В твоих руках

POV Деймон       И она ушла. Просто фактически послала меня и ушла. Не сказав, куда направляется, какие ее планы и… Да вообще ничего толком не сказав. Просто ушла. Прислоняюсь спиной к стене, сжав челюсти, и выдыхаю, стараясь успокоиться. Внутри все еще дрожит от ощущения, которые взорвались внутри меня, когда я увидел Лену под… под… под… я даже не знаю, как я теперь могу назвать своего отца, который хотел изнасиловать девушку, которую я люблю. Потому что у меня, кажется, даже не хватит всех известных мне ругательств, чтобы обрисовать, кем он стал для меня. Даже чем.       Помню ее огромные, испуганные глаза, дрожащие губы, бледное, практически восковое лицо, по которому текут слезы, помню, как она дрожала, стараясь вырваться, как хрипела, задыхаясь в истерике, и внутри рвется крик, и я сжимаю челюсти, ударив кулаком по стене. Чего он добивался? Хотел ей психику сломать? Поразвлечься? У него же там, сука, ничего уже не работает! Или ему мало этой шалавы Изабель? Ублюдина, иначе не скажешь.       Понимая, что такими темпами я убью его к чертям, выскакиваю на улицу и, толком не успев сесть на мотоцикл, срываюсь с места, явно превысив положенную скорость, и несусь по улице, даже не разбирая дороги. Я не знаю, что мне конкретно сейчас нужно, нужно сделать хотя бы что-то, иначе я ко всем херам разобьюсь по дороге, потому что в голове пульсирует такое бешенство, какого еще никогда, сука, не было.       Пинком ноги открываю дверь в гараж Рика и сшибаю со своей дороги шину. Рик, в это время спавший на капоте, смачненько так свалился на грязный пол, матерясь, как сапожник, и, выхватив непонятно откуда старое ружье, направил дуло на меня, сонно щурясь, как гребанный крот. — Давай, стреляй, — рычу я, мечась от стены к стене, сжав кулаки, — может, хоть так полегчает. — Млять, Сокол? — он фыркает и, бросив оружие, закрывает лицо рукой, скрипя зубами. — Ты совсем охерел?! Какого черта ты так врываешься? Я ведь тебя к херам пришибить мог! — Ну и ахриненно! — Ты чего такой злой? — он немного приходит в себя и, поднявшись с пыльного пола, начинает отряхиваться, бормоча себе под нос ругательства. — Опять посрался с Леной? Так и правильно, че. Девка-то растет боевая, будет и дальше идти против тебя, если ты будешь таким же уро… — Отец хотел трахнуть Лену, — выдаю я одним комом, и он застывает, подняв огромные ошарашенные глаза. В любой другой ситуации я бы засмеялся от его рожи, если бы на душе не было так гадко. — Чего? — Я, млять, не намерен повторять это второй раз, потому что ты и с первого раза все услышал. — Нет, погоди… — Зальцман морщится, смешно хмуря брови и кусая губы, — ты хочешь мне сказать, что… Погоди. — Да, млять, роди уже!!! Говорят, первому беременному мужчине обещают триллиард херов! Иди, получай! — Да успокойся ты, блин! Кто.? — Мой отец. Уэсли. Прикинь, впервые, наверное, имя его услышал. — И он… — Трахнул. Почти. Да. — Ле… — Да, Лену, сука, Лену! Мою Елену, сука, Гилберт! Мою, так сказать, сестру! А теперь, — сверкнув глазами, цежу, надеясь, что не брошусь его в лицо, — давай попробуем собрать всю ситуацию в одну большую проблему, а? — Твой отец пытался изнасиловать Елену… — Бинго, млять!!! — ударяю кулаком по стене, и Рик вздрагивает, странно побледнев, и только его уши алеют. — Да тебя нахер, — наконец выдавливает он, тряхнув волосами, как собака, — быть такого не может. Это же подсудное дело. Тебя бы, технически, должны посадить, но она к тому моменту была как бы совершеннолетняя и недевственница, но он… Ты сейчас не прикалываешься? Ей-богу, Сокол, если это очередная твоя екнутая шутка, я тебя прямо сейчас порву к чертям, потому что это не смешно!       Молчу, поджав губы, потом подхожу к нему и, пристально глядя ему в глаза, шепчу едва слышно, почти не моргая: — Я срываюсь домой, потому что у меня херовое предчувствие. Захожу в дом — слышу возню. Вхожу в комнату, а там на полу лежит полуобнаженная Лена с задранной футболкой и расстегнутыми шортами, а над ней со спущенными штанами и вывалившимся, млять, членом мой отец. Как думаешь, Рик, мог бы я шутить таким образом? — Видимо, нет, — кряхтит он и осторожно отодвигает меня, облизав губы, — отодвинься, пожалуйста, а то я тебя начинаю бояться, когда ты так сильно злишься. Это же не я сделал. — Не ты. Слава Богу. А то бы ты уже не говорил. — Тогда с хера ли ты ко мне приехал? Ментов бы вызвал и сдал его, по нему решетка давно плачет. Он же того, псих. — Я боюсь, что грохну его. А этого, к сожалению, делать нельзя — на него слишком много переписано. Нужно сначала со всем этим разобраться. — А я-то зачем все же? Я спать хочу, Сокол. Я все-таки человек, а не робот, как ты. Мне нужно спать. И, желательно, чем больше — тем лучше. У меня-то работа по расписанию, а не по заказу, когда вздумается. — Ты должен поехать со мной, — перебиваю его, подав ему куртку, — чтобы оттащить меня, если я слишком уж приближу его к могиле, чего мне, если честно, очень хочется. — Я не буду тебя держать, Деймон, по двум причинам. Во-первых, я бы сам врезал ему с ноги, а во-вторых… я тебя боюсь и прекрасно знаю, что стоять у тебя на пути — самоубийство чистой воды. — Ну, значит, будешь красивым суицидником. Выметывайся нахрен на улицу, иначе я тебя вырублю и потащу. Ты меня знаешь. — Еще бы не знать, сука…       Вернувшись домой, сразу же провожу в кабинет отца и, не стучась, пинком раскрываю дверь. Уэсли подскакивает, глядя на меня своими маленькими темными глазами, и цепляется за спинку кресла. — Ты оглох что ли? Ты, кажется, еще не настолько стар, чтобы потерять слух. Я сказал — пошел нахер из дома! — Ты не имеешь права… — он ща крякнул? Кошусь на Рика, который, поджав губы, в ответ косится на меня. — Рик, я его сейчас убью к чертям. — Не надо. — Но мне очень хочется. — Я знаю. — Правда. — Дыши, Деймон. Просто дыши. — Не помогает, сука! — дергаюсь вперед и с каким-то маниакальным удовольствием ударяю отца по лицу, потом, не дав ему упасть, сгребаю его в охапку и, подняв в воздух, шиплю ему в лицо: — Значит так, ушлепок. И мне срать, что когда-то твоя яйцеклетка дала мне жизнь. Теперь считай, что у тебя нет ничего: ни дома, ни сына, ни семьи, ни черта. Я перепишу на себя и Лену все, что у тебя есть, все бумаги и сбережения, а ты иди куда хочешь. Поверь, я отсужу все, что захочу, а тебя в противном случае посажу, омразину, до конца жизни за попытку изнасилования. И имей в виду, — толкаю его на пол, сверкая глазами, стараясь убедить себя не убивать его прямо сейчас, — если я увижу тебя еще хотя бы раз, я прострелю тебе яйца и башку, причем так, чтобы ты еще и помучался. А сейчас — вали нахер из нашего дома.       Вываливаюсь за кабинета, чудом не разбив к чертям дверь, и, спустившись вниз, накидываюсь на бутылку виски, оприходовав за раз почти половину. Рик неловко топчется рядом со мной, фыркая и морщась, периодически поднимая глаза на лестницу. — А где Елена? — Спит, наверное, — выдыхаю, оторвавшись от бутылки, — а вообще я, если честно, не до конца понял. Я в баре видел ее придурка, ну, Стефана как-его-там, и он обсуждал вроде как с ней, что придет к ней потрахаться и отвлечься. Но когда я пришел, его явно не было на горизонте. А сейчас… — опомнившись, поднимаюсь на второй этаж и стучу костяшками пальцев в дверь Ленкиной комнаты. — Мелкая, ты здесь? — Дей, — Рик осторожно касается моего плеча, — может, она спит? У нее стресс, все такое… Оставь ее в покое. — Иди в задницу, идет? — рявкаю я, и он, поморщившись, пожимает плечами. — Я-то пойду, только там связь не ловит. Так что не ищи, — цедит он и уходит, бормоча под нос ругательства. Мелькает мысль вернуть его, чтобы снова не ссориться, но мне сейчас реально плевать, так что я снова поворачиваюсь к двери. — Лен, ты спишь что ли? — толкаю дверь и, обнаружив, что она открыта, захожу вовнутрь, оглядываясь. — Елена?       Пустая комната, причем от нее буквально пахнет одиночеством. Что-то с этим явно не так. У Лены комната всегда пахнет красками, лаком для волос и какой-то новой сладкой помадой, но сейчас… Что-то не то. В комнате, да и во всей квартире стало как-то слишком тихо, слишком пусто, чего раньше никогда не было.       Оглядев комнату, открываю шкаф — одежда разбросана и перевернута, смотрю на комод — лежит ее телефон, и, взяв его, открываю заметки, вспоминая, как она раньше оставляла мне там послания. И сейчас… Считай, что у меня новая жизнь. Моя новая жизнь. Не советую искать, потому что так будет лучше. Не убивай, пожалуйста, Стефана и Кэролайн — с кем не бывает. Ну, а ты… Спасибо за моменты, которых не было.       Пустота. Теперь, кажется, я знаю, какова она на вкус. Металлическая, ржавая, как ожог, сотрясение и перелом в одно мгновение. Я как будто потерял возможность находиться в равновесии и спокойствии. Мысли путаются, и я толком не могу ни за одну зацепиться, чтобы выкарабкаться и переварить полученную новость.       Я всегда всё делал слишком. Если злюсь, то ломаю мебель, срываю голос, бью посуду. Если смеюсь, то так, что скулы сводит и кашель начинает душить. Если работаю, то до последнего пота, до потери создания, до тех пор, пока не упаду. Если обнимаю, то так, чтобы девушка не вырвалась из моих рук, до хруста костей. Если люблю, то так, что не могу уснуть, пока не увижу её, не почувствую рядом с собой, не прижму к себе, не пойму, что она рядом. И вот сейчас… Мир словно рушится на части, когда я наконец понимаю, что она ушла. Сбежала. Просто сбежала, не взяв даже телефон, чтобы я мог связываться с ней. Идиотка. Мелкая безмозглая идиотка.       Опускаюсь на край кровати, потому что все начинает кружиться перед глазами. Нет, это бред. Просто бред. Она не могла уйти. Вскочив, судорожно начинаю перебирать ее вещи, которые выучил наизусть, с ужасом понимаю, что не все на месте. Потом несусь в свою комнату и вижу выдвинутый ящик — кредитки на месте, налички нет. Это ведь я, я учил ее, что кредитку можно отследить! Черт возьми!       Снова возвращаюсь в ее комнату, перерывая ее сверху донизу, словно ожидая, что в какой-то момент найду Лену, которая с широкой улыбкой выскочит и бросится мне на шею, хохоча над удавшейся шуткой. Я мечтаю, чтобы это было правдой, но с каждой секундой эта гребанная надежда меркнет, пока в какой-то момент и вовсе не исчезает. — Ты и правда ушла… Сука!!!       Сорванные шторы, перевернутый шкаф, порванные простыни, куски одежды, поломанные стулья, сломанная настольная лампа, осколки, куски мусора — я тону во всем этом, уже не думая, что моя голова горит, что руки в крови, что я громлю комнату. Я знаю только одну гребанную вещь, которая сжигает к херам все мои внутренности.       Моя Елена ушла.