Разорванные кусочки

Гет, ER, драма, посткон, местами что-то похожее на философию, очередные попытки друг друга откомфортить и условное продолжение вот этого: https://ficbook.net/readfic/4307243 Основано на допущении, что Фраи виделись в 1878 году. Сонгфик на Yodelice «Five thousand nights» Посвящается Даше.

Iʼve been hoping for someone like you Five thousand nights Let me be the one to love you for Five thousand more

      Когда им впервые за ночь не снится ни единого кошмара, Иви открывает специально припрятанную рождественскую бутылку с вином.       Это настолько сюрреалистично, что приглашение «Давай потанцуем» само стекает загустевшим вином по губам: судорожно, неуверенно. Вместо капель по полу — лишь с сомнением поджатые от собственной просьбы губы Иви и удивленный кивок: «А давай».       Вместо мелодии — топящее всю тревогу хриплое мурлыканье Джейкоба да топот двух пар сапог. Гул в ногах и боль в хромающем колене, идущие кругом вслед за их нервным танцем «диванчик-окно-камин», нервный смешок и беспокойное «ох...» Так вспоминается беззаботность. Или самое приятное. Считай, что молодость, хоть и теперь Иви росчерком лезвия за миг вскроет глотки троим, только пусть попробуют напасть. Только пусть попробуют…       Не отягощенный музыкой танец внезапно замедляется.       Этот замерший взгляд Джейкоб помнит ровным счётом с тех пор, как пришел в сознание. Так сестра мысленно уговаривает себя прекратить. Прекратить вспоминать, бояться за него, думать о том, что могла увидеть это еще в мальчишке по имени Джек, а не заметила.       Шарк!       Иви заваливается вперед от рывка, что-то бурчит про «танцевать не хочешь, что ли?», ругается вполголоса, смотрит на удивленное лицо. — Запинаешься — так и скажи, я… — фырканье сменяется секундным молчанием, — Только не говори, что ты это случайно. И… спасибо. Будем считать, что я отвлеклась. — А я уже решил, что не поможет. Могу отвлечь и без мелодий, — севшая рядом сестра довольно улыбается: как никого не будет днем, так и сделает.       С момента их встречи, где не снились кошмары, минули дни и ночи. Пять тысяч ночей, если их считать.       И танцуют они совсем невовремя — прислуга дома, говорят они не так уж и тихо, да и вообще, начало осени, какие уж тут давние мысли о весне страдающей от стыда за чувства пятнадцатилетней девчонке, что дразнила брата глупой обезьянкой. — Я все думаю, — упирается она взглядом прямо в неустрашимую Кали на каминной полке, — что, если бы я тебя не нашла, то я бы… Я бы… — Что бы ты сделала? — Джейкоб и не особо стремится за ответом и слишком хорошо знает, как нелегко ей высказывать все накопившееся за эти месяцы. Каждое пропитанное откровенностью слово напоминает, что они снова связаны. — Я бы сделала все, как ты бормотал тогда в бреду. Шла бы и шла где-нибудь вдалеке, по мостовым и докам, всему городу, шпалам, канавам… Просто чтобы не думать, что все так безнадёжно и найти тебя во что бы то ни стало и где угодно. Даже если бы ты меня никогда больше не смог позвать. Выдыхая, Иви откидывается на потертую спинку и? закрыв глаза, легко мнет в ладонях его руку: — Прости… Наверное, это лишнее.       Привставая и опираясь ногой о подушки, она лихорадочно целует в том же темпе: «Прости, прости», успокаиваясь, только когда Джейкоб ей отвечает.       Бесшумно расстегивается пряжка на поясе, летит сквозь солнечные блики на полу по проскользнувшему в окно сентябрьскому ветру обвязанный вокруг талии (все-таки надела его подарок!) платок.       Джейкоб знал, что им так просто все не дастся. Что после пережитого Иви будет не раз сомневаться: а смогут ли они? Стоит ли верить, что вместе они преодолеют кошмары друг друга?       А сейчас он готов раз за разом, точно ждущий признания ребенок, бросаться к ней с попытками хоть что-нибудь сделать. И оказалось, что этого Иви тоже не хватало, что она будет признательна, если брат будет ее утешать. Ей было странно просить у него помощи, и если бы не ее доверие, это «я тебе помогу, не удивляйся, если можешь меня попросить» вытягивало их обоих, хоть у Джейкоба все было быстрей и тягостней.       Раз ему хватило сил, чтобы ночи подряд подниматься, вырываться из ее крепких и тревожно стискивающих объятий, легко прихрамывать по холодному ковру и подбрасывать еще дров тухнущему камину, стоило огромных усилий снова заткнуть рот тому внутреннему ершистому мальчишке, что ныл то из-за того, что Иви забрала у него одеяло, то слишком ворчит, когда вытягивает его из переделок, то больно крепко обнимает чуть что. Если он кое-как справляется с личными ужасами, а сестра была с ним, слушая все, что он ей доверил, то ей приходилось слишком многое преодолевать, говоря с ним об этом, как о личной беде.       Может, и хорошо, что она не сильно ожидала помощи. Он как мог пытался что-то сделать и если бы не его неожиданное «расскажи, как ты», проговаривать вслух все свои страхи и все увиденное в кошмарах она бы не стала.       Руки медленно гладят талию, лопатки, спину: я понял, Иви, я понял, идеал во плоти тоже может нуждаться в поддержке, сколько бы я ни шутил про твое излишне слепящее врагов совершенство, а я тут, я живой, не теряй силы духа. Иви отрывается от него, как будто вынырнув из воды: — Ты же знаешь, что этот день я хочу запомнить? — Да, миледи, приложу все старания! — наверное, его беззаботная улыбка отвлекает не хуже остального.       «Не понадобились и тренировки, чтобы держаться поближе», — хмыкает про себя Иви, вспоминая эту наконец-то спокойную ночь. От таких незатейливых не то подначек, не то хвастовства (хотя, ладно, он и сегодня был не менее покусанный, они много чего наверстывают) все-таки получается рассмеяться и беззлобно дернуть его за рукав (не смеши меня, нам ещё ученицу под видом вдовы встречать!).       От собственного смеха на душе теплее, что ли.       Они порой и не верили, что смогут стать такими, какими являются именно в этот миг. Иви хотела поменять жизнь так, чтобы беспокойство за Джейкоба не стало ее мучением, он же хотел стать как можно ближе к тому не искорёженному пытками и пленом себе, что любил Иви, как есть, и мечтал, что будь у него дети, то любовь к нему им не придется заслуживать.       После пережитого он по привычке закрывался, уходил от темы, а от внимания Иви уйти не смог. Замкнуться среди своих воспоминаний — тоже. Снова.       Что-то заставляло замирать его, как получившего кругленькую сумму беспризорного мальчишку, когда Иви беспокойно спрашивала его, не болят ли ребра, или, едва касаясь царапающейся об щетину перчаткой его лица, проверяя повязку на затылке. Опять.       А ребра… Джейкоб шутил, что избегает рысака наездница, но сейчас, кряхтя от того, как сильно она прижимается к нему, легко вспомнить, насколько тяжело далось ей это ожидание. Его ранам дали зажить, думает Иви. Сегодня ей впервые было легко спать одной, пока брат решил сбегать и раздать побольше поручений прислуге, давая им обоим возможность побыть наедине.       Пробуждение принесло ей отдых. Без содроганий, попыток успокоиться, не держать мертвой хваткой Джейкоба во сне… А ещё — его удивленный вопрос: действительно ли ей ничего не снилось?       Иви и сама не могла поверить в первые минуты: нет, явно же что-нибудь вспомнится, захочет она того или нет, явно кто-то из них мучается тем самым сном, не сможет делать вид, что все в порядке, и расскажет еще до завтрака. А потом… Потом были два часа сна без сновидений, благодаря которым у нее ноют (ныли!) крепко сжимаемые во сне ладони (хоть кулак, хоть одеяло под рукой — боль по утрам из-за напряжения). Горничная поет все дальше, Джейкоб изредка следит за тем, когда она вернётся обратно, а Иви, не открывая глаза, понемногу расплывается в улыбке, когда одна рука то на ощупь гладит по коленке, то мнет плечо, то, поднимаясь все выше, массирует уже поверх волос, не обходя за ними похожий на коллекционную монетку белесый шрам. Вторую руку она так и держит в ладонях. Вот так всегда.       Ей чрезвычайно легко при нем выказывать, какие именно прикосновения ей нравятся, и, в отличие от него, пожизненно будто не замечать в этом своей слабости. Порой жить без страха так естественно…       Они вспоминают об этом, выходя на скрашенную детским смехом улицу.       Во дворе носятся самые младшие: хихикает из-за крыльца хитрая и кичащаяся ее похвалами смуглощекая Аиша, смущенно прячется от ее внимания задиристая и бросающаяся с кулаками на любых обидчиков высокая Салли.       Опыт подсказывает их наставнице: они еще слишком малы и ранимы, чтобы быть влюбленными, но пройдёт время — и ее ученицы справятся.       Совсем как они, дети, недополучившие такого простого блага, как возможность быть безусловно любимыми.       Осознание, что лишь двадцать лет спустя те самые обиженные ссорами и нехваткой любви дети будут рады видеть друг друга, наталкивает на мысль, что им нужно было время, чтобы друг друга принять, словно тычет локтем в бок, когда Иви обходя звенящую новехонькой сбруей кобылу, едет встречать последнюю из приехавших сюда учениц.       Перехватив ее тёплый взгляд, Джейкоб с пониманием улыбается.       В ее (их, ему в радость в таком помочь!) силах научить этих девчонок противостоять опасностям вокруг и не ранить тех, кто им дорог упреками.       Кобыла с шоколадной гривой, более беспокойная в двуколке, тянет носом воздух, когда ее гладит чуть хромой человек с плохо шевелящимся глазом, что тут же карабкается на свое место, когда идущая рядом женщина что-то говорит.       Джейкоб отодвигается, вертя в руках трость, точно трюкач на ярмарке.       Иви усаживается рядом, но только когда опустятся занавески — улыбнётся, и тихо стукнув уперевшимся в пол сапогом — «только недолго» — чуть наклонит голову, открывая ласкающим пальцам шею.       Да, и впрямь получается пять тысяч ночей, что когда-то избавляли их обоих от усталости (и как она не увидела в мальчишке с цилиндром брата?). Из тех же пяти тысяч, которые будут дольше тех, что они были порознь, осталось лишь четыре. Они же рады быть рядом, сколько захочется — и до тех пор, пока будут шутить, кто быстрее окажется с сединой, и до тех пор, когда все до одной раны начнут болеть на погоду, и когда скрытность снова станет привычней родной кожи.       Чтобы радоваться происходящему здесь и сейчас.       Те пять тысяч ночей успели пройти. Переведи их в годы — получится тринадцать.       Они видели друг друга без кошмаров по ночам тринадцать лет назад.