***
— Почему она? — он снова смотрит ему в лицо. Изувеченное, искаженное ухмылкой. Таким и умрет, в тюремной камере или на электрическом стуле, в зависимости от приговора. Только вот улыбка Сноука — не мираж. Он действительно доволен. — А то ты не знаешь, — он хрипит, и кадык так и ходит под тонкой кожей, напоминающей пергамент. — Она амок. Я пытался спасти ее, Бен. Их всех. Старое имя ввинчивается в мозг ядовитой иглой. Никакого Бена больше нет. Как и Джейны. Кайло стискивает кулаки под столом и делает вздох. Они дрожат, и это заметно не только ему, сидящий справа Хакс бросает всего один взгляд, в который умудряется вложить все накопившееся презрение пополам с негодованием. — Кто она? Как ее зовут? Когда и где ты украл ее? Сноук снова заходится полукашлем, полусмехом. — Я уже сказал, Бен. Амок. Если не вытравить вовремя, будет как с твоей сестрой. — Слушай, ты... — каким-то чудом стол еще на месте, да и Кайло не успевает наброситься на него, Хакс перехватывает за локоть и кое-как оттаскивает назад. — Остынь, Рен! Ты запорешь нам весь допрос. Иди проветрись, я пока сам разберусь с ним. — Черта с два я оставлю этого ублюдка в покое... — внутри головы снова звенит, и разноцветные пятна перед глазами становятся все ярче. — Я сотру его в порошок... — И попадешь прямиком в мой рапорт, а я с удовольствием посмотрю, как тебя отстранят, — отражение Хакса в темном стекле не лучше его собственного, загнанное, мертвячьи-бледное, и только активная жестикуляция делает его хоть немного реальным. В отличие от Сноука — его тень, разросшаяся по стене, словно бездонная пропасть, гниль, воплотившаяся в человеческой шкуре. — Выйди. Покури, — и Хакс запихивает ему в нагрудный карман целую пачку. — Мой совет. Кайло выходит нарочито медленно, но волоски на загривке уже дыбом стоят, предупреждая его об опасности. Он знает, что это такое, когда бездна взглядывается в тебя, вот почему не спешит. — И мне двойной захвати, — несется ему вслед, а затем все отрезает. Снаружи есть воздух, свет и шум. Снаружи по коридору проплывают силуэты людей, отчего-то сейчас напоминающие больших рыбин, и Кайло смотрит только себе под ноги. С него хватит чужих глаз. След гнилостного запаха тянется следом как приклеенный.***
— Привет, — он не знает, как общаться с подростками. Девушками — у него была только Джейна и все. Не знает, спит ли она или слышит его и только притворяется, будто в обмороке. Вымытое от грязи и крови лицо, заклееное пластырями, покоится в обрамлении волнистых прядей на белом. Больничная роба в мелкие цветочки кажется громоздкой на ее тонком теле. И делает похожей на маленького ребенка. Рассыпанные по переносице веснушки — последнее, что осталось от нормальности в ней. Вся она — словно тонкий стебелек, розовато-белый, туго-скрученный, выросший под землей, без света. — Врачи сказали, ты ничего не ешь, — он украдкой протягивает пальцы к ее волосам, вытянувшимся вдоль руки. И разглаживает прядку. Колкая, сухая, жесткая. — Тебе нужно есть, если хочешь выйти отсюда. Понимаешь? Она все еще лежит неподвижно, и мизинцем не шевельнула, только запах ее изменился. Он тревожный, жаркий. — К тому же готовят тут неплохо. Куда лучше, чем я, к примеру, — от волос он перебирается к ее запястью, увитому прозрачными трубками. Оно такое тонкое, что он его с легкостью большим пальцем и мизинцем обхватит. И теплое. — Я... мне пора, — он подскакивает, словно вор, застигнутый на месте преступления, когда за стеклом мелькает чужая тень. Медсестра, конечно. Ей будет интересно, почему лапают ее пациентку. — Но я вернусь. Я скоро вернусь. Где-то на чердаке все еще полно старых платьев Джейны. Они ей будут в самый раз.***
— Нет, это не отстранение, — в низком вечернем свете шеф кажется куда старше, чем на самом деле. Лет эдак на триста. — Тебе просто нужно сосредоточиться на другом. Хакс с Митакой уже выбили из него признание. Они поедут на опознания. А ты... — возможно он думает, что это будет для Кайло наказанием. — Та девушка еще не заговорила? Ее можно привести сюда для дачи показаний? Ты же понимаешь, она единственная выжившая. Остальным семи так не повезло. Найденную в подвале руку так и не опознали, отпечатков как и кожи совсем не осталось. — Я поговорю с ней, — Кайло старается казаться безразличным. — Медики говорят, что ее можно выписывать, но мы все еще не знаем даже, как ее зовут. Я наводил справки, в базе пропавших девочек ее нет. Ей вообще никто не интересовался. Я... — он переводит дыхание и продолжает. — Я могу забрать ее к себе. Раз Фазма в отпуске. Обычно этим занимается она, но... Плевать, что подумают остальные. Старик Оби-Ван, соседи, до всего этого Кайло нет дела. Он может помочь ей. Спасти ее, и этого достаточно. — Хорошо, — все же соглашается шеф, хотя выражение его лица говорит об обратном. — На пару дней, не больше, если тебя не затруднит. Я свяжусь с Фазмой, пусть порекомендует другого психолога, если что. Кайло? — он откидывается в кресле, в окружении пресс-папье в виде сов сам как старый плешивый филин, больше не охотник, хотя по новостям скажут совсем другое. — Ты... Ты в порядке? — это не столько вопрос, сколько попытка оправдаться. За то, что буквально снял его с дела, оставив заниматься бумагами и отчитываться перед целой толпой репортеров. — Да, я в порядке, — он давит из себя жалкое подобие улыбки. — Мне бы только выспаться и все. — Отлично, — кивает Оби-Ван. — Тогда свободен, не забудь насчет девочки, хотелось бы узнать, что же с ней произошло.***
— Она там? Снаружи палаты его ждет молоденькая докторша, нервно растирающая щеку. Водит и водит накрашенным ногтем по свежей, воспаленной царапине и поглядывает на него так, словно он ее спаситель. — Ага, — ее взгляд оценивающе скользит по фигуре, особое внимание уделяя кобуре на поясе, а затем спускается к пакету, внутри которого свернулось нежно-белое, кружевное платье. — Вы бы заранее сказали, что хотите забрать ее. Так я бы дала ей успокоительного. — Серьезно? — каждый раз он застает ее неподвижно лежащей в своей больничной постели. Ни слова, ни вздоха, ни взгляда. Она старательно прикидывается камнем в человеческой оболочке, позволяя ему дотрагиваться до нее. До волос, до лба, до кончиков худых пальцев. — Уверен, я обойдусь. — Как знаете. Но эту штуку, — и ее острый ноготь скользит по воздуху по направлению к кобуре, — я бы с собой не брала. На всякий случай. Эта девочка просто демон. — Спасибо, — Кайло благодарит не за совет, а за возможность войти внутрь одному. Табельное на предохранителе, да и он все еще помнит ее тонкие руки, обнимавшие его за шею. Меньше всего она хотела удрать от него. Еле разняли. Это потом ее словно подменили — вместо тепла под кожей камень и эта странная игра в замри-не двигайся. — Эй, привет, — он аккуратно прикрывает за собой дверь и разворачивается. Постель пуста, разворошена и выпотрошена. Прозрачные трубки свисают до пола, накапав уже приличную лужицу из витаминных добавок. — Ты где? — он замечает ее в дальнем углу возле двери в уборную. Она сидит там неподвижно, закрыв глаза и сцепив руки на груди. Огороженная обрывками ткани, скрученными в виде каната, из ее собственной робы. Синяки сошли с голых ног, но другие пятна — выпуклые, узловатые точки ожогов — никуда не денутся до конца жизни. — Тебе здесь не нравится? — он словно говорит со статуей, разве что грудь у нее слегка вздымается в такт дыханию, и кожа стала не такой бледной, потемнела от солнца, продирающегося в палату сквозь жалюзи. — Мне тоже. Хочешь уйдем? — она не ответит, она вообще может оказаться немой или что-то вроде, да без разницы. — Вот, — и Кайло ставит перед нею пакет. На самой границе ее крохотного царства и мира людей по другую сторону. — Я могу забрать тебя с собой, домой. Идет? У нее такие светлые глаза, что на мгновение он теряется. Не как у Джайны, они словно вода на песке, выбеленное золото с прозеленью, и крошечный зрачок колет острой иглой навылет. Зажмуриться и сползти на пол, вот, чего ему так хочется. Усесться на пятки, как в детстве и наклонить голову, следуя ее движению. Соединить ладони, следуя их собственному ритуалу. Она была частью его. И понадобился всего один взгляд, чтобы это все вернулось. — Джайна? — он оседает на холодную плитку, едва успев подставить ладони. — Джайн... Она хмурится, морщит веснушчатый нос. — Рей, — она шепчет еле слышно, слабее, чем дуновение ветерка. Эээээй... несется из ее искусанных, измазанных бальзамом губ. Не Джайна. Вовсе нет, и как это пришло ему в голову. Но прежде, чем он успевает вернуть самообладание и встать с колен, она ловко хватается за его безвольную ладонь. — Домой, — она словно не говорит, а выталкивает это из себя. — Ты хотел. Забрать меня. Домой. Я не знаю, где твой дом, хочется сказать ему. Я не знаю, кто ты. И почему я делаю это. Потому что это глупо. Бессмысленно. Но все же Кайло ждет ее. Не успев отвернуться, когда она мигом избавляется от больничной робы. Выскальзывает из измятой цветочной ткани, шлепая босыми ступнями по полу. Долго смотрит на платье, словно не понимает, зачем оно ей. И все же вспоминает. — Помоги мне, — ее обнаженная спина, обрамленная кружевными узорами, вся в старых шрамах, исписана ими вдоль и поперек. Как зарубки на дереве, как отметины принадлежности — клеймо на клейме. Джайна была одной из первых, ее Сноук не тронул. — Прости, — он знает, что касаться их не стоит, да и Рей тут же отстраняется, замирает по-старому, словно ее выключили. Пустое лицо, сцепленные руки, замершее дыхание. — Прости, я больше не буду. Нужно будет показать ее Фазме. Черт, да тут ни один психолог не поможет. Гребаный Сноук... Изнутри снова поднимается волна яда и оседает комком в горле. Дрожащими пальцами он завязывает шнурки на старых вытертых кедах — великоваты, но пока и так сойдет — стараясь больше не касаться Рей. Она все еще играет в свою замри-игру, слишком покорная для той, кто расцарапал докторше лицо меньше часа тому. — Хочешь есть? — Кайло понятия не имеет, как стереть эту вязкую неловкую тишину. Как вернуть Рей к жизни. Они с Джайной в такое не играли, и теперь он чувствует себя не в своей тарелке. — Что хочешь, я угощаю. Ему придется спрашивать ее. Вытаскивать это из нее — одну жуткую правду за другой. Сколько Сноук продержал ее в подвале? Месяц? Год? Рей выглядит так, словно она родилась там — ее неподвижность естественна, а остекленевший взгляд даст фору любому манекену. Она вообще дышит? — Рей?***
Он нарочно выбирает самое тихое, маленькое кафе подальше от центра города, где сейчас не протолкнуться от репортеров. Оглядывает его дважды и находит вполне сносным. Дальний угол рядом с мертвым автоматом совершенно пуст. Вот и хорошо. — Туда, — Кайло ведет ее за руку, и тонкие пальцы сжимаются вокруг ладони мертвой хваткой. Маленькая старушка за стойкой меланхолично протирает кофейный аппарат и даже не думает удивляться посетительнице, лицо которой мелькает в новостях которое утро. Может, потому что она слепая как крот. Или нет. Они не смотрят на нее. Не видят ее. Когда Рей присаживается напротив за крохотным столиком, отчего их колени на мгновение соприкасаются, она тут же делается меньше. Словно вещь, которую кто-то оставил на сиденье, совершенно позабыв о ней. Яркие постеры на стенах не интересуют ее. Как и пузатая пепельница, припорошенная крошками пепла. И набор приправ в бутылочках. Она смотрит только на Кайло, и ее глаза переливаются золотыми искорками, такими живыми. — Ты хочешь что-нибудь? — делает он робкую попытку наладить с ней контакт. Роль медиума дается ему с трудом, но Рей, кажется, сейчас в хорошем расположении духа. Потому что кивает и продолжает ждать. — Ну ладно, — попытка не пытка. — Что-нибудь конкретное? Что угодно? — вишневый милкшейк в прохладном, запотевшем стакане с голубой трубочкой. Карамельные панкейки, залитые каплями кленового сиропа. Хрустящая корочка картофельных долек и измазанные соусом пальцы. Он помнит все наизусть. Рей молчит. — То же что и мне? — если надо, он давиться этой сладостью будет. — Ну окей. Нам, пожалуйста, две порции блинчиков, кофе и... — перекричать тишину непросто, Кайло кажется, что его собственный голос вот-вот разорвет барабанные перепонки и перепугает Рей. Нет, она все еще рядом. — И сироп. Кленовый, — с чего-то же надо начинать. — Ты сказала, тебя зовут Рей. Так? Она кивает. Ни одной девочки примерно ее возраста с таким именем. Ни одной пропавшей, подходящей под параметры. ДНК, которой нет в базе данных ни одного из ближайших в штате госпиталей. Она словно из ниоткуда. Свалилась с Луны или проклюнулась хилым ростком в темноте подвала. — Родители? Они должны волноваться за тебя, — будь бы так, уже нашлись. Новости не умолкают который день подряд. — Нет, — она отрицательно качает головой. — Они не будут. — Почему? А ты как думаешь, почему, говорит ее взгляд, золотой, безмятежный. Разве он не пытался убить тебя? Всех, кто был ей дорог? — Ваш кофе, — сбоку мелькает махонькая старушка с полным кофейником на подносе. — И блинчики. Приятного аппетита, агент, — она не такая слепая, какой кажется. Уже позвонила репортерам? Это же ее шанс прославить себя и кафе. Но нет, она наклоняется к Рей: — Поосторожнее, милая, они горячие. — Спасибо, — он отвечает за них двоих. Разламывает обжигающе-горячую корочку и макает в кленовую патоку. — Ешь, Рей. Они вкусные, даю слово. Она ждет. Его глаза голодно блестят, и все же она не пытается даже потянуться к вилке. Или ножу, что лежит справа от тарелки. — Тебе помочь? — это все равно что выстраивать домик из спичек непослушными пальцами, да еще на пьяную голову. Достаточно легкого дуновения или просто немного отвлечься, и все пропадет. Да, еле заметно кивает она. Послушно открывает рот и ждет. Ждет. Ждет. Ему некуда деваться. Это как раньше, только не совсем так, это как с Джайной, только вместо нее, в ее одежде другая. У них были другие игры. Кайло кладет небольшой кусок ей на язык. Он липкий, сладкий до одурения, и болезненный, потому что Рей стискивает зубы раньше, чем он успевает одернуть руку. Она впивается в тонкую кожицу на фалангах, вылизывая подушечки пальцев своим языком. И все еще смотрит, ни разу не моргнув. Он смотрит в ответ, а ладонь так и сводит от пронизывающей боли. — Хватит! — на них все смотрят. Двое или сотня людей — Кайло понятия не имеет, но ему кажется, что само время замерло, погрузив в темноту остальное кафе, здесь только они с Рей. — Отпусти, слышишь? Так нельзя, отпусти! — он шипит, шепчет, не зная, как еще заставить ее отступить. Рей отпускает. Его многострадальные пальцы багровые на кончиках, слегка синеватые в лунках, оставленных ровными зубами, золотисто-липкие от ее слюны и сиропа. Она проглатывает так и не прожеванный кусок вафли: — Еще.***
Он привозит Рей в свой дом, пустой, стылый после нескольких ночевок в машине, а затем в полицейском участке. Холодильник мерно гудит в углу кухни, и на столешнице везде пыль. Прибавить к этому застоявшийся воздух и наглухо занавешенные окна — совсем не то место, где кому-то будет комфортно. Даже Кайло здесь неуютно. — Идем со мной, — он совсем не подумал о том, где поселить ее. В гостиной, по соседству с грудами книг и копий дел в папках? Напротив доски с расчлененными телами девушек, что были до нее? Комната Джайны заперта уже больше десяти лет, он даже замок с двери не снимал. — Вот тут удобно? — это его спальня. Минимум вещей, водяной матрац, застеленный черным бельем не первой свежести, полупустой шкаф дверцами настежь. Отсутствие зеркал. На полу рядом с дверью валяется половина разорванного журнала с голой брюнеткой на обложке — вторая где-то в туалете, чтобы дрочить было удобнее, — и Кайло быстро прихватывает его с собой, надеясь, что она не заметит. — Рей? Она раскачивается — с цыпочек на пятки — разглядывая его жилье, а затем идет к кровати и забирается на нее с ногами. Привычно замирает. Сложенные на коленях руки, спокойное лицо, повернутое в его сторону — не человек, статуэтка. Не хватает только воды или раскрошенного стекла, веревки на шее, тянущейся к батарее, чтобы воссоздать правильную картинку. А так, чем не подвал? — Нет, ты не так поняла, — он тянется к ней, но Рей больше не шевелится. — Ты здесь спать будешь. А пока мы посидим внизу, посмотрим телик. Я наберу тебе ванну, чтобы смыть этот запах... Ну или... — черт, чем еще он может предложить ей заняться? Стащить старый шалаш с чердака и поиграть в индейцев? Поговорить? Или просто молчать, пялясь друг другу в глаза. Она же не змея, ее не расшевелить волшебной мелодией. — Ну ладно. Десять минут — и ванна будет готова. А потом... А потом он пройдется по всем комнатам с тряпкой, сменит постельное белье, запихнет в микроволновку попкорн. И спрячет все относящееся к работе. Первым делом. — Что скажешь? Возражений он не слышит. Но не учитывает тот факт, что воды Рей боится как огня. С огнем-то у нее никаких проблем нет, а вот набранная до краев ванна, пенная, с запахом морской соли и смолистых деревяшек — последние капли геля для душа на донышке — вводит ее в очередной ступор. — Там нет стекла, я обещаю, — и Кайло пытается подтащить ее ближе. — Видишь? — он даже сует в воду руку, не обращая внимания на стремительно темнеющие манжеты, и проходится по дну, а затем демонстрирует ей свои уже не такие опухшие после укуса пальцы. Целые же. — Все хорошо. — Нет, — она выплевывает это и судорожно оглядывается в поисках чего-то. — Нет. — Рей... — Нет! — Ты не можешь ходить в таком виде, — по правде сказать, выглядит она нормально, только вот больничный запах все еще вьется над нею. Отвратительный запах, потерявшийся в закусочной, но вернувшийся обратно сейчас. Так пахнет смерть. — Ну хочешь, я сам туда влезу? Сноук не придет за тобой, он за решеткой. Теперь насовсем. И это просто вода. В ней нет ничего опасного. На коленях в тесной ванной он чувствует себя словно в клетке. Это странное ощущение, и возможно оно даже не принадлежит ему. А Рей. Передалось по воздуху или через прикосновение. — Никто больше не причинит тебе вреда. Никто. Рей хмурится. Делает шаг, другой. Касается воды с опаской. Та чистая, горячая, пахнет вкусно, так что не должна пугать ее. — Амок, — шепчет она и забирается в ванну прямиком в одежде и кедах. Опускается в воду с обреченным видом и окунается с головой, выплескивая лишки за край. Пол скользкий, колени мокрые, а он все таращится на нее — чудную русалку, оккупировавшую его дом. Нет, он сам пригласил ее. — Ты сказала, амок? — его память услужливо перерывает тонны воспоминаний, находя одно. Сноук назвал ее так. — Рей, почему ты сказала это? Рей! — проще, наверное, убить ее, чем вытащить хотя бы одно слово. — Что это? — безумие, возникающее на другой половине земного шара. Внезапное и беспощадное, но какое отношение оно имеет к Рей? Где-то в глубине дома взрывается трелью телефон. — Посиди тут, — и Кайло, оскальзываясь, поднимается на ноги. Брюки испорчены, можно выбрасывать. Да и с потопом, устроенным Рей, нужно что-то делать. Наспех он расстилает под ноги полотенца, уже и не думая, чистые, грязные. И выбирается из ванной комнаты. — Да? — это Хакс, он один умудряется вложить в короткое Рен столько презрения, что любой другой человек на его месте уже подавился бы этим ядом. — Чего тебе? — Ты что, новостей не смотришь? Я удивлен, что ты не в участке, мне казалось, ты двери начнешь выламывать, только бы получить доступ к уликам. Не знаю, чем чебе пригрозил шеф, короче... — на заднем плане кто-то быстро говорит, и Хакс отвлекается туда, принимаясь надиктовывать что-то неразборчивое. — Нет, нет, не на стол, к остальным. Митака — полный идиот, я тут совсем свихнусь, — это видимо, адресовано уже Кайло. — Ты с девчонкой уже говорил, нет? Она, похоже, была свидетельницей Сноуковских похождений. Ее кровь есть на одежде последних трех жертв. И это странно... Рен? Рен?! Кайло отключает телефон.***
Из нее не вытащить и слова — после воды она словно рыба, проглотила язык и сидит в коконе из халата, пледа, а поверх тяжелое покрывало. Только ступни босые выглядывают из вороха тканей. Нужно будет найти новую одежду, покопаться в ящиках Джайны. Может, что-то еще осталось, хотя большую часть мать отвезла на распродажу. Или выбросила. Новости Кайло удачно игнорирует, перещелкивая вовремя с одного канала на другой. Происходящая на экране вакханалия звуков и движений — это извращение какое-то, а не конкурс песен — вызывает у него мигрень, Рей же вообще не обращает на это внимания. Она следит за ним. Наверное, даже тщательнее, чем он за нею. — Что он делал с тобой? — нетрудно догадаться. В больнице удивлялись, как она еще может ходить или дышать. Шрамы, некоторые совсем свежие, застарелая пневмония, осложненная нахождением в сыром подвале. Сломанное и неправильно сросшееся ребро. Израненные и опухшие, нагноившиеся ступни. Коктейль из наркотиков и транквилизаторов в крови. Все это и длительная голодовка в темноте сказались на организме. И больше всего на психике. — Всякое, — слова даются ей нелегко. Рей вытаскивает их из себя словно иголки из-под кожи. — Он заставлял тебя смотреть на них? Или убивать? — Нет, — тени, застывшие маской скорби на лице, дрожат. — Я только... наблюдала. — Ты дашь против него показания? — благодаря ее одному слову Сноук пойдет на электрический стул. — Можешь поспать со мной сегодня? — его вопрос зависает в воздух, оставшись неотвеченным, Рей словно не слышит его. — Пожалуйста. Одно это пожалуйста и ее взгляд разрушают с таким трудом выстроенное самообладание, и попытку вести себя профессионально, и осознание того, что он ничем не лучше Сноука, потому что уже согласен. — Хорошо.***
Она лежит рядом словно мертвая, неподвижная, и ее острое колено касается его бедра. Кайло закрывает глаза и старается утихомирить расшумевшееся сердце. Оно колотит о ребра, вскипает шумом в ушах. Амок, шепчет ему тишина, амок, амок, амок. У нее в руках нож, и ты больше не проснешься. Она была там, она знает, как перерезать горла. Она здесь, зря ты привел ее домой. Зря, Бенни-бой, какой же ты дурачина, права была мама... Кайло подскакивает на матраце и локтем задевает Рей. Она не дергается. Только смотрит на него внимательно — глаза темные, большие, острые словно иглы. — Почему ты не спишь? — он трет виски. Кажется, еще немного — и мозги полезут через нос. — Что такое? — Тогда он придет, — Рей еле шевелит губами, и он понятия не имеет, слышит ли ее, или это продолжение кошмара. — Он знает, когда я засну. И придет. — Он в изоляторе. Он никогда больше не вернется. Я же пообещал. — Ты не прогонишь меня? — Нет, конечно, нет, — в темноте решиться на прикосновение куда сложнее. Он тянет ноющие пальцы наощупь туда, где должен быть ее рот, разомкнутый, податливо влажный, с юрким языком. Он заберет это все — по капле выпьет всю воду, проглотит гвозди и стекло, больше он никого не потеряет. Никогда. Рей продолжает лежать неподвижно, даже когда он собирается с силами и наклоняется над нею, теряя последнюю точку опоры.***
— Она у тебя, так, Бен? — Сноук даже в тюремной робе отвратительно-яркого оранжевого цвета выглядит довольным. — Ты уже попробовал ее? Знаешь, почему я выбрал ее? Почему пощадил, а остальных пустил в расход? Ты знаешь, да... — он хрипит, заходясь лающим кашлем. Если не доживет до стула, его прикончит рак, последняя стадия, шепнул ему на ухо Митака. Где была эта слепая сука по имени возмездие пятнадцать лет назад? — Твоя Джайна и в подметки Рей не годилась. Только скулила о пощаде. Но Рей... О, она та самая. Моя сладкая, сочная вишенка. Она рассказала тебе, как я воспитывал ее? Показала свои шрамы? Просила тебя ее трахнуть, только не убивать? — Выйди... — он не помнит, как остается наедине со Сноуком, не помнит пачку, всунутую Хаксу в дрожащие пальцы. Не чувствует боль в окровавленных костяшках, не слышит его хрипы, не видит себя. Амок, вертится на языке вместе с соленой, пузырящейся пеной, и он вминает кулак в изувеченное лицо, чувствуя, как лопается под ударом кожа. Булькающие стоны затихают. — Ты сдохнешь, — Кайло стирает с руки кровь и прячет платок в карман. — Я приду посмотреть, как ты будешь корчиться на стуле и умолять о пощаде. Ты сгоришь в аду, Сноук. А она останется со мной. — Ты так ничего и не понял, Бен, — искаженное болью, разбитое лицо словно маска. — Она амок. Она сожрет тебя со всеми потрохами, — он больше ничего не скажет, не даст выбитая челюсть, но скалится до последнего, пока его сгорбленная фигура не исчезает в сопровождении двух тюремщиков. Жуткой довольной улыбкой, словно выиграл он.***
По дороге домой Кайло забегает в кафе на углу и выносит оттуда коробку с еще горячими золотистыми вафлями, источающими сладкий аромат. Он знает, Рей любит их. Она любит все то, что ест он. Все, что он делает. Все. — Рей? — он долго возится с ключами и, зайдя внутрь, захлопывает дверь ногой. — Рей, я дома. Ни звука. И все же он замечает ее в проеме. Это все еще ее любимая игра — она похожа на тонкую вырезанную из кости статуэтку, поблескивающую золотом. Ее кожа наконец стала смуглой. Тело стало более округлым, и ребра больше не выступают под кожей. Его тянет к ней, и он поддается этому желанию беспрекословно. Коснуться ее щек, огладить голое острое плечо, усыпанное веснушками. Опуститься на колени и прижаться лицом к животу, испещренному шрамами. Потянуть за конец веревки, наматывая на кулак, и смотреть, как она улыбается.