Дым, неон и пара монстров

      Бигби стоит в нерешительности перед хлипкой зелёной дверью с тут и там облупившейся краской, и отчего-то совсем не торопится стучать. Заносит кулак, с как всегда ссаженными костяшками и вновь опускает, вздыхает и мнётся. За деревянной преградой то и дело слышатся ритмичные шорохи. Он почти уверен, то, что он здесь, для обитателя квартиры давно не секрет.       — Эй, — наконец, прочистив горло, подаёт он голос и только тогда троекратно ударяет решительно сжатой ладонью.       Ответом ему служит молчаливое шуршание, будто что-то проволокли по дощатому полу.       — Откроешь?       Нет. Не откроет. Из-за стены, кажется, теперь доносится приглушённое недовольное ворчание и характерные тяжёлые шаги, которые издающий их явно тщетно пытается приглушить. Бигби хмурится, чувствуя себя неловко донельзя, но не желает просто так бросать попытки попасть внутрь.       — Слушай, эээ… Я принёс пиво. И пиццу. Знаешь, подумал, что будет неплохо просто перекусить и выпить вместе. Прогуляться потом, если хочешь. Или просто побыть вдвоём у тебя. Если ты меня впустишь. Ну, а нет, так я постою тут и позаёбываю тебя ещё недолго, а затем оставлю еду и выпивку у двери и уберусь, окей? Но я всё ещё тешусь надеждой, что ты меня не прокатишь.       Ну конечно, снова тишина. Бигби, не узнавая самого себя, вздыхает тяжко. Ставит ящик с запотевшими стеклянными бутылками на пол к ранее определённым туда двум коробкам всё ещё горячей пиццы.       — Эй, я в курсе, конечно, что явился без приглашения. Но, я предполагал, мы вроде друзья или… или ещё кто-то там. И для тебя это не будет проблемой — мой дом — твой дом, слышал такое? Ну, мой дом — точно твой. Вроде того. Если ты не заметил, когда ночевал там порой по три ночи подряд, приходя при этом не предупредив. Но на самом деле, если что, я не против.       Бигби закрывает глаза, и чувства все обостряются тут же: вот грузное тело прислоняется к двери с обратной стороны, из квартиры пахнет голодом, страхом и зверем. Открывать Бигби явно всё ещё не собираются. Чёрт.       Он кладёт ладонь на сухое дерево, будто так смог бы прикоснуться к нему.       — Может, отзовёшься? Бля, ну, знаешь, мы давно не встречались, и я сперва пришёл разыскивать тебя в «Цокот», ну, а где тебе ещё быть, да? Холли не хотела давать твой адрес, но я… Наплёл ей всякого. В основном правды. Надеюсь, ты на неё не обидишься, Холли хорошая подруга. Думаю, ты это знаешь лучше меня, она ведь хотела как лучше. И я тоже хочу, как лучше. Если тебе нужна помощь или…       Бигби сжимает зубы и морщится, вспоминая, как его самого всегда раздражали такие проявления лживой заботы. Они ослепительно светились фальшью: «О, Большой и Страшный волк, мы все так боимся тебя, и ожидаем, что в любой момент ты пооткусываешь нам головы, проглотишь и не подавишься, но будем делать вид, что всё нормально, что мы, блядь, просто желаем помочь». Нихуя подобного. Сраная ложь, с такими заявлениями к нему всегда обращались из-за пресловутого страха, подлизываясь. Или псевдосердобольные до сахарного скрипа на зубах субъекты, которые сами хранят тайны похуже в сто крат, да только репутацию пока не испачкали. Либо просто те, кому было от него что-либо нужно. Приятно не было ни в одном случае. И он не имеет ни малейшего понятия, как доказать Грену, что с ним тут совсем не этот случай. Что он не из жалости это делает, не из ебучего чувства долга, а искренне. Потому что хочет. Оттого что считает себя по-настоящему причастным.       Холли предупредила, нужно больше говорить. Вот Бигби и болтает, чужим совсем голосом, не в силах поверить, что может плести такую чушь в подобных количествах.       — Или ты, может, хочешь есть. Или тебе скучно. Мне вот было уныло в последнее время, если честно. Я пробовал смотреть ящик по вечерам, когда не было работы, но как-то не особо помогало. По-моему, нет ничего тупее футбола, ты как считаешь? Но если тебе нравится футбол, я бы мог посмотреть его с тобой один раз. Но я надеюсь, что тебе не нравится. Ты не против если я тут закурю?       Разумеется, не дождавшись никакого ответа за исключением очередного приглушённого выдоха, Бигби чиркает спичкой — в зажигалке, как всегда, кончился газ, а давняя привычка носить с собой по старинке коробок, как всегда, не подвела, и опускается спиной к двери на пыльный коврик перед дверью. Забавно, что у Грена перед комнатой вообще есть коврик. С бабочками.       — Знаешь… Ох, блядь, я понятия не имею, как начать это дерьмо, — Бигби поднимает тёплую крышку верхней коробки и берёт один кусок, удерживая сигарету сжатыми губами, — извини, я на самом деле голоден, поэтому приступлю без тебя. И, кстати, я рассчитываю, что ты правда сидишь за дверью, и я сейчас не несу всё это в пустоту или для твоих соседей, но, если честно, я чувствую твой запах, так что я почти уверен, что ты, маленький уёбок, просто не хочешь меня пускать, — болтать с набитым ртом на самом деле не слишком вежливо, но это… в какой-то мере разбавляет всю серьёзность того, что он хочет донести, как и неловкие попытки пошутить. — Знаешь, — начинает он преувеличенно безразличным тоном, — у меня один знакомый есть. Здоровенный такой, волосатый и дико стрёмный. Он, типа, даже жрал людей, похищал кого-то и сдувал начисто поросячьи домики. Так говорят, по крайней мере. И таких вот ёбнутых историй о нём есть просто дохрена, но самое страшное, что большинство из них — правда. Он на самом деле когда-то давно натворил немало говна, да и в любой момент готов продолжить, думаю. И знаешь что? Я терпеть его не могу. Я вообще не уверен, что он в принципе кому-то может нравиться. Скорее, его все ненавидят. И нередко говорят об этом напрямую.       Шевеление за дверью явственно, Бигби слышит его прямо за своим чутким ухом. Надежда, что «разговор» и весь его визит обернётся хоть чем-то полезным, становится менее эфемерной, но продолжать говорить только труднее. Не сказать, что он вообще планировал ход своих действий, думал, притащится, отдаст самое нужное из принесённого, они перекусят вместе, и, может, продолжат вечер чем-нибудь погорячее. Всё оказалось сложнее, но разве Волка должно это пугать?       — И есть другой парень, — наконец подаёт он снова голос. — Он не сказать, чтобы в мирных отношениях с тем самым моим знакомцем, которого я, охуеть, как недолюбливаю. Он, знаешь, тоже тот ещё красавец. Такой огромный, бледный, лысый, и, если честно, абсолютно безобразный. Глаза у него жуткие, и ещё какие-то шипы на… лапах. И когти. И зубы, пиздец, какие пугающие, как у пираньи или вроде того, я не видел пираний, плавать не умею. О его прошлом я знаю куда меньше, но слухи о нём гуляют ничуть не лестнее — медовые залы там, неравные сражения с героями, вряд ли многое из этого чистая правда. Но, — Бигби тушит докуренную почти до фильтра сигарету о подошву лакированной туфли и тут же берёт новую, — я почему это всё тебе говорю? Короче. Мне в любом случае похуй. Вот этот парень мне нравится.       Бигби готов поклясться, что из-за двери доносящийся вздох — придушенный, судорожный и нервный — человечный. Ему вдруг начинает казаться, что он зря всё это затеял. Загнал всю эту завуалированную хуйню из тупых эвфемизмов. Мог бы сказать прямо.       Но он не может. Он не может даже подумать об этом прямо. Не мог до этого момента, но сейчас почти открывает рот, чтобы выпалить раздражённо: «Блядь, Грен, я видел тебя таким не раз. Знаю, что в прошлый ты не нашёл общий язык с моим, нахуй, альтер-эго, но он — не я. Тот стрёмный мудак, который не ладит с тем, кто ты сейчас — это не я, мне всё равно, как ты выглядишь. Но не всё равно на то, что ты чувствуешь. Именно поэтому я купил тебе заклинание. И жалею только о том, что не дождался просьбы сделать это от тебя, когда ты нуждался. Будто мы совершенно посторонние». Они нихуя не посторонние. Больше всего на свете он боится, что Грен поймёт неправильно, подумает, чары нужны только потому, что он ему отвратителен, или ещё какую-нибудь чушь вроде того, что ему лень арестовывать его, возиться с бумагами, или что это притворная жалость. Ведь это на самом деле не так. Бигби делает всё это потому, что знает, каково это — слишком долго находиться в истинной форме. Как трудно приходить потом в себя, собирать свою разбитую, изломанную личность, с таким трудом созданную за десятки лет в этом вонючем мире, по осколкам.       — Грендель, — Бигби обращается к нему по имени впервые за сегодня. — Я принёс выпивку, пиццу — очень вкусную, кстати. Я готов предоставить себя в качестве собеседника, я могу помолчать, только скажи, — вздыхает Бигби, произнеся это вместо того, что следовало бы сказать, понимая: раскрытие истинных мотивов больше незачем отсрочивать. — Слушай, Грен. Я принёс твои чары, понятно?       Спустя несколько тягучих мгновений повторяющегося скрежета за дверью, она всё же открывается, а Бигби, едва не упав, вскакивает и неловко отряхивается. Грендель перед ним, в точности такой, каким он его запомнил, и Бигби сначала даже поверить не может, заглянув с трудом за его спину, насколько эта комната мала. По меловому «лицу» с блестящими прозрачными глазами сложно распознать какие-то эмоции. Исполинские, увитые жилами белые кулаки стоят на полу, и Гренделю приходится сильно сгибаться, чтобы находиться здесь без особых проблем. Бигби осматривается с интересом, когда, потеснившись, монстр впускает его: комната на самом деле микроскопическая в сравнении с её хозяином, и она чем-то напоминает квартиру самого Волка, захламлённая коробками и пустыми бутылками, оклеенная тут и там ободранными обоями в красную полоску.       Бигби закрывает за собой дверь, не забыв прихватить свою снедь и поставить её на придверную тумбу, и достаёт из кармана чары. Демонстрирует на раскрытой ладони, а Грен с недюжинной проворностью протягивает длинные когтистые пальцы, чтобы их заграбастать.       — А-а, погоди, — Бигби говорит тихо, будто успокаивающе, сам себя ненавидя, за то, что повторяет ненамеренно поведение тех, кто его чрезвычайно бесил, когда он сам бывал в похожей ситуации, вглядывается прямо во влажные прозрачные глаза и склоняет голову, — я, вообще-то, не планировал ничего, но пока ты тут притворялся мебелью, мне пришло в голову, что пора… Знаешь. Тебе не кажется, что сначала нам необходимо кое-кого помирить?       В пыльной и душной крохотной комнате ещё теснее, ещё жарче, когда в ней не один, а уже два чудовища, — кипенный, похожий на гориллу-переростка, поражённую радиацией или чем-то подобным монстр из древних северных преданий и гигантский устрашающий оборотень с горящими зверски жёлтыми глазами, густым тёмным мехом по всему телу из глупых детских сказок.       И Ради вот этой минуты Бигби попросту наступил на горло своей внутренней ненависти, глубокой и давней, ядовитому, отравляющему его кровь издавна неприятию собственной сущности. Как он может уверить Грена, что всё в порядке, если сам боится сотни лет посмотреть правде в глаза? Чтобы расставить все точки над i, он должен сделать это сейчас, поэтому даёт волю даже не второй — третьей своей звериной форме, и если бы он мог, принял, наверное, и завершающую. Но тогда, он боится, эта комнатушка бесхитростно развалится, как карточный домик.       Волк протягивает к морде Гренделя лапу почти робко, но тот не отшатывается, лишь выпускает воздух из тёмных больших ноздрей с силой, кажется, хмурится и скребёт по полу. Но остаётся на месте.       Они не герои, и никогда ими не были, и оба слишком хорошо знают об этом. Существование их само заключается в том, чтобы прославлять подвиги других, у них нет даже собственных историй, а быть антагонистами не очень-то здорово, кто бы там что ни говорил. Волку хотя бы дали шанс стать кем-то в этом опостылевшем мире, хоть липовое, но уважение, Грену же не досталось ничего, кроме баров, ночных неоновых улиц, гудящих мерзко, и горечи. Так почему бы им не поделить то немногое светлое пополам? Волку не жалко.       И, наверное, потому в следующий миг Грен оказывается в кольце мягких мощных волчьих лап. В них обоих примитивные инстинкты вопят и рвутся наружу — соперники по самой природе, пара хищников на одной территории, чересчур близко, слишком опасно. Но, возможно, лениво, замутнёнными кипящей кровью мыслями думает каждый из них, если они не будут цапаться хотя бы друг с другом, то и люди в них уживутся лучше с самими собой?       Бигби не имеет понятия. Грендель и подавно.       Грендель утыкается тупой мордой в волчью подмышку, втягивая чёрными ноздрями уже такой… привычный запах псины, по которому, на поверку оказалось, нехерово так скучал, и легкомысленно размышляет о том, что когда он применит чары, а Волк вернётся в своё человечье обличие, придётся ужасно кстати, что тот не разделся перед тем, как вырасти в два раза, и теперь рубашка стоптана под их ногами жалкими лоскутами. Может, он и вручит ему на смену старую растянутую футболку, но уж точно далеко не сразу.       Закатные лучи солнца дробятся о частую решётку за окном, льются сквозь мутное стекло в эту тесную комнату и разукрашивают полосами пару монстров, стоящих в танцующей на свету пыли. Один из них растягивает пасть в длинной шрамообразной ухмылке, другой с глухим рычанием притягивает его ближе к себе.