***
Она успешно избегает его в городе — к счастью, это не так уж и сложно, хотя бы потому, что кроме работы Рей там делать нечего — выбирая самые тихие и темные переулки для дороги домой, но чертов Дукати все равно слишком громкий и заметный. Ему самое место на трассе, ровной и гладкой, без трещин или выбоин. Этот байк просто создан для того, чтобы разгоняться под сто двадцать в час, наедине с опрокинувшимся вниз небом, сливающимся с дрожащей линией горизонта вдали. Чувствовать себя птицей, раскрывшей крылья и устремившейся вперед, наперегонки с ветром. Жаль, пока на лодыжке сидит чертов браслет, ей это все не светит, она словно мелкая полудохлая мошка, намертво застряла в липкой паутине Джакку. Но — удивительное дело — проходит день, другой, заканчивается неделя, а Рен и сам больше не приходит к ней. Как будто подаренного байка вполне хватает, чтобы расплатиться за все. Роуз буквально ежедневно рапортует о том, что он говорил и на кого смотрел, какой марки печенье ему нравится и как он ценит общение с хорошими людьми, да с таким придыханием, что и спрашивать больше не надо, куда она собирается в таком виде. В церковь, конечно. Свидание с богом, вот как теперь это называется. С богом по имени Бен Соло. — Ты бы видела, как на него пялилась Джоди, как будто хотела съесть его целиком. Специально одна приходит. Наверное, думает, что никто кольца на пальце не заметит, — в голосе Роуз проскальзывают ревнивые нотки, лишь слегка, для видимости затертые презрением. — А ты снова не идешь, да? Ну и ладно, — она больше не злится за то, что Рей отвергла столь ценный подарок. Может, даже немного радуется — байка вполне хватило, чтобы весь город заходился священным негодованием. К счастью, проповеди не дают им четвертовать ее на месте за неуважение к святому отцу, что так печется о единственной заблудшей овце. Пока что они просто смотрят. И ждут. — Тебе еще что-нибудь надо? — Нет, — Рей устало качает головой. Сегодня она поедет домой пораньше и завалится спать. И будет спать все выходные. — Иди уже. Я сама уберусь. Придерживая здоровенную коробку под заклеенным днищем — надо было уже давно весь этот мусор выбросить — Рей толкает задницей дверь, пятясь наружу из подсобки, и чувствует, как под пятку что-то так и лезет. Массивный ботинок, по которому она уже неплохо протопталась — а следом ее за локоть подхватывает Рен, не давая упасть. Другая его рука застывает в опасной близости от ее талии, но так и не касается. — Нет! — Рей дергается в другую сторону, потому что пальцы на локте стискивают ее стальной хваткой, и это значит, что ей не убежать. — Не трогайте меня! Не трогайте... Не... — на мгновение она вообще перестает соображать, что происходит и кто это. На голову валится удушливая пелена страха, а стены коридора опасно шатаются, словно собираясь сдавить насмерть в своих объятиях. Он отпускает. Быстрее, чем она успевает собраться и прийти в себя, поняв, что ей больше ничего не угрожает. Мир все еще слегка штормит, но из размытого марева понемногу проступает чужое лицо. — Я... я не... — Рей позволяет ему забрать коробку из рук и обхватывает себя за плечи, словно защищаясь. — Нельзя так подкрадываться! — его взгляд совсем другой, чем обычно, колючий и расстроенный, и это даже хуже, чем молчание. К молчанию вокруг Рей уже как-то привыкла, но его глаза... Как будто она залепила ему по лицу. Или под дых. — Извините. — Куда это отнести? — Рен мгновенно отступает назад, из света в тень, и его лицо расплывается, теряя четкость черт, а голос звучит ровно. Почти безразлично, словно ничего только что не случилось. — Я... это... я сама, верните обратно, — черт-черт-черт! Между ними будто земля раскололась или что-то вроде. Целая пропасть, через которую не перепрыгнуть. Рей растерянно вздыхает. — Пожалуйста? — Я сам отнесу ее, она довольно тяжелая, — он не уступит, даже если придется пересечь эту невидимую черту и попытаться отобрать у него коробку. — Куда? — На улицу. Нужно выбросить это. Рен кивает и заворачивается, уходя. Черт! Дукати спокойно стоит себе рядом с отмытой Веспой — его местные любители правосудия не тронули. Побоялись бога? Ха-ха. Да уж, какая удачная шутка. Рен, уже отнесший коробку к мусорным ящикам в дальнем углу стоянки, возвращается не спеша, заставляя Рей еще больше нервничать и загонять ногти в мякоть ладоней в карманах комбинезона. — Вы же знаете, что можете забрать байк обратно? — она мямлит так, словно на допросе и, опустив глаза, слегка краснеет. Оттоптала, так оттоптала, след на ботинке виден, наверное, даже из космоса. — Ага, — кивает Рен, — но не хочу. Тебе он больше нужен. Хотя... Я хотел бы подвезти тебя до дома. Это такая шутка? Или, может, она что-то не расслышала или не так поняла? Рей таращится на него, уже даже не стараясь вспоминать о приличиях. — Ты могла бы подбросить меня, но я понял, что тебе не нравится, когда тебя трогают. Ох. Черт. Она открывает и закрывает рот, не зная, что и сказать. Он мог бы забрать его. Но не хочет. Зато хочет прокатиться вместе. Черт, будь тут Роуз, она бы придушила Рей за вот это все. Подумала бы, что преподобный Соло флиртует с нею, хотя это все еще последнее, что вообще может прийти нормальному человеку в голову. — Вы... Ты... — она сбивается, и невидимая трещина между ними сама куда-то девается. — Ты же не серьезно! — Серьезнее не бывает, — Рен жмет плечами. — Ну или я пройдусь пешком, мне несложно. Пешком? Да ее же повесят на первом дереве. И часа не пройдет, как все до последнего будут знать, что она сделала. — Ладно, но ты поведешь. Я только... мне надо... дай мне пару минут, — ей нужно вымыть руки. И лицо. Сложнее всего сдержать дрожь и обнять его за талию. Ее собственные руки, кажется, распухли, превратились в бесполезные обрубки, и тот факт, что это ее собственный выбор — держаться за кого-то — ничего не меняет. Рей вздыхает и закрывает глаза, когда мир дергается и начинает уплывать из-под задницы. Если она и птица, то точно без крыльев. — Тебе нужно что-нибудь? — он слегка оборачивается к ней, перекрикивая гул двигателя. — Надо заправиться. Можешь пока зайти в магазин, я подожду. Нет! Рей бешено мотает головой. Никаких магазинов, пока она катается вместе с отцом Соло, никаких остановок — нужно было просто отдать ему ключи и все. Это ей следовало возвращаться домой пешком, и плевать, что идти больше часа. — Н-н-не н-н-надо, — просит она сквозь зубы. — Пожалуйста... Неужели он не понимает?! — Доверься мне, хорошо? — понимает. Еще как, судя по тону. В итоге это он уходит платить за бензин, а она заправляет байк. И нервно поглядывает на Рена, застрявшего с другой стороны стекла, в магазинчике вместе с Бобом. Одним из лучших друзей Платта. Что ему расскажут? Что она была оголтелой малолеткой, соблазнявшей своего опекуна, милейшей души человека? Что она носила только короткие юбки — потому что других ей Платт не давал и не разрешал носить штаны? Что она воровала еду, когда у нее был лишь один выбор — ужин или минет? Рен возвращается словно ни в чем не бывало. Прячет бумажник во внутренний карман куртки и быстро застегивает молнию до самого горла, будто не хочет, чтобы она видела белую колоратку. — Что лучше, как думаешь — попкорн или мороженое? Это он ей? Рей слегка огорошено таращится на Рена. Других девушек — да и вообще людей — снаружи на заправке нет. — Сегодня же пятница. Полагается ходить в кино, — поясняет Рен и берется за шлем, пряча под ним неулыбчивое лицо. О нет! Если он это все из какой-то извращенной жалости... Рей аккуратно соскальзывает с сидения байка. — Я сама дойду домой, — и она добавляет, чувствуя, что ему это не понравится: — Извините меня, отец Соло. Прочь отсюда, как можно скорее, пока он не увидел, что на глаза слезы наворачиваются. — Рей... — через шлем его голос звучит сдавленно и глухо. Хотя ей все равно кажется, будто это гром небесный посреди тишины заправки. — Рей, послушай, эй... Она даже не оборачивается и быстро перепрыгивает на соседнюю тропинку, слишком узкую, чтобы раскатывать по ней на байке. Хотя прекрасно знает, Рен не пойдет за нею. Он ведь не посмеет тронуть ее.***
— С дороги, маленькая сучка! — лишенный особенной защиты святого отца Соло, мир принимает свои нормальные очертания. Уродливые и до ужаса привычные. — Чтоб ты сдохла! — орет ей вслед старик Доулз. Рей спрыгивает с обочины в траву и ковыляет потихоньку — чертов браслет вгрызся в лодыжку так, что, кажется, стер все до самой кости. А до дома еще полчаса идти, не меньше. Хотя все это она заслужила — нужно просто перестать доверять людям, вот и все. С остальными же вышло. По крайней мере, он не зашвырнул в нее пустой банкой из-под пива. Или камнем. В реве ветра ей даже слышатся знакомые звуки. Низкое вибрирующее рычание двигателя, а потом из-за поворота вылетает массивная черная фигура, низко склонившаяся над рулем. Со стороны они будто единое целое — не человек и байк, а что-то... другое. Достаточно красивое, настолько завораживающее, чтобы Рей застыла на эти чертовы полторы минуты и не успела спрятаться за дерево. Он прирожденный гонщик, зачем ему церковь, религия... и этот чертов ошейник. Неужели он не хочет быть свободным? Рен тормозит возле обочины и быстро стаскивает с головы шлем. — Рей, — его голос звучит хрипло и глухо, или это она не слышит, слегка оглушенная стуком сердца? — Иди сюда. Пожалуйста. Его дом остался позади, так что у него в общем-то не было никаких причин ехать сюда. Вообще никаких. Абсолютно. — Я и так доберусь, — чертова гордость ее погубит. Не сегодня, так через пару дней, когда придется возвращаться на работу пешком. — Спасибо, но нет. — Или я сам за тобой приду, — это звучит веско, не как угроза, а неоспоримый факт. Не догнал тогда, сделает это сейчас. — Ну ладно... — он ставит байк на подножку, явно собираясь спуститься к Рей, и она сдается. Ступню щекочут бурые капли — ну вот, браслет снова стер ногу в кровь, но Рей очень старается не подавать виду. Только не хватало этой жалости снова. И протянутую руку игнорирует, взбираясь по насыпи самостоятельно. — Мне следовало поторопиться, — он бормочет, будто извиняясь. — Никогда не думал, что можно сбегать так быстро. О, он еще не видел, как быстро она может убегать. И не увидит. Рей выдавливает из себя кривое подобие улыбки и принимает белый шлем, нахлобучивая его на голову. По ноге скачет боль, то стихая, то принимается грызть лодыжку не хуже бешеной собаки. В этот раз ей немного проще держаться за Рена, хотя бы потому, что она злится. И нет, благодарности за спасение он тоже не дождется.***
Он останавливается у съезда к озеру, где даже Дукати проедет с трудом, но не собирается разворачивать его и исчезать в лучах заката. А толкает вперед, стараясь держать темп наравне с ковыляющей Рей. — Меня не надо провожать, спасибо, — сразу предупреждает она. Повторяет еще раз, и еще, но Рену, кажется, плевать. — Сильно болит? — спрашивает он вместо того, совершенно игнорируя ее просьбу. — Может, сядешь на байк, не думаю, что он развалится, если я буду толкать его вместе с тобой в седле. Рей фыркает. Это почти смешно. — Я привыкла. Но скучать по нему не буду, когда снимут. — Ага. Здесь, среди деревьев, залитых ало-золотым светом заката, в тишине, нарушаемой только треском веток под колесами и пением птиц, ей намного лучше. Пелена раздражения спадает, и можно смириться даже с внезапным спутником. Тем более, что Рен идет по другую сторону от байка, достаточно медленно, чтобы Рей не было так больно. — Все, вон мой дом, — Рей указывает на виднеющийся среди деревьев фургон, сияющий свежей белой краской. Теперь он не кажется таким убогим, по крайней мере, издалека — она старалась, сама, впрочем, не сильно понимая, зачем. Все равно это просто старый раздолбанный фургон, и до приличного жилья ему как до луны. Тем более, что Рен уже все видел. И кое-как закрашенные надписи тоже. — Ага. Кажется, этот человек вообще не понимает намеков. Дукати он закатывает под тент, а затем указывает Рей на раскладной стул, выставленный снаружи исключительно для погожих деньков, когда можно любоваться природой. — Где у тебя аптечка? О черт! Черт-черт-черт... От этой унизительной жалости Рей наизнанку выкручивает. Поняв, что она так и собирается простоять в ступоре минуту или целый час, возмущенно уставившись на него, Рен идет к фургончику и дергает за ручку. Заперто. Конечно, а что он думал, она оставит дверь нараспашку? Там, конечно, и красть нечего, но даже ее убогий матрац дважды резали, а все остальное переворачивали вверх дном. — Давай ключи. — Не-а, — это последнее, что она соберется сделать в своей никчемной жизни. Пригласить Рена в свой никчемный дом? Черта с два. — Я сама возьму. Оглядываясь, чтобы он не пошел следом, Рей возится с ключом и запрыгивает внутрь. Аптечка у нее есть, но там только самое необходимое, самое простое. Пластыри, раствор для обеззараживания, таблетки от кашля и головы. — Рей? — несется снаружи, и она спешно подходит к зарешеченному окошку, пока Рен не вздумал зайти внутрь. — И можно мне миску горячей воды и полотенце? Он усаживает ее на стул, а сам опускается на землю, совсем не замечая, что пачкает колени в пыли. Расшнуровывает кеды, сперва один, потом второй, окунает край полотенца в воду и стирает грязь. Она должна была сделать это сама — она должна и могла, но... Наверное, просто сошла с ума. — Ауч... — шипит Рей и морщит нос. — Щиплет. — Тебе нужно было попросить хотя бы нормальный браслет на ногу, этот явно не твоего размера, — Рен аккуратно промакивает свежие красные ссадины на лодыжке, пока вода в миске не становится бурой. — Ты же не хочешь, чтобы тебе отрезали ногу. — Нет, — но с другим браслетом не выйдет. Она уже просила, и надо же, каждый раз ее размера не было. Каждый чертов раз ее посылали нахрен. — Дай мне, — порывается она хотя бы пластырь наклеить, — потому что ощущение чужих пальцев к коже, пусть и воспаленной, изодранной, заставляет ее чувствовать то, чего Рей не надо. И тот факт, что это все из жалости, тоже не помогает. Она ведь не просила, чтобы ее жалели. — Нет, сиди смирно, — щедро залепив все ссадины пластырями — кажется, он израсходовал целую коробку — Рен все еще стоит на коленях и мягко, самыми кончиками пальцев поглаживает ее лодыжку. Он не видит, что у нее вся кожа в мурашках? И что она вся красная, как тот закат, разлившийся на озерной воде. И что... Рей открывает рот, чтобы сказать хоть что-нибудь. Глупое, злое, отвратительное, только бы хоть как-то угомонить разбушевавшееся сердце, со всей дури колотящееся о ребра. Он успевает раньше. Рен разрывает прикосновение и чуть подается назад, расстегивая ворот куртки, и вытаскивает из внутреннего кармана небольшую пачку спрессованного попкорна. — Будешь?***
Конечно, Роуз узнает обо всем. Что ее святой отец Соло не только любит захаживать в автомастерскую после проповедей. Потом он — вместо того, чтобы принять помощь от любой из девушек, готовых катать его на своей машине от рассвета и до заката — отвозит Рей домой. На подаренном ей же байке. — Может, я заеду к тебе сегодня? — предлагает она. — Куплю чего-нибудь, чизкейк какой, посидим, на закат посмотрим... Это настолько странно, что Рей от неожиданности роняет шуруп из пальцев и только слышит, как тот звякает, катясь в угол. — Но ты же не любишь лес! — Всякое бывает, — Роуз пожимает плечами. — Ну так что? Она все еще не любит лес. И тишину. И продавленный стул, и комаров, и даже чизкейки не входят в список ее самых любимых вещей. Зато там есть кое-кто другой. — Его там не будет, Роуз, — пытается объяснить Рей. — Скорее всего, не будет. Я не общаюсь с Соло, как все вы. — Отцом Соло, ты хотела сказать. Он подвозит тебя домой почти каждый день, — в ее голосе снова слишком много обиды, как будто Роуз не понимает или не хочет понимать, что все совсем не так. — Это из-за ноги, — лодыжка обросла целым слоем из маленьких липких полосок, которые Рен наклеивает поверх старых, чтобы раны спокойно заживали. Он израсходовал уже по меньшей мере четыре коробки пластырей, привезенных с собой, но это все, что их объединяет. — Ну тогда и я хочу тебе хоть немного помочь! — Но мне не нужна ничья помощь! — Рей не выдерживает. — Ты не можешь мне помочь. Никто не может. Роуз поджимает губы и огорченно мотает головой. — Я думала, мы подруги. Так оно и есть, все еще. Меньше всего хочется ссориться с нею из-за человека, не способного дать любовь кроме той, что идет вместе с покаянием и смирением, и прочей религиозной хренью. — Хорошо, — Рей сдается и поднимает руки в примирительном жесте, — привози чизкейк, отдохнем вместе. Всей этой едой можно накормить десять голодных мужчин: два пирога, салат в здоровенной миске, какие-то крекеры, лимонад в бутылках, не хватает только гриля на ножках, чтобы это превратилось в полноценный пикник на природе. Но для Роуз это, кажется, настолько важно, что Рей даже не пытается отговорить ее. Рен — не отец Соло, Рен — не ее особенный друг или парень, и вообще не факт, что появится сегодня или завтра, ему есть чем заняться помимо того, чтобы катать ее на заднем сиденье Дукати по всему Джакку. Тем более, что раны неплохо поджили, и больше нет необходимости возиться с нею как с маленьким ребенком. — Я оставила записку на двери, думаешь, он поймет, куда ехать? — Роуз то и дело оглядывается назад, к шоссе, и прислушивается к каждому шуму. — Ох, — Рей качает головой. Остается только надеяться, что сегодня в церкви появится сам бог или дьявол, чтобы задержать его там. — Может, поедим пока? — Нет, подожди. Подожди пока. Рен заявляется уже в потемках. Выкатывает байк на поляну перед фургоном, слегка остолбенело щурясь в свете фонаря. Кажется, он не ожидал встретить тут Роуз. Вообще не ожидал. — Рей, я... — его тон тут же меняется, и это почти незаметная, еле уловимая разница от обычной сдержанности, за которой прячется усталость, до вежливого равнодушия. — Здравствуй, Роуз. Та сияет словно новая лампочка и принимается крутить на пальце прядку. — Здравствуйте, отец Соло. Может, вы проголодались, я тут приготовила кое-чего... Вот, попробуйте. Уверена, вам понравится. Рей, прячущаяся за Роуз, встречается с ним взглядом и жмет плечами. Это не ее вина, что он так всем нужен. — Спасибо, — Рен оставляет байк под тентом и берет тарелку с куском чизкейка, садится на стул, предложенный Роуз — черт, она туда даже плед постелила! — Рей? Они перебивают друг друга, наполняя воздух нестройным, диссонирующим многоголосьем. — ... я бы хотела сказать вам... — ... они пересмотрят твое дело. — Что?! — Рей и Роуз отвечают хором. — Я ездил переговорить со своим старым знакомым. Им придется все исправить, потому что твоя ситуация меньше всего напоминает нормальную. И я прослежу за этим, — он так и не тронул свой пирог, все его внимание сейчас обращено на Рей. — Нет, вы... — Святые яйца! — Роуз менее сдержана в выражении своих чувств. Она сейчас где-то посередине между слепым обожанием и... страхом. — Извините меня, отец Соло, но это самое идиотское решение на свете, — страха больше. И если уж она испугалась, непричастная ко всему, единственная, кто поддержал Рей во время травли, то что будет с остальными? Она права — то, что он сделал, настоящий кошмар. — Я не просила этого, — Рей тоже разрывается. Между желанием заплакать и — возможно — даже броситься ему на шею, потому что он вступился за нее, и ударить. Заклеивать ногу — это одно. Даже подарить очень дорогую игрушку странно, но допустимо, в конце концов, он каждый день говорит о милосердии к нищим и убогим. Но нельзя вмешиваться в то, что уже произошло. Нельзя вернуть все назад, нельзя исправить. — Позвоните ему снова, прямо сейчас, и попросите не лезть во все это. Пожалуйста! Рен хмурится, отставляя свой чизкейк на столик, вынесенный специально к его приезду. — Тебя освободят от условного и больше не придется носить браслет, понимаешь? Она понимает. И то, что той же ночью, как они узнают, что их тайна раскрыта, придут за нею. — Нет! Я подожду. Я... — Рей подается вперед и стискивает его плечо, такое крепкое, будто под рукавом куртки не мясо, а сталь. — Я могу подождать. Месяц или целый год, плевать. — Пожалуйста... — у нее горит ладонь, горят щеки, а на глаза наворачиваются злые слезы. — Пожалуйста, Рен, — ей все равно до остального мира, они могут ненавидеть ее, сколько влезет, но скоро она уедет отсюда. Мир размывается, становясь незначительным. Фургон, столик, чертовы пироги, лицо Роуз... Остаются только его глаза, отвратительно честные, настоящие и чернее ночи, злые. Он злится, вот что. Он ненавидит ее за то, что придется сделать. Пожалуйста, умоляет она его молча. Пожалуйста, Рен. Он расстегивает куртку — белая полоска разрезает его горло пополам — и вытаскивает телефон. Роуз забирает с собой и Рена, и второй, даже не надрезанный чизкейк, наверняка надеясь, что он попробует его попозже и тут же оценит ее старания. Их фигуры — ее такая маленькая по сравнению с его массивной черной тенью — медленно растворяются в темноте. А Рей тяжело вздыхает и валится на стул, на котором все еще лежит заботливо постеленный плед, чувствуя, как все дрожит. Мир трясется, ее собственные пальцы, впивающиеся в погнутые, ржавые подлокотники, дрожат, и луна, зависшая над кромкой листвы, ходит ходуном. Ее собственное сердце глухо колотит о ребра, ворочаясь в грудной клетке и так и рвется наружу. Нельзя, слышишь? Нельзя, пытается она успокоить его и себя, подтягивает колени к подбородку, обхватывая их и давится сухими рыданиями. Нельзя. Ее сердцу, кажется, совсем плевать. Оно давно уже само по себе и делает что хочет. Запретов для него не существует.***
В этот раз чутье ее подводит. Она лежит в гамаке, лениво раскачиваясь, и теребит в пальцах острый конец книжной закладки, прижимая к подушечкам, чтобы чувствовать боль, как что-то громко хлопает и мелко жужжит мимо уха. И вгрызается в ствол дерева позади. Это звук ей хорошо знаком — Платт любил охотиться и несколько раз даже брал ее с собой, хотя никогда не давал винтовку в руки. Так свистит пуля. Рей валится на землю, выбросившись из гамака, и прислушивается, боясь пошевелиться. Если она встанет, то может схлопотать еще одну, и в этот раз у стрелявшего обзор будет получше. Но проходит минута, вторая, и еще одна, когда каждый скрип, треск, даже ее собственное дыхание кажутся ей оглушительно громкими и смертельно опасными, и ничего не происходит. Никто не приходит за нею. Пулю, застрявшую в дереве, Рей тоже узнает. Ункар и шериф закупались в одном оружейном магазинчике. Она смеется, громко, задыхаясь, пока не начинает рыдать. — Рей? — голос Рена с той стороны двери звучит глухо и не так маняще. По крайней мере, Рей еще может сдержать желание открыть все замки один за другим и, выступив наружу, броситься ему на шею. — Рей, что-то случилось? Что происходит? Ему ли не знать. Наверное, кто-то узнал, может, этот человек, о котором Рен рассказывал, успел дозвониться до службы соцзащиты, а, может, и самому шерифу, какая разница. — Ты не хочешь объясниться? — он лупит кулаком по двери, и та железо жалобно звякает, вздрагивая. — Нет, — она уже предупредила Роуз, что в ближайшие пару дней не появится в городе, а может и больше. Если надо, будет жрать траву или наловит в озере рыбы, но в Джакку ей делать нечего. Рену рядом с ней делать нечего. Он для нее слишком опасен. — Все в порядке. Просто... уходите. Пожалуйста, Рен. Уходи, слышишь? — как странно, как жутко осознавать, что ее будто невидимой ниткой примотало к чужому человеку. И сейчас она рвет ее, но больше только ранит себя. Рей отступает назад, пряча руки за спиной. Она не откроет. Даже если он начнет выламывать дверь, она и не подумает открывать ее. Снаружи воцаряется тишина, а затем слышны тяжелые шаги, затихающие вдали. Так лучше, лучше для него. И для нее. Рей криво улыбается, замечая краем глаза свое отражение в зеркале. Оно выглядит так, словно провело вечность в аду. Из трейлера она выбирается часа через три. Звякает замками, отщелкивая их, открывает дверь и... видит Рена. Он примостился на стуле, слишком маленьком для его медведеватой фигуры, и, кажется, спит. Черт! Черт! Даже если она сейчас прокрадется мимо него и спрячется где-нибудь в лесу до утра, это ничего не решит. Потому что он все равно вернется. Значит, нужно сказать ему правду, и тогда ему придется убраться. Может, даже насовсем. Она подходит к нему не спеша, собираясь как следует насладиться его видом. Спящий Рен выглядит немного иначе, чем обычно. Хмурая складка между бровей разгладилась, а рот чуть приоткрыт, придавая ему беспомощный вид. Рей касается его волос — они густые, жесткие и колют ладонь, и ласково гладит его. — Бен... — так будет честно. — Бен, — ей нужно разбудить его, хотя лучше бы он провалился в кому и так и остался спать на этом чертовом стуле целую вечность. И она бы просто любовалась им. — Проснись, Бен. Он открывает глаза, резко, смаргивая сонную пелену, и смотрит не отрываясь. Они снова будто склеенные, насмерть обмотанные невидимой нитью, врезавшейся в горло так, что не вздохнуть. — Пожалуйста... — Рей облизывает губы и продолжает, а голос рвется, превращаясь в жалкое подобие шепота, — если я тебе хоть немного дорога, не приходи сюда вообще. Ни сегодня, ни завтра, ни через месяц. Забудь, что я вообще существую, хорошо? Оставь меня в покое. Позволь мне... жить. Он вздрагивает на последнем слове. Вскидывается и отворачивает лицо, пряча за черной волной волос. И дрожит. — Вот, — Рей протягивает ладонь и возвращает ему ключ, обвитый цепочкой с золотыми кубиками. Это тоже принадлежит ему и должно вернуться обратно к хозяину. Иначе обман не выйдет таким убедительным. — Спасибо. Она не будет смотреть, как он уходит. Ни за что. Поэтому сбегает первой. Жаль только, что недалеко, и звук заводящегося мотора вгрызается в разум болью, что будет посильнее, чем от жалкого браслета.***
Нет больше Рена. Есть отец Бен Соло, но с ним Рей видеться ни к чему. Она не верит в бога, не жалеет о том, что застрелила ублюдка Платта, и не собирается раскаиваться в остальных грехах. Искупила сполна, пока валялась в отключке в трейлере больше трех дней, задыхаясь от слез и ненависти к себе, посмевшей позариться на святое. К счастью, Роуз больше ни разу не заговаривает о нем. Ни о чем, кроме чертовой работы, машинах и продаже мастерской. Это место так и не стало домом — клеткой для птицы, укрытой черным платком, пожалуй. Так что отсюда Рей заберет только Веспу, и хватит. Но в ее последний вечер... так себе вечер, когда Рей понятия не имеет, стоит ли браться за что-нибудь, ведь завтра ее уже тут не будет, Роуз останавливает ее у дверей. — Не ходи, — внезапно шепчет она, будто их могут подслушать. — Не надо. Не ходи домой. Не ходи. Куда уж понятнее. Рей бледнеет, закусывает губу и кивает. Повезло еще, что документы, как и неплохая сумма денег за мастерскую, еще тут, в сейфе. А там просто фургон. Старая коробка, тесная и убогая, и без него она точно переживет, что бы они с ним не сделали. Она выходит наружу, когда совсем темно, и над парковкой горит единственный фонарь. Сейчас Джакку выглядит таким тихим, мирным. Безмятежным, что ли. Осталось последнее, самое важное. Рей нахлобучивает белый шлем и забирается в седло Веспы. В церкви сейчас пусто и тихо. Только свечи горят. Забавно, до чего же она боялась этого места — пришлось добираться до работы окольными дорогами, чтобы не видеть ее даже мельком. А теперь идет себе спокойно, и сердце разве что чуть-чуть заходится, когда она видит темную фигуру у бокового выхода к галерее. Черная сутана ему идет, делает таким... мощным, величественным, плавным и красивым, хотя скорее всего она просто соскучилась. — Рей? Вместо ответа она чуть поднимает подол платья, показывая чистую от браслета лодыжку. — Нравится, отец Соло? Он улыбается и даже не криво, не угрюмо, как обычно, без тени огорчения. Просто улыбается и выглядит еще красивее. — Ага. Ты зашла попрощаться? — он подбирает слова мучительно долго, будто старается оттянуть тот момент, когда она скажет это отвратительное слово, а затем исчезнет. — Ну... — Рей жмет плечами. — Думаю, прямо сейчас мой дом горит, ну или что-то вроде. Так что да. Но сначала мне нужно исповедаться. Меня терзает вина, и я ничего не могу с этим поделать. Кажется... кажется, я в тебя влюбилась. Нитка на горле стягивается так туго, что в глазах темнеет, и ему нужно просто разрезать ее. Дернуть изо всех сил, чтобы лопнула и пропала, и все будет как раньше. Плохо или хорошо — не важно. — Ну? — почему он ничего не говорит. Не ругается, не жалеет ее, как должен был, не успокаивает, почему молчит? Неужели именно так и выглядит прощение? Наконец он отмирает. Рен... Бен жует губу, а затем наклоняет голову, и в черных глазах поблескивают крошечные огоньки — от свечей, обступивших его со всех сторон. — Я могу наложить на тебя епитимью, Рей, если хочешь, — его голос крепнет, становясь цельным, сильным, нестерпимо громким, прокатываясь внутри разума волной, что может сравниться с цунами, или это просто ее так ведет от ожидания. Пуля, просвистевшая в трех сантиметрах от виска, была милосерднее. — Отвези меня домой. Рей вздрагивает и кивает, почти не слыша ничего из-за крови, колотящей по вискам. — Но это далеко отсюда. Очень далеко. Согласна?