Soukoku: The narrative

Переутомление, нервное напряжение, сильнейшая усталость — список может продолжаться еще долго. Бессонные ночи на нескончаемых заданиях в последний месяц сказались, грозясь вывалить груз усталости в самый неподходящий момент — это уже было серьезно. У нее наконец-то долгожданный выходной, заверенный боссом. Она так дико устала. Вот сейчас дотащит пьяного Дазая в его комнату и можно будет послать всех к херам, заснув крепким сном, а завтра валяться целый день в кровати, есть и снова спать. У уха слышится тяжелое дыхание тяжелой туши — какого-то хрена которую тащит именно она, — то и дело заставляя морщится. Осаму сегодня явно перебрал и впитал в себя все запахи, которые только мог собрать в тех же подворотнях. От него пахнет перегаром, кровью, дорогим табаком, виски и... сексом. Сладким, тягучим с пряной ноткой, выплетаясь в шлейф благовоний. Лицо Чуи каменеет. От ее временного гребанного напарника, трахающего ее бедный мозг, несет ароматами куртизанок борделя. Чертов бабник, пропитанный насквозь чужой похотью. Она жестко прессует его гравитацией и, поморщившись, кидает на постель, в полете стягивая с него плащ. — Фу, блять, — она кривится, швыряя провинившуюся вещь на пол. — В химчистку, только туда. Скинув с него туфли так же гравитацией — тренировка, однако, — она распускает его галстук, снимая, и расстегивая пуговицы на рубашке. Дислокация неожиданно меняется — ее хватает рука в бинтах, притягивая к себе, заставляя упасть. В лицо выдыхают перегаром, и нос снова улавливает тот запах. У Накахары все скручивается внутри, тянет вдоль позвоночника, словно воткнули тысячу иголок. Ей невероятно противно, хотя она сама не знает почему, но догадывается. Она пытается выбраться, мыслями уходя глубоко, совершенно не замечая, как на нее смотрят внимательно два карих глаза. — Чуя. Ей мерзко. Она хоть и в мафии, до сих пор не смогла представить себе, что она могла работать высокооплачиваемой куртизанкой десять лет, прежде чем ее использованную отпустят по желанию в вольное плавание. — Чуя! — врывается в помутившееся сознание резкий голос. Сознание режет боль, перед глазами темнеет — она не может, не может, не хочет даже этого представлять!.. — Отпусти! — выкрикивает она, из последних сил дергаясь, смутно ощущая крепкую хватку на кистях. Маслянистые взгляды, шершавые ладони на теле, приказные тоны, чужие губы на коже и полное чувство смирения и потакания желаниям богатеньким мужикам, жаждущим потрахать красивую куколку. — Чуя, приди в себя. Перед глазами плывет, тело сотрясает неконтролируемая дрожь, она старается сделать вдох, но тут же снова кривится. Этот запах… Он повсюду! Он заполняет собой все вокруг, проникает через нос вовнутрь и клубится в легких удушливым облаком. — Отпусти, я сказала! — Малыш, что такое? — Дазай нахмурился, совершенно не пьяным голосом обращаясь к ней. Он еще в коридоре заметил резкую смену ее поведения, не понимая, что на нее нашло — и это совершенно не нравилось, накатывая раздражением. — Отпусти немедленно, чертов кретин! — расплывчатые очертания медленно, но верно принимают силуэт, легкие начинает колоть. — От тебя пахнет ими! Дазай с десяток секунд всматривался в ее бледное лицо, прежде чем его губы расплылись в самодовольной усмешке. — Так чиби-Чуя ревнует, — протянул он. — Нет, — неожиданно хрипло отрезала она. Внутри было пусто. Сердце, что недавно за несколько минут пропустило вспыхнувшую от невидимого укола злобу, замерло под вспенившейся ненавистью, а теперь словно оголилось со схлынувшей волной чувств, возвращая долгожданное самообладание, нередко пропадающее в перепалках с Осаму. — Да~ — Нет, — повторила Чуя, поднимая на него мутный взгляд.— Я терпеть не могу этот запах. Она замолкает, смотря перед собой сквозь него и совершенно его не замечая. Дазай тоже не спешил что-либо говорить — прекрасно понимал, о чем не было сказано вслух. Рыжая ведь тоже должна была быть одной из тех, где он часто проводит вечера. И она пахла бы так же. Интересно, а будь она и дальше в борделе Кое и работай в квартале Красных фонарей, она была бы столь груба и вспыльчива? Со скоростью пули образы проносятся перед глазами, сменяя проституток разных стран: декаданс, кокаин, варьете, сигаретка в мундштуке, шелковые чулочки, нарисованные брови, шляпки, острые голые плечи. Все было не тем. Перед глазами маячила вышколенная куртизанка, ойран с экзотической внешностью для их мест — мимо такой он бы точно не прошел, а добавить сюда еще и строптивый характер… И обязательно синее кимоно под цвет ее глаз. Он дергает уголком губ, на секунду представляя, чтобы подавить накатившее возбуждение, что у него не было бы такой взрывной напарницы, над которой он так любит шутить, выводя ее из себя, дабы увидеть это злое личико, и разжимает ладони. Накахара моргает пару раз, возвращаясь в реальность, и сразу же соскальзывает с тела, на котором лежала, без слов она вылетает вон из комнаты, перешагнув брошенный ею же плащ. В спину ее провожал нечитаемый взгляд.

***

Скорее, скорее, лишь бы смыть с себя и забыть этот запах. Она не знает, почему так реагирует, но ее всю трясет. Плащ слетает молниеносно, за ним следом летят шляпа, перчатки и жилетка. Рубашку можно выкинуть — она ее больше не наденет, вряд ли парфюм искусных шлюх Йокогамы — а к другим Дазай и не ходит — выветрится даже после стирки. Она прекрасно помнит, какой он у куртизанок качественный и дорогой, который заставляет клиентов, проводящих носом у шеи, терять голову. Остальная одежда снимается рывком, на автомате, дергано. Холодная вода окатывает как из ведра, прочищая мозги и прогоняя странный туман, но все равно не добивается того эффекта как раньше. Шампунь намыливается и по ванне тут же распространяется кофейный запах. Усталость накатила с новой волной, давая о себе знать, отчего подогнулись колени, заставляя схватиться за холодный кафель. Спать хотелось неимоверно. Так же сильно, как и забыть один конкретный запах.

***

Солнечные лучи не так раздражают как лишний звук у головы. Сон не спешит отпускать из своих объятий, давая лишь увидеть рукав чистой рубашки на кисти, и следом приходит ленивое понимание того, что после того как она завернулась в полотенце, сил хватило только выползти из ванны, чтобы не упасть на кафель. Сонные голубые глаза прищурено скользят по обстановке, пока не зацепляются за рядом лежащего Дазая, тискающего ее как игрушку. — Доброго утречка, Чуя~ Ее звучно целуют в щеку, невзначай щекоча нос волосами. Она хмурится, нос пытается уловить запах, но все погребается под сонной злостью, которая вызывает хриплое гортанное рычание, не больше. Мысль, так и не пойманная за хвост, растворяется как утренний туман. Дазай пыхтит так громко — специально, сука, — копошась, — явно недовольный игнорированием его прекрасного, — что мозг начинает подкидывать заманчивую идею посмотреть, что творит этот идиот, чтобы рассчитать лучший способ незамедлительного убийства. Но так лениво. Правда, когда на нее плюхается тело, вдавливая в кровать, становится вообще все равно — на ее сонное удивление придурок оказывается очень теплым. — У меня есть телефон, чтобы запечатлеть сонную Чую~ Честно говоря, ей все равно. Вот в данный момент. Абсолютно, чертовски, просто ахуеть как все равно. Комната явно была проветрена, чувствуется свежесть, которая пером скользит по коже, вызывая мурашки, а через простыню греет теплом, что компенсирует причиняемую пока еще терпимую боль. Чертов Осаму только будет насмешливо смотреть, если потребует съебаться, а она не хочет видеть его пустые глаза, достаточно того, что он творит, волосами щекоча подбородок и нос. И от него снова пахнет… — Какого хуя, Дазай?! Сон пропал, словно Гравитация распылила. — М-м? Вот что беспокоило. Витающий мягкий аромат кофе, разбавленного сливками. — Я спрашиваю, с хера ли от тебя пахнет моим шампунем?! — Ну, ты вчера устроила сцену ревности~ Накахара моргает, скидывая с себя остатки сна, и по ее лицу пробегается судорога раздражения. — Я не ревновала, кретин! — она дергается, пытаясь вскочить, но чертов идиот навалился всем весом на простыню руками по бокам от нее, из-за чего она барахтается в пустую. — ...и я решил сделать моей чиби-Чуе приятное! — Я не твоя и не маленькая, чертов уебок! — она кое-как пинает его локтем под ребра. — И в каком месте это приятно? Ты использовал мой шампунь! Я уже молчу, что ты незаконно проник в мою комнату, пока я спала! — Мы в мафии, какой закон? — он наигранно удивленно похлопал глазами, отстраняясь от нее. — У нас в крыле отключали воду, вот я и пришел к тебе — что ж мне тащить еще свой шампунь, когда есть твой! Заодно может и суицид бы получилось совершить... — В моей ванне! — А тут ты так сладко спишь! — продолжал он, встав, не обращая внимания. — Прямо на ковре, как собачка, ожидающая своего хозяина. — Пошел ты нахуй! — в него прилетела подушка, от которой он увернулся. — И в полотенце! — он театрально взмахнул руками, хватаясь за сердце и обиженным тоном выдавая: — Нельзя же так неожиданно соблазнять, Чуя! Девушка, сидя в кровати, хватала ртом воздух, пытаясь решить, уняв накатывающую волнами ярость: расхерачить ему сразу череп или помучить для начала? — Так демонстрировать свое крошечное тело! — он подвигал бровями, заканчивая томным голосом: — Сказала бы, и мы уже давно занялись бы сексом! А потом бы, так и быть, совершили двойное самоубийство~ Градус температуры в комнате резко упал, и Осаму насмешливо хмыкнул, чувствуя, как начинает медленно давить на него Гравитация. — А так пришлось включать джентльмена, — расстроено протянул он, прикладывая руку ко лбу. — И давить в зародыше свое возбуждение от этого вида невинного тела в моих руках, которое скорее вызывает только умиление, и переодевать тебя. Но каков был соблазн! Он с ехидной улыбкой наблюдал, как помимо бешенства, на щеках рыжей фурии все же проступил румянец смущения. — На какие жертвы я пошел ради тебя! — заломил руки он. — Бордель ради тебя открыл бы свои двери в любое время суток, — прорычала она, комкая простыню. — А ты это не ценишь! — тыкнул он, заканчивая обвинительным тоном. — Нет у тебя совести! — Мы в мафии, какая совесть? — отпарировала она его же словами, гневно сузив потемневшие глаза. — Хоть какая-то же должна быть! — взмахнул он руками. — Вся в партнера, — ядовито закончила она. — Ах, ты разбиваешь мне сердце! — Я тебе ебало сейчас разобью, — в него неожиданно полетел приправленный гравитацией торшер. — Оно в отличие от сердца, у тебя точно есть! Тяжелая вещь встретилась с закрывшейся дверью, падая с громким звоном и оставляя гневно дышащую Чую посреди комнаты. Дверь снова открылась, и туда просунулась голова, которая явно просила кирпича. — Ах да, твоя ванна не пригодна для суицида, и... — его лицо снова приобрело это насмешливое выражение, отчего тревожно засосало под ложечкой. — Я поставил фото «беззащитно спящей в рубашке» на заставку. И, подмигнув, скрылся из виду. Вдох — выдох, вдох — выдох, вдооох — выыыдох. Не помогает. Контроль трещит по швам, сила начинает бушевать, осыпая штукатурку с потолка. — УБЬЮ НАХЕР!