В твоих руках

POV Елена       У меня есть дурная привычка: если я проснусь, вот открою глаза, то не засну в ближайшие часов десять. И что бы я не делала, это ничем не исправить. Днем я спать не умею, это, как по мне, чистой воды извращение, особенно после десяти лет, поэтому стараюсь обычно выжать по-максимому утреннего сна. Именно поэтому, проснувшись и увидев, что часы едва-едва пересекли отметку в восемь утра, я недовольно откинулась на кровать, закрыв глаза руками. Суббота, выходной, никуда не нужно идти. Нет, чтоб поспать, отоспаться, так сказать, за всю неделю, а тут на-те, пожалуйста.       Повалявшись еще минут десять, поднимаюсь на ноги и, оглядевшись в коридоре, бегу в комнату Деймона — если я не сплю, то и ему это незачем. Пусть мучается со мной вместе. Открываю дверь, уже предвкушая, как начну душить его подушкой, но к своему полному разочарованию обнаруживаю, что его кровать застелена и пуста. Вот с чем у него проблем нет, так это с чистоплотностью. Ничто не разбросано, все на своих местах, вечно выглажено и разложено по полочкам. И, судя по тому, что постель холодная, он ушел достаточно давно. Скрипнув зубами, сажусь на краю кровати, недовольно сложив руки на груди.       Логическая цепочка просится сама собой: сегодня суббота, работы у него по выходным не бывает, встреч тоже, друг в отъезде, записку он не оставил. Из всего этого вытекает, что он у Мередит. Скотина. Неожиданно обозлившись, начинаю прыгать по кровати, взбивая ее и тормоша подушки. Пусть потом мучается. Еле подавляю в себе желание вылить на простыню воду из цветного светильника, но понимаю, что это будет перебор. Потом придется отмывать все самостоятельно, еще и под надзором Дея, который будет пыхтеть и периодически измываться. Ну, или измываться и периодически пыхтеть, как пойдет.       Почти до половины одиннадцатого я маюсь дурью, слоняясь по комнатам, проверяя, кто дома, кто спит, кто что делает, нарочно стуча дверьми и «случайно» роняя предметы с комодов. Где-то внутри я понимаю, что веду себя глупо, но сейчас ничего не могу с собой поделать.       В какой-то момент открывается дверь, и я по знакомым шагам сразу же определяю, что блудный брат все-таки вернулся после своего излюбленного утреннего секса. Морщусь, возясь с яичницей, уже в четвертый раз обжигаю руку о сковородку, скрипя зубами, и даже не оборачиваюсь, когда шаги слышатся на входе на кухню. — Доброе утро, котенок.       Крепче стискиваю зубы, упорно глядя на сковороду, в которой расползаются желтки, заливая неприятного вида белок. В который раз касаюсь мякотью руки раскаленного железа и, взвизгнув, отскакиваю в сторону, чудом не уронив сковородку. — Блин, мелкая, — Деймон бросает куртку и ключи на стол и, мигом оказавшись возле меня, поднимает обожженную руку и, легко подув на красные пятнышки, касается их губами. В любом другой момент я бы сейчас блестела, как чайник с глазками, но не сейчас. Сейчас я выдергиваю ладонь и, отвернувшись, продолжаю терроризировать ни в чем неповинное яйцо. — Эй, ты чего? — Ничего. — Ясно, — мужчина сжимает мои плечи и, резко развернув, внимательно смотрит мне в глаза. — Что, опять начинается? — Понятия не имею, о чем ты, — бурчу я, глядя в пол, сжав челюсти так, что начинают болеть скулы. — Лена, посмотри на меня, — он сжимает мой подбородок, заставляя поднять глядя и посмотреть ему в глаза. — Опять злишься? — Я не злюсь. — Это же глупо. Мы это уже сотни раз обсуждали. — Я не злюсь! — мой голос подскакивает, и я закусываю губу, вспоминая, как он ненавидит, когда я кричу. В подтверждение моих мыслей его синие глаза недовольно сужаются, и я шумно сглатываю, понимая, что перегибаю палку. — Ты хочешь поссориться? — очень серьезно спрашивает Деймон, и я понимаю, что он не шутит.       У нас с ним есть такое правило: если кто-то хочет поссориться, чем-то недоволен или просто близок к тому, чтобы сорваться, то он просто уходит в сторону, и другой терпеливо ждет, пока он остынет, и после этого мы говорим спокойно, как ни в чем не бывало. Звучит замороченно, но нам очень помогает, потому что иногда наши тараканы реально не могут найти общий язык.       И вот сейчас я зависаю между двумя гранями — кивнуть и дать себе остыть, что спорно, или успокоиться прямо на месте (или сделать вид) и продолжить с ним общаться. Первую секунду страшно хочется послать его ко всем чертям, которые откликаются на имя «Мередит», но потом вдруг резко понимаю, что соскучилась по нему за эту ночь, и, послав свою гордость, крепко прижимаюсь к нему, уткнувшись лицом в его широкую и такую теплую грудь. — Нет, не хочу. — Ну и отлично, — явно облегченно выдыхает он и, поцеловав меня в висок, прижимает к себе, что-то делая за моей спиной. Упс, яичница. — Мелкая, — Деймон вдруг закатывает глаза и недовольно смотрит на меня, — чему я тебя учил? — отойдя в сторону, он выбрасывает мою горе-стряпню в мусорный пакет и, залив сковородку, буравит меня взглядом. — Ты проверяла яйца перед тем, как готовить? — Да… — Врешь, — вру и знаю, что он знает. И все равно вру. — Я забыла. — Так и нужно говорить. Вот это, — он кивает на мусор, — больница, понимаешь? Они сдохли уже дня как три, а ты их есть собралась. Или меня травить, признавайся? — Я просто голодная… — пытаюсь оправдаться, что, кстати, не является таким уж и враньем. Он с сомнением смотрит на меня, а потом, закатив глаза, кивает в сторону двери. — Оденешься за минуту — съездим в Мак. — Тридцать секунд! — радостно обещаю я и пулей лечу наверх. И все-таки он у меня самый лучший. ***       По дороге у Деймона появилось какое-то неотложное дело, и он раньше, чем я успела обидеться, довез меня до дома, поцеловал и уехал, оставив с тремя пакетами еды из Макдональдса. Бормоча себе под нос, что он никогда не был и не будет джентльменом, вползаю в дом, закрывая и открывая двери преимущественно ногой, и вываливаю все на стол на кухне, стараясь разом поймать все коробки, что решили свалиться на пол. — Елэна! — морщусь, услышав намек на французский в голосе мамы, и, обернувшись, вижу, как она в своем дорогущем махровом халате буквально вплывает в кухню, словно это ковровая дорожка, а не обычная плитка. — Ты опять принесла всю эту гадость? — опять шарманку завела. Это она так, для отвода глаз, а сама потом утащит к себе минимум нагеттсы с чизбургером и, едва не кончая от наслаждения, будет есть их в своей едва ли не золотой комнате. — Доброе утро, — изображаю поцелуй, оставив между ее щекой и моим губами сантиметр, потому что она уже нанесла пудру и румяна, и упаси бог стереть хоть что-нибудь — визгов будет больше, чем у блондинки на распродаже. — Как спалось? — Я плохо сплю, девочка, — грустно сообщает она общеизвестную фразу, и я киваю, изображая заинтересованность.       Не могу сказать, что наши отношения с мамой теплые. Или прохладные. Их просто нет. Я вижу ее от силы раз в день, и то не всегда. Ей как-то пофиг, мне как бы тоже она не особо нужна, так что у нас идиллия. Вот по отцу я скучаю. Он был пожарным, красивый, высокий, как я могу судить по фотографиями. Он умер в двадцать лет, спасая людей, ему дали какую-то там медаль посмертно, но я не особо понимаю смысл. Зачем? Ему она уже явно ничего не даст, маме было как-то плевать, так что сейчас я даже не знаю толком, где она находится. Да и, если быть честной, у меня нет ничего, что бы принадлежало отцу, кроме трех затертых фотографий, которые каким-то чудом сохранились в нашем старом доме, куда я раньше ездила. В Интернете я ничего не могу о нем найти, как бы ни старалась. Словно и не жил человек, обидно. — Елена, — ее идеально гладкая, как, пардон, попа младенца, рука касается моего плеча, и я чуть не подпрыгиваю, отвыкнув от ее прикосновений. — Ты ведь знаешь, что всегда можешь прийти ко мне и поговорить? Нам бы давно стоило… — пауза, — поговорить о некоторых вещах. — Например? — вскидываю бровь, с любопытством глядя на нее. — Ну, — она поджимает губы, — о сексе, например. — Отлично, — вытираю руки о салфетку и поднимаю на нее глаза, — что тебе рассказать? — она, кажется, охреневает от моего ответа, и я, поджав губы, отхожу в сторону, разбирая коробочки с едой и расфасовывая их более компактно. — Ты обиделась на меня, да? — тихо спрашивает Изабель, и я фыркаю. — Мам, я разучилась обижаться на тебя уже лет десять, честно. Так что не переживай — мне и так хорошо. — Это из-за Деймона? — напрягаюсь, чисто инстинктивно, не зная, как дальше пойдет ее мысль. А то мало ли. — Я очень благодарна ему за то, что он делает для тебя, да и для всей нашей семьи, но, может, — пауза, — вам стоит начать держаться на расстоянии? — О чем ты? — хмурюсь, повернувшись к ней, и складываю руки на груди. — То есть на расстоянии? — Ну, ты уже не ребенок, ты девушка, а когда-нибудь станешь женщиной. А он мужчина. И… это не хорошо, что вы иногда спите вместе. — Мам, прости, но ты в своем уме? Ты боишься, что я и Деймон… — не сдерживаю смешок и кусаю губы. — Как тебе это вообще в голову пришло? — А что мне может прийти в голову, если мой приемный сын знает о моей дочери больше, чем я сама? — Это не его вина, — закатываю глаза, и губы Изабель растягиваются в прямую линию. — А моя, стало быть? — А чья, мам? Нет, вот правда. Ты когда-нибудь задумывалась, сколько часов в неделю ты проводишь со мной? За всю неделю часик-то хоть наберется? — Я работаю… — Ты не работаешь, а ноешь в своей комнате, что тебя выкинули со сцены из-за того, что когда-то подсела на наркотики, чтобы похудеть. — Елена! — она покрывается красными пятнами, но я не останавливаюсь, пристально глядя ей в глаза. — А что, скажешь все не так было? — Это тебя не касается! — Так же, как не касается судьба папы, да? — в глазах почему-то появляются слезы, и я шмыгаю носом, кусая губы, чтобы не разреветься. — Почему я узнаю о нем от каких-то левых людей, которых он как-то спас, а не от тебя? Почему я не могу знать о том, благодаря которому я вообще родилась? Разве я не заслуживаю знать правду, мам? — Елена… — она немного смягчается и даже пытается погладить меня по голове, но меня так начинает воротить от ее нежности, что я отшатываюсь в сторону, скрипнув зубами, походя на какое-то обозленное животное, а не на человека. — Не надо, ладно? Просто не трогай меня. Живи своей жизнью, ищи ухажеров, любовников, ной, сколько влезет, но только не влезай в мою жизнь, когда тебе вдруг резко захочется стать матерью и вспомнить, что у тебя растет дочь. Поверь, все, что ты могла бы мне рассказать, я уже знаю, а что-то и вовсе испытала на себе. И да, все это именно благодаря Деймону, который не дал мне стать никем, зашуганным ребенком в углу, пока моя мать красила свои накладные ногти и проверяла, не пора ли менять импланты в груди. Так что просто оставь меня в покое! — развернувшись, хватаю со стола один пакет с едой и, не глядя на мать, лечу вверх по ступенькам, пару раз упав и поранив колени, захлопываю дверь и, упав на кровать, утыкаюсь лицом в подушку, до боли сжав челюсти. Ненавижу.