Витражи

бумбокс — зцапала-злапала -- «Я найду тебя в каждой чёртовой вселенной и достану, потому что я упёртый, я долбоёб и я втрескался в тебя по уши — и уже не отпущу.» Антонина вспоминает порой эти слова какого-там героя из какого-то там фильма. Это, знаете ли, не так уж и важно, ерунда такая, из разряда солнечных лучей по утрам и крепкого кофе с сахаром. Важно то, что это всё где-то внутри оставляет след, алый росчерк, который медленно-медленно заживает в кривой шрам, и никакое лекарство не помогает, чтобы этот рубец стереть с чистого листа. Шастун хотела бы быть чистым листом, потому что накосячила в своей жизни она достаточно. Вселенная, ну чего тебе стоит найти для меня ещё один понедельник, ещё одно лето, ещё один Новый год, ещё кого-то, кого можно будет загадывать под бой курантов и бросать пепел в шампанское? Загадывать людей становится дурацкой традицией. И не волнуют Тоню косые взгляды и то, что в их компании все уже при половинках — не называй их больше задницами, Шастун, половинки не только у них бывают. Её волнует невозможность поделиться этим звёздным небом над Питером, поделиться горьким кофе в её любимом местечке на Невском, поделиться одеялом, яичницей, шампунем, толстовкой. Поделиться собственной жизнью. Разломать точно по линии сгиба, чтобы сок брызнул — живой, кислый, обжигающий, точно аскорбинки в жёлтых драже, сначала обманывающих своей сладостью, а в итоге щиплющих язык кислотой. Тёрн тоже отлично подходил под сравнение. Проблема состояла в том, что это никому нахрен было не нужно, и винить окружающих Тоня не могла. Какая, в конце концов, кому до неё разница? Взбалмошная девочка со светлыми волосами и белёсыми ресницами, которые почти прозрачные, если их с утра тушью не рисовать. Бровей, кстати, тоже почти нет, если не стоять перед зеркалом с карандашом по часу. Выходили-то они не с первого раза. «Полюбите себя сами, а потом требуйте любви от остальных.» Херовая была мантра, потому что себя Шастун любила всегда. А как иначе, если она у себя одна такая и другой больше не будет? Конечно, солист «Pain» говорил, что люди живут всего-то дважды, но родная «АнимациЯ» утверждала, что эта жизнь — однажды [1], и недоверчивая Тоня предпочитала второй вариант. Не верить же в Будду резко? Оттуда, знаете ли, никто не возвращался, а счастья хочется здесь и сейчас, и чтобы с неба свалилось прямо в эти вот ручки. Мама всегда говорила маленькой Тоне, что стоит быть осторожнее в своих желаниях. Шастун, как и любой среднестатистический ребёнок, не прислушивалась. -- Арсения появилась в её жизни сразу и резко — рухнула с эскалатора в метро прямо ей на руки. Благо, Тоня успела среагировать, подхватив женщину. А потом посмотрела в её глаза — и поняла, что это она сделала зря. Пусть бы ступеньки зажевали край её шёлкового платья, лишь бы эти омуты не видеть, потому что выпутаться из них никаких сил не было. Один из этих айсбергов совершенно точно погубил «Титаник», а она всего лишь девушка с четвертью века за плечами, куда ей против такой артиллерии? И голову снесло так, что на плечах не осталось ничего. Шастун приподнимает брови слегка удивлённо, округляет губы в букве «о», словно готовясь сказать что-то чертовски остроумное, но слова застревают в горле. Тоня только растягивается в улыбке до ушей и кивает в ответ на какие-то слова, которые говорит это совершенство напротив. Женщина частит, убирает прядь волос за ухо таким изящным жестом, что в груди щемит, и блондинке хочется вскрыться, провалиться, сдохнуть, лишь бы больше не стоять прямо здесь и прямо тут. — Арсения. — Антонина. Женщина прыскает, тут же исправляясь и улыбаясь широко, белозубо. — Совпадение, да? — Караганда, — невпопад выпаливает Тоня, тут же округляя глаза от ужаса — но Попова только смеётся счастливо, запрокидывая голову и оголяя шею. Любовь — не бесконечная карусель, и Шастун это знает. Но сейчас ей так хорошо, что думать о плохом совершенно не остаётся желания. И не нужно. -- Всего города оказывается мало. Мало мостов, дождей, грязного Питерского снега, кафешек, в которых можно греться — всего мало. Наверное, потому что они обе — жадные до безумия, им бы всего да побольше, в том объёме, в котором проглотить не сможешь. Красивые платья, точно изящные кукольные фигурки, жёсткие грубые ботинки, чтобы не расслаблялись окружающие, кожанки размера на три больше, одежда на двоих, яичница — на двоих, жизнь — и та выходит на двоих. Шастун впервые захлёбывается счастьем от того, что приходится делиться. Делиться восторгом, поцелуями, любимыми режиссёрами, небом над Санкт-Петербургом, дорогими песнями — да хоть всё забирай, с потрохами, Арсюш, потому что без тебя жизни нет. На самом деле и правда нет. Если постоянно делить пополам, рано или поздно останутся только они двое — и Тоня не хочет думать о том, что будет, если Попова уйдёт тоже, взмахнув своими смоляными ресницами так изящно, что и яда не нужно. «Надо мной, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа.» Но Арсения — тоже делится. …На их первую годовщину она дарит Тоне кольцо.