли приставил конвой, чтобы праздно не шатались в ночи, а Соло всё равно полез. Пожалуй, со стороны план сегодняшней вылазки выглядел чересчур смело. - Не слышу твоих предложений. Завтра, когда Дарелли доставят картину, я подпишу экспертизу, нас не станет никто больше задерживать. Габи придется снова работать в одиночку. Если полиция не схватит Дарелли раньше. - Чуть больше веры в напарников, ковбой. Габи сейчас обрабатывает того полицейского-банкира, – и на незаданный вопрос Илья пояснил. - Я видел их вдвоем милующимися в парке. - И ты намекнул Габи расширить горизонты общения? Умно. А вот трюк с ободранными кустами неплохо было бы обыграть по-другому. Выглядело подозрительно. И что с тем полицейским? Он ошивается здесь неспроста. Но какая же халатность – встречаться с нашей Габи. А она, когда она только успела? – последнее даже на вкус Наполеона прозвучало жалко и завистливо. У него-то в отличие от Габи связи с противоположным полом не завязывались около месяца, да и со своим тоже не завязывались. Наверное, стоило проявить великодушие и порадоваться, что у кого-то из них троих налаживалась личная жизнь. - Она интересная женщина, - равнодушно пожал плечами Илья. Слишком равнодушно, чтобы Соло запросто купился. Курякин, конечно, переживал. И у Наполеона крутилось спросить, каково это толкать Габи в объятья другого, но смолчал. Не в его интересах вмешиваться в их отношения. Вместо этого Соло сменил тему: - Как думаешь, что такого в этой картине? Наверняка, рентген покажет что-нибудь интересное под подмалевком. Но я не понимаю, зачем такие сложности с экспертизой. Если в картине действительно что-то спрятано, повесил бы на стену в коридоре как бесталанную работу современника. Никто бы и не заметил. Если продать - нет, Дарелли не торговец антиквариатом. Хотел вывезти из страны? Но на таможне экспертное заключение создаст лишние проблемы. Легче свернуть холст в рулон и спокойно пронести внутрь, не привлекая внимания. Сколько раз так делал. - Может, он хочет убить двух зайцев одним выстрелом? - Картина – оригинал, и Дарелли нужно официальное подтверждение, но и аппаратная проверка выявит, что за ней что-то есть, то, чего там быть не должно? Много допущений, - Соло разочарованно покачал головой. – И бессмысленно. Жаль, не прихватили с собой никакую аппаратуру для проверки. - Почему не прихватили. Наполеон удивленно моргнул, у него начались слуховые галлюцинации? Из-за плотного графика, который им навязал Уэйверли, и не такое могло почудиться. - Лейка, фотоаппарат, - услужливо подсказал Илья. – И если бы ваше Управление выделяло больше денег на разработки, ты не сидел бы сейчас с отвисшей челюстью. - А у тебя между прочим рубашка помялась. Взгляд Ильи скользнул по белой ткани, руки дернулись разгладить складки, но – секунда – и скрестились на груди. - Ты задираешься, - обличил его Илья. - Нет, - соврал Наполеон и обворожительно улыбнулся, - не задираюсь. Илья нахмурился, больше напоказ. Уголки губ у него подрагивали в полуулыбке. Наконец он выразительно посмотрел на наручные часы: - Что-то ты засиделся у меня в спальне, ковбой. Что подумают твои охранники? - Ну меня оправдывает наша легенда, большевик. Соло не сверкал на показ близкими отношениями Сореля и Майерса, сглаживал острые углы в разговорах Дарелли с Ильей, старался забыть, вытравить нелепицу и из своей головы, но Курякин всё равно поморщился, словно это напоминание набило оскомину. Наполеон тоже не обмирал от восторга от их ролей, он бы с радостью окунулся в пучину романа с какой-нибудь итальянкой с карминовыми губами и белозубой улыбкой – лишь бы не пожирать Илью оголодавшим взглядом, не тянуться к тому, оправить воротник или галстук, провести пальцами по шее. Но что произошло, то произошло, глупо отрицать очевидное. - И потом мы не обсудили дальнейшие действия. Илья вздохнул и наконец сел напротив Наполеона. Сосредоточенно огладил пальцами подбородок. Усилием Соло заставил себя оторвать взгляд от чужих рук и привести мысли в порядок. - Ну мы мало что можем сделать. Отвлекающий маневр не гарантирует успеха. Рискованно, но по-другому скинуть хвост и обыскать тайники не получится. Наполеон нехотя кивнул: так будет быстрее, хотя и наследят они прилично. С другой стороны, Уэйверли не просил соблюдать анонимность с аккуратностью и сам их подгонял. Сейчас любые сведения о радикалах ценились на вес золота. - По привычной схеме: на тебе диверсия, на мне взлом? Я согласен. У тебя есть оружие? - Найду, - хмуро пообещал Илья. От его мрачной готовности по спине Наполеона прокатился холодок предвкушения, сердце забилось сильнее. Такой Илья, напряженный, как шаровая молния, решительный, оказывается, возбуждал не меньше, чем уставший и умиротворенный. - Отлично. Мне понадобится не меньше двадцати минут, чтобы всё осмотреть. - Хорошо. - И если Дарелли ко мне прицепится, не уверен, что смогу от него удачно избавиться. Илья задумчиво потеребил губу, а потом его правая кисть скользнула в карман к висевшему на спинке пиджаку и вытащила посеребренный портсигар. Наполеон ни разу за всё их знакомство не видел, как Курякин курил. От образа Ильи, с сигаретой во рту, обхватывающего ее конец мягкими губами, в глотке странно пересохло. Илья распахнул портсигар и пододвинул к Соло. - Предложишь ему покурить это. Возьмешь крайнюю справа – аккуратно, не перепутай! – и потом предложишь. - Крайняя справа, - послушно повторил Наполеон, уже во всю разглядывая и портсигар, и сигареты, совершенно обычные на вид, - а что с остальными? - Разработка КГБ. Должно пройти минут пять-десять, и Дарелли у тебя будет как шелковый. Правда, недолго. Значит, Советы вели разработки психотропных веществ. И довольно успешные. Наполеон захлопнул портсигар и переложил его к себе во внутренний карман пиджака. - Большевик, теперь я сомневаюсь, ты уверен, что у тебя за пазухой не найдется винтовки? - Не у меня в подошве одного ботинка лезвие, а другого – зеркальце. - Я думал, они незаметны. - Незаметны, - признался Илья, - очень хорошая работа, я пока маячок ставил, чуть ладонь себе не распорол. Похвала? Взгляд у Курякина был внимательный и открытый, и, наверное, Наполеона в очередной раз подкупала его прямота, но он всё никак не мог отвести глаз, разглядывал россыпь морщинок – менее заметных, чем у него самого – прокалывающуюся щетину на подбородке, длинные ресницы. Стоило-то привстать, рукой схватить за галстук и притянуть к себе, чтобы наконец впиться в желанный рот, играючи прикусить за губу, просунуть язык. Обойти разделяющий стол, нависнуть сверху, медленно огладить скулы, наблюдать, как поволокой наполняются глаза, и белые зубы обнажаются в хищном оскале, снова поцеловать еще распущеннее и злее, стянуть рубашку с плеч. У Ильи судорожно вздрогнет кадык, брюки натянутся под ремнем. Неприлично долго рассматривал. В паху гудело желанием, зудели пальцы от невозможности прикоснуться, учащенно бился пульс, Соло неодобрительно покачал головой: как не во время. Выждал немного, чтобы остынуть, и засобирался. Рано, конечно, они и план-то толком не обсудили, но Наполеон не пойдет на поводу своих взрывных порывов и шального азарта, не в этот раз. Последние дни ему удавалось безжалостно вытравливать ростки мыслей, сумбурных образов и жгучего, полновесного желания. Удастся и сейчас. - Уже поздно, так что я, пожалуй, пойду, - сообщил Наполеон. – Спасибо за сигареты. За спиной протяжно скрипнули ножки стула. Наполеон схватился за спасательную ручку: открыть дверь и выскользнуть в коридор, чтобы добраться до своей спальни и только там, в четырех стенах перевести дыхание. - Всё в порядке? Илья стоял рядом - Соло спиной чувствовал его острый взгляд; в голосе Курякина удивление смешалось с тревогой, проскальзывала растерянность. И Наполеон непроизвольно остановился. В этом-то и была беда: с некоторых пор он чересчур ревностно отслеживал настроения напарника, ловил любые изменения, чтобы сохранить чужой покой, и забывал про свой. Соло, чувствуя, что пожалеет, обернулся. Илья немного сутулился, не знал, куда деть руки, чтоб не мешались, сложить в защитном жесте на груди, или оставить по бокам, висеть плетьми; шагнуть ближе или сохранить между ними расстояние. В его позе не должно было быть ничего очаровательного, но Соло тяжело сглотнул. Илья стоял в опасной близости, смущенный, разочарованный, неприкаянный. Его так и хотелось поцеловать. И Наполеон не удержался. Солнце давно закатилось за горизонт; зачиналось ненастье, ветер гулял, в окна бились ветки кустарников. Грозному гулу снаружи противостояло веселое потрескивание поленьев в камине. Он сидел с Соло и Дарелли в обеденном зале и без аппетита ковырял лазанью и салат. Картину до сих пор не привезли, время близилось к полуночи. Несмотря на то, что с момента последней встречи с Габи прошло всего четыре часа, Илью пожирало беспокойство. Вдруг она не сумела выскользнуть за пределы виллы или не смогла подсыпать в чужое питье порошок, что он дал в ту первую ночь в Милане, а, может, ее хватились другие слуги и заподозрили в работе на полицию? Не стоило Габи отправлять за тем типом, но им так нужны были хоть какие-то сведения, наработки, они не могли упустить их. Илья свирепо наколол салатный лист и ожесточенно заработал челюстями. В такие моменты он почти ненавидел свою работу. Миссия с начала шла сикось-накось, и либо Соло был прав, и у них в АНКЛ завелся предатель, либо они втроем ступили в чернейшую полосу невезения, и тогда Дарелли игрался с ними, напоследок, прежде, чем вычеркнуть из списков врагов. - Сеньор Дарелли, вас к телефону, - позвала горничная. Нино извинился и размашистым шагом направился в коридор к телефону. Илья переглянулся с Соло, хорошо бы подслушать, но никто из них не шевельнулся, даже пальцем не дернул. Вместо этого они оба затаили дыхание, и тишину наполнило тиканье напольных часов и треск горящих поленьев. Соло недовольно вздохнул: - Зря приехали. Картину не привезут. - Да, - согласился Илья и озвучил тяготившую обоих мысль, – мы только тратим время. - Придется признать провал, - Соло с сожалением вздохнул. Ему не хотелось прощаться с репутацией самого эффективного агента. Особенно теперь, когда обстоятельства изменились, и он сотрудничал с АНКЛ, а не с ЦРУ. - С другой стороны, мы не можем больше тянуть. У нас есть и другие дела. - Мне это нравится не больше, чем тебе, - буркнул Илья, но что поделать, если Дарелли осторожничал и никого не подпускал к своим тайнам. - Придется осматривать картину кому-нибудь другому, - и совершенно неожиданно Соло переключился. - Как думаешь, у нас будет свободное время? Не хочешь съездить в Салерно? Сейчас осень, там не так живописно, но еще тепло и, говорят, морской воздух полезен для здоровья. Илья медленно осмотрелся, ища невольных слушателей, хоть они и говорили безопасными, общими фразами, но потеря бдительности – непозволительная роскошь, и не нашел перемен в обстановке. Тогда он вгляделся в Соло, неужели тот заметил что-то необычное? Но Наполеон лишь расслабленно улыбался и, видимо, приглашал от чистого сердца. У Ильи странно участился пульс. На миг он представил себе тихий, оплетенный виноградными лозами двор дома, они спускались бы туда из съемной квартиры по вечерам, их итальянская хозяйка с пухлыми руками выносила бы ароматное домашнее вино в глиняном кувшине; представил шумный рынок, на котором рыбаки торговали своим уловом, студеный, пробирающий до костей ветер у моря, едва согревающее солнце. Воображаемые образы были яркими – и всё лишь благодаря красочным рассказам Соло. Илья моргнул, и наваждение пропало. Он снова находился в окрестностях Милана, в обеденном зале новоотстроенного дворца Дарелли, перед ним стояла расписная тарелка с лазаньей, а напротив ожидал ответа Наполеон. - Было бы, - начал осторожно, вдруг неправильно расслышал, Илья. Но Соло участливо улыбался, чтобы быть превратно понятым, и Курякин набрался смелости, чтобы принять приглашение, как двери обеденного зала с грохотом распахнулись. - Нет, господа, вы никуда не поедете. Мою Дианору Тосканскую привезут завтра к полудню, и вам придется ее дождаться. - Но, сеньор Дарелли, - Соло добавил в голос приторного негодования, хотя исход, предложенный Дарелли, их вполне устраивал, - мы так не договаривались. И это... просто-напросто неприлично! - Я плачу втрое, Сорель, - отрезал Дарелли, будто деньги решали, - и забудьте о своей ложной скромности. А теперь давайте доужинаем, вы вроде бы рассказывали что-то о фресках Фра Анжелико. После трапезы Дарелли заявил, что у него дела, и передал гостей в руки гиганта Бруно. Тот молча развел их по спальням, и временами Илья ловил на себе задумчивый взгляд, будто Бруно пытался что-то вспомнить, что-то важное, что ускользало от него в последний момент. Курякин надеялся, что не фотографию из досье Отто Кёлера. Как только Илья оказался за закрытой дверью своей спальни, тут же бросился к окнам: внизу дежурили трое охранников. В другое время он бы рискнул и спустился, пусть ребята Дарелли и были натренированными, но пулевые ранения в боку и животе только зажили, и на него до сих пор временами накатывала слабость. Сейчас Илья не был уверен, что справится с ними. Как можно тише он открыл створки окна и высунулся. Парапет оказался слишком узким, чтобы перебраться по нему в соседние комнаты, и неудобным, чтобы зацепиться и выскользнуть на крышу. Илья с досадой прикрыл створки, жалея, что не взял с собой пистолета со снотворными капсулами. С ним дело пошло бы быстрее. Подкрался к двери. Прислушался. В коридоре тихо переговаривались. И здесь неудача. Дарелли оказался чертовым параноиком, как и описывали другие оперативники. Не велся на медовые ловушки, а к тем, на которые все-таки велся, относился с добродушной насмешкой, мол, с кем не бывает. Своих странных постельных наклонностей не стеснялся, и шантажировать его ими - пустая трата времени. В конце концов ни одной из любовниц Дарелли так и не удалось пробраться к нему в сердце и завоевать доверие. Он не смешивал дела и плотскую любовь. Склонить близкое окружение Дарелли к сотрудничеству не получилось за неимением круга по-настоящему родных людей. Его мир состоял из подчиненных, коллег и деловых партнеров, по давней привычке зовущихся друзьями. Прислуге он не доверял, всей охраной ведал Бруно, подступиться к которому АНКЛ не удалось. Свои дела и бизнес Дарелли вел аккуратно, а если и прибегал к нечестным ходам и задействовал отцовские связи или давал взятки, то свидетельств тому не оставалось. Подловить его на чем-то незаконном было трудно, но ведь не зря итальянская полиция подобно коршуну над добычей кружила вокруг виллы – их Агенство чего-то не знало, и Илья многое бы отдал, чтобы одним глазом взглянуть на полицейские материалы по делу Дарелли. Хорошо бы у Габи получилось что-нибудь выяснить. Поиски «жучков» заняли минут десять – везде пусто, ни намека на прослушку. За картиной – стена, зеркало в ванной снималось – обычное, не двойное, за шкафом не оказалось никаких потайных ниш. Илья почувствовал себя перестраховщиком. Он нервно промерил комнату шагами от одной стены до другой. Десять на десять. И вся загромождена ненужной мебелью. Чтобы успокоиться и перестать закручиваться в туго сжатую пружину, он медленно втянул воздух, подержал его в легких секунд десять и тихо выдохнул, как учили на курсах в школе НКВД. Отпустило. Сна не стояло ни в одном глазу, в голову лезла бессмыслица, хотя думать надо было о плане; чтобы привести мысли в порядок, выстроить их в ровный строй он взял первую попавшуюся книгу с полки, открыл на середине и с головой ушел в чтение. Перевод с иностранных языков умиротворял его с детства. Илье едва исполнилось шесть лет. После сказок о Питере Пэне ему всё казалось, что ночью, как только он закрывает глаза, весь мир меняется и превращается в огромное приключение. И его никак нельзя пропускать, нужно дотерпеть до полуночи, обязательно досидеть, и тогда на утро будет, что рассказать дворовым ребятам. Для матери же его выдумки превратились в сущий кошмар. Маленький и прыткий он то очумело носился по гостиной, представляя себя то ли Чапаевым, то ли Суворовым, в одной руке – деревянная сабля, в другой – лошадка на палке, то гонял за собой паровоз на веревочке, металлические колеса гремели, скрипели, а он старательно аккомпанировал ему пыхтением, гудением, визгом, то тише мыши мастерил конструктор, но ревел, как белуга, каждый раз, как мама пыталась оторвать его от игры и уложить спать, убаюкав сказкой. Спустя неделю мытарств в детскую к нему вошел отец. Встал в дверях. Безмятежно серьезный, он всегда вызывал у окружающих почтение, желание вытянуться по струнке, одернуть одежду, чтобы ровно сидела. Отец слегка сутулился, словно за годы не примерился с исполинским ростом, а на самом деле – из-за долгих часов, проведенных за рабочим столом; из подмышки у него выглядывала тонкая книжка в потертой, что картинок не разобрать, одни потускневшие пятна, обложке. Он сел на кровать, похлопал по покрывалу, и Илья, притихший, забрался рядом. Раскрыл книгу, с пожелтевших страниц посыпались незнакомые, нерусские буквы. И тогда отец, медленно водя пальцем по строкам, начал проговаривать фразы на чужом, поющем языке, и переводить. Те вечера, наедине с отцом и с испанскими сказками, запомнились Ильи как самые счастливые. Илья разобрал только пять страниц, когда в дверь настойчиво постучали. Он нервно дернулся, весь готовый к битве, повел плечами и медленно поднялся из-за стола. Кого это принесло на ночь глядя? На пороге стоял Соло во всеоружии широкой улыбки и собственной неотразимости. Илья мог злиться до греческих календ, но приемы Соло, мучительно знакомые, работали на нем безотказно. Он даже не сразу просек, зачем Наполеон наведался, только потом дошло: вышмыгнул из спальни, чтобы добраться до тайников Дарелли, наткнулся на конвой и не придумал, как по-другому одурачить охранников. Иногда работать с ним было сущим мучением. Соло всегда выбирал риск бездействию, счастливый случай надежности, даже в его взвешенных решениях всегда скользила удаль и бесстрашие, и как он умудрялся выходить каждый раз сухим из воды, для Ильи оставалось неразгаданной шарадой. Выпроваживаться Соло отказался, мимоходом – умеючи - разбередил старую рану, напомнил о промахе в первую встречу с Дарелли и Моретти, когда Курякин опростоволосился, плавно перешел на дружеские подколки, обсуждение плана – разговор шел в рамках приличия. А потом вдруг - неожиданно резко - засобирался, встал из-за стола, словно Илья обидел его чем. Для агента разведки и вора отношение к своей собственности у Соло было чересчур ревностным. Он яростно выискивал микрофоны, ходил с детектором и методично, дотошно осматривал каждый предмет гардероба, и грустил, когда находил жучок за подшивкой пиджака: вещь дорогая, а распарывать жалко. Свой «набор джентльмена», выданный ЦРУ, от посягательств коллег охранял истово, прятал на дно чемодана, во время совместных взломов не выпускал из рук. Но Илье и одного раза – на Винчигуэрра Шиппинг - хватило всё рассмотреть: у КГБ и получше будет. Дорогие костюмы, не прет-о-порте, береглись им пуще собственной шкуры. А после того, как ботинки из мягкой кожи утопли в Гудзоне, Соло еще неделю ходил понурый. Его, наверняка, оскорбило признание, что Курякин рылся в чужих вещах без спросу, иначе резко бы не закруглил разговор. На душе скребли кошки, хотелось объясниться, сознаться, что не прав, чтобы Соло передумал и остался еще на немного, они бы поговорили о плане или о другой ерунде. Но Соло уходил, а кричать извинения в спину Илья не привык. Курякин резко встал, еще сам толком не понимая, зачем; стул под ним отчаянно заскрипел. До двери Соло оставалось пара метров, и Курякин не выдержал, обеспокоенно спросил: - Всё в порядке? В нос ударил запах до боли знакомого одеколона, и до Ильи с опозданием дошло, что он вторгся в чужое личное пространство. С такого расстояния он видел едва заметные морщинки у усталых глаз, рта, и тяжелые продольные на лбу, черную пробивающуюся щетину, видел пересушенную на щеках кожу. И всё равно считал Соло опасно красивым. А в следующую секунду весь его мир перевернулся: Наполеон шагнул ближе, ни с того ни с сего подался вперед. Поцеловал. Почти целомудренно, будто боялся, что и этого хватит, чтобы кулак Ильи встретился с его физиономией. А Курякин, как дурак или подросток, только и мог, что стоять столбом и смотреть доверчиво ему в глаза, гореть от прокатывающейся по телу, от губ к сердцу и ниже, волны желания и мечтать о большем, пока Соло также неожиданно не отстранился. Кадык на шее Ильи дернулся, по пальцам левой руки промчалась нервная дрожь, гулко застучала в висках кровь, одна дерганная мысль нахраписто сменяла другую. Зачем Соло это сделал? Поцеловал его? Проба пера для перевербовки? Нет, Соло не стал бы. Заметил интерес к себе? У самого что-то шевельнулось в ответ? Но почему сейчас? Поддержание легенды, очередной щелчок по носу за ошибку в апартаментах на площади Дуомо? Или пресловутое расстройство контроля над побуждениями? Но Илья думал, что оно управляло только пальцами Соло, его ненаправленным стремлением ощупать всё, до чего дотянется, переложить с места на место, повертеть в ладонях, свыкаясь с материалом и формой, но, может, он ошибался. Да, вытравить позорное влечение Илье надо было давно, когда на смену раздражению на внезапного напарника пришло смирение, и их отношения с Соло быстро потеплели. Не надо было вестись на его широкие улыбки, редкие касания, парадоксальную верность, заботу. Смеяться его шуткам и поддерживать авантюры. А теперь уже поздно. Соло не получится выкинуть из головы. Боковым зрением Курякин заметил, как Наполеон - руки в карманах – легонько покачивался с мысков на пятки. Мысли застопорились, словно с разбегу налетели, как ЗИЛ, на стену, смялись, сложились в гармошку. Боковым зрением. Всё это время Илья, потеряв всякий стыд, открыто пялился на губы Соло. Взгляд поднялся к межбровью, против воли опустился обратно, снова скользнул вверх, вниз. Американские горки пора было прекращать, Илья встретился глазами с Наполеоном, мрачно догадываясь, что эти туда-сюда метания от напарника не укрылись. И Соло его не разочаровал, губы растянулись в торжествующей, будто после долгих поражений наконец взял флэш рояль, радостной улыбке, но взгляд оставался странно мягким, прямым, пугающе честным. Руки выпростались из карманов, и Наполеон шагнул ближе. Инстинктивно – опасность - захотелось отодвинуться, но вопреки здравому смыслу он остался стоять на месте, врос подошвами в паркет, а его сердце бешено забилось в груди. Нужно только сказать «нет», и вязкая тревога, трепет перед неизвестностью и туманным грядущим отступят, морок рассеется, ничего не случится. Соло ухватился пальцами за шлевки его брюк, от жара чужого тела Илью тряхнуло, пах налился кровью, крылья носа хищно раздулись, втягивая резкий аромат наполеоновского одеколона. - Это ужасная идея, ковбой, - так просто сдаваться Курякин не собирался, но голос, предатель, подвел, охрип, насквозь пропитался страстью. – Твоя самая худшая. Соло смотрел безотрывно, глаза в глаза, и сдерживаться удавалось из последних сил. Из глубин подсознания вовремя, чтобы не перешагнуть через недопустимую черту, всплыли и угрозы скорой расправы, и сердито-недовольный тон начальства, даже затравленное лицо матери. Илья твердо повторил, словно убеждал самого себя: - Этого не будет. Соло кивнул, будто соглашался, но в ответ шепнул совершенно другое: - Да, ужасная идея. Но ведь никто не узнает, Илья, - как отмычку к заковыристому замку, подбирал верные слова, - я обещаю. И Соло снова поцеловал его, уже требовательнее, заманивая в свои сети. От предвкушения свело внутренности, немного потряхивало: каков будет их первый раз? В голове звенела приятная пустота. Они ненавязчиво переместились к кровати, почти не прерывая поцелуев. Наполеон мягко подтолкнул его, и жесткий матрац просел под весом. Илья сидел на самом краю, широко расставив колени, и любовался впервые без стыда, вволю и жадно. - Это всё еще плохая идея, - на всякий случай повторил он. Но Наполеон, словно не слыша, медленно стянул пиджак, расстегнул пуговицы жилета, вытащил запонки из петель манжет, будто находился в комнате совершенно один и готовился ко сну. И Илья бы поверил, если бы не выпирающий бугор на брюках. Все вещи Соло аккуратно развешивал по спинкам стульев. - Я знаю, - невозмутимо заверил Наполеон, нагнулся развязать шнурки и легко поддразнил. – Раздеться не хочешь? Ничего не имею против занятий любовью в одежде, но, как джентльмен, должен предупредить, брючные стрелки помнутся. Илья закатил глаза: будто он не знал – а пальцы уже поспешно тянулись ослабить узел на шее, плечи вырывались из рукавов, а мысы стягивали задники туфель. Одежды они сняли одновременно друг с другом. Соло дернул рукой за шнур выключателя: люстра в спальне потухла, только у стола остался гореть торшер, рассеивая теплое мягкое свечение. Илья нетерпеливо притянул его за бедра, возможно, с излишней силой, но Наполеон лишь хищно оскалился. Он совершенно был не против. Тогда Илья невесомо поцеловал живот, и когда дождался одобрительного выдоха, опустился ниже. Длинные тени от мебели стлались крестообразно, за окном гудело ненастье, пока в спальне вершилось сокровенное таинство.