Разорванные кусочки

Неужели она его увидит только так? Ожидание. Неизбежность. Горечь. Все это давит на грудь, не дает даже думать о смерти. Слишком не до того. Заполняющаяся тамплиерами площадь вовсе не кажется замершей в ожидании. Кто-то разгружает повозки, кто-то зычно кричит дать проезд на улицу, кто-то торгуется у торчащих то тут, то там лотков. Но пенька на шее и мелькающие мундиры высших чинов явственно выдают, как показательно хотят провести ее смерть. Официально говорят: мужеубийца. Прохожим большего объяснения и не надо. Какая-нибудь дочь бедняка, которой надоел очередной пьяница, или та, что перечила богачу. Не повезло. Что ж, бывает. «Ничто не пройдет бесследно, ничто не пройдет просто так». Все равно не такая утешительная мысль. Может, если в том здании будет и Старрик, то своеобразная помощь «Грачей» будет не напрасной? Все равно те оставшиеся не смогли бы ее спасти — работяг бросают по тюрьмам целые гарнизоны. Кто-то из банды могла притвориться простыми торговками, если вдруг не поймали (нет, она их тоже обучала!) и проложить весь механизм четче шестеренок в часах. Из-за этого связанные руки кажутся точно в цепях. Иви силится вспомнить, как же так вышло, что они проиграли. Вместо воспоминания получается лишь болящий затылок и осознание, что Генри не смог спасти ее от того промедления, что отправило ее сюда, но зато послушался ее и скрылся с самым ценным. И именно этого промаха от нее ждал Старрик. И уже не страшно думать, как под эшафотом взорвется нашпигованная порохом конструкция и как будущие из свежих бревен щепки будут отдавать паленым мясом из разлетевшихся тел. Ее агонизирующее тело заберет с собой всех тамплиеров, бандитов, прохожих. Ведь если бы не павший от висельниковской пули, не прошедший мимо своей такой огромной удачливости Джейкоб, то невинных прохожих не стоило бы в это втягивать. Но они пали, как того и добивалась Торн, явно чуявшая, что двор попросту сметет взрывом, и чей лисий пучок едва мелькнул среди окон. Ценой ее приезда в Лондон стал Джейкоб. Ценой их обоюдной неудачи станет ее смерть. Иви ясно, что будь он жив, ни единой слезы не было бы пролито, ни малейшей (фатальной) ошибки не произошло. Адски не хочется закрывать глаза. Слишком судорожен (зря, ведь это продлит ее мучения) вдох. Ручка на рычаге виселицы почему-то не скрипит. В распахнутые глаза лезет пелена. Слезы. Как странно. Она когда-то так легко плакала. Сколько ей тогда было? Три? Пять? Восемь лет? И из-за чего? И с чего бы ей видеть кошмары? Таким непривычным движением она тщательно вытирает краем пододеяльника глаза. Джейкоб. Да, наверное тогда это было, как сейчас. Больше всего ей хотелось заплакать из-за него. И потому Джейкоба будят: живой, он не сглупил, им везет, чертовски везёт, с ним все хорошо. Черт возьми, все хорошо. Тот бурчит спросонья, закрывает ладонью лицо, лениво водит рукой между лопаток: ну не сейчас, Иви, я сплю, попозже. Опираясь на руки, она подымается. Джейкоб морщится, а ее взгляд скользит по его обыденно-сонному лицу. Живой. Просто один из редких кошмаров. Тот разлепляет глаза, морщит нос, кривит рот, пытаясь пропустить наружу более-менее понятные спросонья слова, чуть двигает плечами назад, слабо выказывая желание потянуться (Иви порой сопит прямо в шею во сне). Когда кажется, что он вот-вот заговорит, не особо задумавшись, что именно (пускай ворчание, пускай прохрипит очередную неудачную шутку), Иви накрывает его рот. Ей кажется, что губы у нее при этом дрожат. На деле же и рот, и ее схватившие брата ладони похожи на хватку: не глупи, не смей умирать, ты и знать не знаешь, чем для меня это обернется. Братец даже не успевает что-то довольно хмыкнуть, залезть руками под одеяло, а сестра неудобно упирается коленками ему в плечи, вынуждая поднимать руки к изголовью кровати. Можно просто удивиться и не задумываться, с чего бы Иви так настойчива с утра. Но он не может сразу понять, как именно в ее движениях чудится что-то странное. — Ну Иви… Ну неудобно же… Джейкоб вдруг открывает глаза, потому что держащая его запястье, способная переломать кости одним сжатием ладонь едва дрожит, точно вторя закрытым векам, а ласковые губы норовят сорваться на укус, точно не зная, как выказать пережитую во сне боль и рвущуюся нежность наяву. Иви стонуще, как-то тяжко выдыхает, с усилием отпуская его руки, закрывая опухшие глаза. Джейкоб припоминает, что от обычной бомбы и смога их глаза уже не отмечаются ало-розовой каймой на веках. Объяснение происходящему кажется ему самым странным. Настолько, что вопрос звучит в разы тише, чем он изначально хотел его задать. — Ты плакала? Что такое? У тебя глаза покраснели. — Кошмар. Ты там… — Иви поджимает губы, решая сказать «Неважно» вместо продолжения. — Я там что? — Джейкоб силится вспомнить, что ему нужно натворить, чтобы Иви расплакалась, будила, а потом отводила глаза. Пока она не переспрашивает: — Как тебя не ранила Нора? — Иви, ну ты что, я же твой личный везунчик! Даже царапнула меня реже чем при стычках, посмо… — вытаращив глаза, он замолкает на полуслове. Осознание точно бьет наотмашь. Джейкоб ошарашенно таращится, не зная, что делать. Ведь Иви не заплакала при многих потрясениях. А тут едва успела скрыть слезы. И тогда он понимает: Иви снилась его смерть. Ее самый жуткий страх. Становится как-то… стыдно, что ли. Как ни крути, а Иви о нем заботится, пускай он и считает, что чересчур назойливо. Именно эта неловкость заставляет легонько тряхнуть ее за плечо и расплыться в улыбке: — Иви! Ну Иви-и-и! Ну ты чего? Иви лишь молча сверлит взглядом свои переплетенные пальцы. — Вот он я, живой и невредимый. Или ты думаешь, что я привидение? Что, прямо как любит расписывать Диккенс? — он набрасывает себе на голову ее ночнушку, озорно глядя через смятый рукав, — Ууууу, я страшный Джейкоб Фраааааай, гроза тамплиероооов, вуууууу! Я навещаю Иви по ночааааам, уууу! — от последних слов улыбка Иви затаивается в самых краешках рта: от его недавнего «навещал» у нее засосы на пояснице. Только бы это никогда не стало правдой, только бы Джейкоб так же шутил и его труп не нашли в подворотне, как в ее кошмаре. Волнение не дает спокойно думать, не дает улыбнуться в ответ. Остается только повторить. Иви целует нарочито медленно, напряженно морща лоб. Когда она отстраняется и смотрит сверху вниз, то Джейкоб готов скандировать: — Я прииизрааак! Я летаю вслед за тобоооой! — Ну тогда ты очень назойливый потусторонний гость, — Иви перехватывает на полпути ползущие от коленок к бёдрам ладони, отрывисто прижимает их к себе, — Слишком материальный для невидимки, что живет в поезде. — Да-а? Вот как? Разве призраки делают так хорошо? Или достают так, что ты весь день ходишь довольная? — Иви все-таки улыбается и наклоняется ещё ниже, — Гляньте, я призрак из Лондона, я заставляю Иви… — договорить ему не дает летящая в лицо подушка. Сестра снова прижимает его ладони к кровати: — Не смешно! — возмущение отвлекает от тревожных мыслей, опять втягивает в очередной шуточный спор. Так лучше, так спокойней. А голос у самого уха становится раз в десять тише: —… стонать и краснеть. Джейкоб смотрит самым невинным взглядом. Но сестру не проймешь, и приходится сбрасывать все вещи с кровати, пока в него метко не попали, скажем, сбитыми в ком штанами. Иви не торопится к своей оставленной на кресле одежде, выскальзывает из рьяно гладящих бедра рук и также медленно расплывается в улыбке: — Сэру Призраку нужно приходить пораньше. Потому что завтра я уйду до вечера. — А может, мне это сделать прямо сейчас? — брат подымается и снова шепчет ей почти на ухо, хитро щуря глаза. Край ночнушки нагло свисает с его уха и волочится аж до пола. Иви толкает его в плечо: позже. — Тогда мне пора скрыться из виду, о, Иви! Ууууу! — «вой» слишком подозрительно смахивает на стон, и им вдвоем это вполне ясно. У таких насмешек, как всегда, гораздо больше смысла, чем кажется слышащим их за дверью. — Господи, ну какой же ты противный! — Иви со смехом поднимает упавшую на пол ночнушку. — И живее всех живых, сестренка, живее всех живых! — Странно осознавать, но именно его дурашливость заставляет поблекнуть в предрассветном тумане этот кошмар.