История об Ооочень долго доходчивом мальчике

      Если бы не эта бабуля, сегодня я бы даже не пошел к Стасу: а что, он не сахарный — не растает, не кролик — от одиночества не умрет, а меня пацаны позвали вечерком пивасика врезать. Но не такая я уж бесчувственная скотина, чтобы бухать, пока мой друг страдает.       И вот я снова иду в больницу с полным пакетом различных орудий мирного бабкоустранения. Готовлюсь к трудной битве. Сначала захожу к Стасяну, говорю: «Здорово, есть, че похавать: я из универа сразу». А он с койки вскакивает, бежит ко мне и опять плачет: — Никитос! Практикантки из медицинского университета просто маньячилы какие-то! — всхлипывает, совсем расклеился, мне даже жутко становится. — Шесть игл об меня сломали…       Тут не в иглах дело, дурень, а в тебе.       Еще один признак вампира, или, скорее, комплекс признаков — высокая механическая прочность тканей организма, стойкий иммунитет, быстрая регенерация. В совокупности эти качества и не дают так просто вонзить ему в руку, ну или в задницу, хрен знает, куда ему ставили, укол. Хотя падение с санок, летящих на скорости сто двадцать километров в час, оказалось перебором даже для вампира. -… а потом вот такую вот дылду принесли, — разводит в стороны руки, — и как мне в жопу всандалили! Я чуть сознание не потерял! — Ясно. Молодец, — холодно произношу я. — Только перестань уже нюни распускать, че как тряпка-то.? Хочется реветь, а ты терпи, вспоминай, как Толяс только что купленного попугая проебал, сразу как из магазина вышел, или как Андрюху током ебануло, когда он ксерокопии жопы своей распечатывал. — Да, даже вспоминать смешно, — Стас немного успокаивается и улыбается. — Или как я твоей башкой окно в школе разбил. Бля, я никогда еще так не ржал! А ты вообще, как укуренный, угорал, кода мы пакетик с мочой в окно выкинули, а там Пашок с арбузом шел!       Вот за такие моменты я и ценю своего братюню, и именно поэтому мне не важно, каким он станет, я всегда буду на его стороне. Только если на его джинсах неожиданно подвороты подозрительные не появятся, или он эмовскую челку не отрастит. Тогда я лично его прибью.       Мы начинаем хохотать, как гиены, но я быстро беру себя в руки. Откапываю у Стасяна в тумбочке свою вчерашнюю сосиску, кусаю ее и замечаю апельсинку. Забираю ее для бабули. Надеваю красную футболку и кепку, на которых написана всякая шняга про доброту и волонтескую деятельность. Этот костюм я у своей одногруппницы взял погонять. — Ты че собрался делать? — недоумевает Стас, глядя на мой фраерский прикид. — Трудно объяснить, — отвечаю я. — Мне надо отойти ненадолго. Я оставлю у тебя этот пакет?       Он отвечает: — Да делай, что хочешь!       Беру сверток для первого плана. Итак, план номер один я назову так: «Клубочки»! Какая же для моей задумки херня дорогая, я потом обязательно за это денег стрельну со Стасяна.       Подхожу к дежурной медсестре, заговариваю с ней, подмигивая: — Здрасте, а как бабулю из той палаты зовут?       Медсестра меня гонит в шею, говорит, подозрительный я, леший, вчера тут круги нарезал, полицию грозится вызвать. А я ее убеждаю, что волонтёр я, да, хоть и распиздяй немножко, но с подарочком иду, не просто так этой старухе на мозги капать. Смотрю на неё глазами щенячьими, как девушки любят, а сердце у неё холодное, как зимой качели, никак мне не уступает.       Опять сгонял к Стасяну, стрельнул у него конфету «Ромашка», протягиваю ей, говорю: «Ну, девушка, ну пожалуйста!» Видимо, ее холодная стальная броня где-то трескается, поворчав немного, рукой на меня машет, пропускает. Говорит: «Я слежу за тобой», а во взгляде ее явно читается «пиздюк». А старушку-то зовут Клавдия Николаевна.       Думаю, как же к бабуле подступиться: ей в больницу привезли маленький телевизор, плед, на тумбочке цветы и фрукты, значит, не одинокая, до ветеранов Великой отечественной войны дряхлостью не дотягивает. Плюю на все — будь что будет. Захожу к бабам в палату. — Здравствуйте, Клавдия Николаевна, я к вам!       Бабуля удивленно поднимает на меня взгляд. Смотрит на мою футболку, глазки ее загораются, улыбается широко. — Здравствуй, внучек, чем заслужила?       Я ей толкаю речь о том, что мы всех пожилых людей поддерживаем, что ни одного старика без внимания не оставляем, что я и для нее подарочек принес. Достаю из бумажного пакета апельсинку, чахлая она уже какая-то, и набор пряжи для вязания со спицами. Старушка радуется, как ребенок. — Ох, милок, — говорит, — спасибо.       Смотрю на телевизор — действительно адовый сериал идет. А бабуля между тем уже мой подарок распаковывает. Ну, думаю, сейчас займется вязанием, телевизор забросит. Но не тут-то было. Моргнул чутка, а эта бабка уже полноска связала. Причем не глядя! Сидит, как и раньше, в телевизор уставившись, а руки, как ткацкий станок, сами по себе свою работу делают. Недооценил я бабулю.       Прощаюсь я с ней, от стариковской крутости в полном шоке, и снова к Стасу. Мой второй план называется «Крестики». Ну уж вышивать картины, не глядя, она никак не сможет.       Опять прохожу возле поста дежурной медсестры. Глядит на меня эта мегера, даже в журнале писать перестала. Ну, я для вида с ней парой слов перекидываюсь. Говорю: — Если б знал, что тут такие медсестры классные, тоже бы в больницу слег.       Ну она уже почти обезоружена, глаза закатывает, но я смущение ее прекрасно замечаю. Умудряюсь второй раз мимо нее пройти. — Клавдия Николаевна, еще кое-что забыл, — отдаю ей набор для вышивания крестиком. — Ой, зря ты это, внучек, — качает она головой. — Глаза-то мои уже ничего почти не видят. Ладно, внучке своей потом подарю.       Как же ты тогда сериал свой смотришь?! — Больше вам на улице бывать надо, бабушка, — говорю я, — а не перед телевизором зрение портить. — Тяжело мне. Ноги уж едва ходят. Сама-то точно по лестнице не спущусь, а дети вечно занятые.       Сам с себя охуеваю, какой я четкий альтруист, но предлагаю старушке со мной прогуляться. Стас, говнюк, я потом тебя тоже заставлю пройти через семь кругов ада. Медсестра в коридоре тоже смотрит на меня, недоумевая, брови ее вверх ползут, но даже слова не говорит.       Дохожу до ступенек, жду бабулю, а она идет медленно, кряхтит, я уже почти засыпаю. По ступенькам спускается еле-еле, вцепилась в меня так, что синяки, наверное, останутся. Гуляю я с ней недолго да вспоминаю, что пора к пацанам бежать.       Завожу бабушку обратно, она сразу на кровать падает и засыпает. Я думаю: каждый день все равно не смогу так ее выгуливать. Пусть хоть сегодня этот недодракула отдохнёт. Возвращаюсь к Стасяну. Он спрашивает: — Ты вообще к кому сегодня пришел?       Я отвечаю ему: — Отвали.       А сам не договариваю: «Для тебя же, придурок, стараюсь». Стас говорит, что ему тут скучно и он домой хочет. Я хвастаюсь тем, что сейчас бухать пойду.       Стас как про бухать услышал, так в нем что-то, как в компьютере, переключается, он резко вскакивает, вид бодрый, глаза ясные-ясные. — Все, — говорит, — я, кажется, выздоровел. С тобой пойду пиво глушить.       Я сразу в шок впадаю и залипаю ненадолго с разинутым ртом, но, отойдя от этого немного, со злостью его на кровать кидаю и говорю ему: — Хренушки тебе, рожа ты вампирская! Лежал тут, помирал, а как про пиво услышал, ожил сразу. Что я, по-твоему, сегодня зря, что ли, жопу драл?! Лечись давай!       Стас еще недолго сопротивляется, но из больницы вечером его все равно никто не выпишет. Я ухожу, а он провожает меня грустными глазами, как брошенный под дождем щенок. Знал бы я, что он сам может контролировать свое состояние здоровья, сразу бы ему чего-нибудь наболтал, а не надрывался так с этой бабкой.       Выхожу из палаты, значит, а там опять медсестра эта смотрит на меня взглядом коршуна: — Номер телефона не дашь, а, малохольный?