Акутагава и тюльпаны

Куникида Дазая знал - достаточно хорошо, как самоуверенно считал сам эспер, а в реальности по-настоящему плохо, но все-таки, - и, как следствие, не любил. Выражалось это, в основном, в периодических душеспасительных речах о том, как общественно полезно писать отчеты и/или выполнять задания в срок; в отказе выплачивать долги бывшего мафиози (громком и уверенном, но чертов Дазай его все равно игнорировал), а также в физическом наказании за любую оплошность - коих было гораздо больше, чем Доппо знал, Осаму все же был далеко не дилетантом в сокрытии преступлений разной тяжести. Поэтому к каждому плану, выдвигаемому Дазаем, Куникида заранее относился подозрительно, принимал исключительно с неприятием и только по наставлению президента. На любое проявление удовлетворения напарника, на всякий случай, Доппо реагировал абсолютно точно так же. Такие моральные уроды, Куникида знал по собственному опыту общения с бывшим мафиози, бывают довольны, только хорошенько над кем-нибудь поиздевавшись - или предвкушая это. Потому счастливое лицо Дазая, объявившегося в офисе в нехарактерную для него рань - аж в полдвенадцатого утра, - наполнило и без того тревожную душу Куникиды параноидальными мыслями и заставило прикупить билет до Окинавы в Интернете - на всякий случай. Ацуши, кстати, пришедший одновременно с Дазаем, был его полной противоположностью - он мялся, нервно кусал губы, постоянно оглядывался и теребил одежду. Немного понаблюдав за ним, самонареченный эксперт по психологии людей-тигров Куникида заключил: Накаджима волнуется. Сильно волнуется. Очень сильно. Странно. Конечно, находясь рядом с просто до неприличия счастливым Дазаем, сложно сохранять внутреннюю гармонию и спокойствие, но был один напрягающий Куникиду факт. Дело в том, что единственное, чему Дазай как учитель собственного ученика все-таки обучил - или скорее, что привил насильно, - так это некоторые решительно суицидальные наклонности в поведении и жизненном восприятии. Так что инстинкт самосохранения у Накаджимы был просто-напросто отбит. Напрочь. Поэтому излишнее беспокойство Ацуши Куникида воспринял как тревожный звоночек - скоро случится что-то очень плохое. Не без участия Дазая, разумеется, что делает это что-то только хуже. Строго говоря, необычная нервозность подростка, в принципе, была и не первой странностью за сегодня - все Агентство с утра пребывало в некоем чудном ажиотаже. Танизаки постоянно проверял время, Наоми выглядывала в окно через каждые пять минут, Йосано, также периодически поглядывая на часы, рассеянно затачивала нож - это было бы нормой для нее, если бы она затачивала его точильным камнем, а не собственной заколкой, - и только Рампо был в совершенной гармонии сам с собой и умиротворенно раскрашивал картинки в раскраске, которой от него накануне откупился Президент за разгаданное дело. Куникида решительно встал. Он не понимал, что происходило в реальности вокруг него, и стремился это непонимание исправить. С этими мыслями эспер, немного потоптавшись на месте в сомнениях, избрал наиболее безопасный для своей психики и в перспективе информативный курс - к Ацуши. Накаджима сидел за своим рабочим столом над чистым листом бумаги, которому надлежало стать готовым отчетом уже полчаса назад как, сжимал в руке изгрызенную ручку, неотрывно пялился в стену, не шевелился и, кажется, не дышал. Куникида подошел к нему, пощелкал пальцами перед его носом, помахал рукой - и, убедившись, что хоть какая-либо реакция отсутствует, - заключил: Дазай все-таки довел своего ученика до полнейшего равнодушия ко всему миру, и Ацуши подался в дзен. Ну, или он просто умер. Ни то, ни другое Куникиду абсолютно не устраивало как фактического работодателя Накаджимы, ибо Президент в последнее время пристрастился к чайным церемониям и рисованию кошек всех мастей на новеньких белоснежных холстах самым странным стилем, который только можно вообразить, и потому являл свой лик в Агентство исключительно по случаю экстренной важности (у Рампо закончились конфеты или что-то подобное). Все его обязанности, как следствие, негласно перешли к яростно открещивавшемуся от такого счастья Доппо. Почему именно к нему - Куникида не ведал, но заранее подозревал в пособничестве этому Дазая. Однако доказательств у него никаких не было, и поэтому с горя Доппо бил - проводил воспитательный процесс, как описывал у себя в Идеале он, - напарника еще больше, чем обычно, недоумевающему и страдающему Дазаю, разумеется, причин повышенной агрессивности не поясняя. Кстати, об этом придурке. Что делать с погружающимися в бездны апатии по неизвестным науке причинам людьми-тиграми, Куникида не знал и знать не желал - Ацуши он все еще недолюбливал, как, в принципе, и большинство живущих в этом бренном мире, - но вот Дазай-то уж точно должен! Плюс, присмотр за собственным учеником числился, вообще-то, одной из его прямых обязанностей, - не сказать, чтоб в жизни Осаму был хоть какой-то момент, когда ему было на это не наплевать, но аргумент все равно довольно весомый. Доппо взял со стола общающегося с духами внутреннего равновесия Ацуши заполненную документами папку и задумчиво взвесил ее в руке. А вот этот аргумент будет даже еще весомей. Но в тот самый момент, когда коварный Куникида уже занес над головой ничего не подозревающего Дазая свою злую и жестокую волю, дабы изъявить ее наиболее простым и понятным напарнику методом - бессмысленным и беспощадным насилием, - висящие над дверью часы пробили полдень. И началась вакханалия. Наоми, Танизаки и Йосано повскакивали со своих мест и ринулись к окну, выходящему на главный вход, так, словно от этого зависела их жизнь, посметав на своем пути все, что только можно посметать, включая столы, стулья, веревки, тесаки и книги. Мирно до того работавшие клерки наоборот, сделав низкий старт, рванули прочь из помещения, дав фору олимпийским чемпионам по бегу - или, скорее, по побегу, если такой вид спорта вообще существует. Бесценные и существующие в одном чертовом экземпляре документы взвились в воздух и разлетелись по кабинету, плавно опускаясь на пол и покрывая его уютным шуршащим ковриком. Куникида горестно застонал и упал на колени, обратившись взглядом к единственному островку спокойствия посреди этого моря безумия - ничуть не изменившему своего положения Рампо (Дазая за островок спокойствия Доппо не посчитал бы и в бреду). Эдогава действительно продолжал умиротворенно раскрашивать картинки: сточенные мелки валялись повсюду вокруг него в радиусе пяти метров - иногда капризному детективу не нравился цвет, и он просто отбрасывал небогоугодный пишущий предмет в любую сторону от себя на выбор, не заботясь, разумеется, об уборке, но кто его в этом обвинит. Разве что на лице у него появилась с каждой секундой расширяющаяся ехидная-преехидная снисходительная улыбка, которая всегда появлялась на лице Рампо, когда кто-то не мог решить дело менее, чем за 60 секунд. Дазай, кстати, также не двинулся с места - грохот в его наушниках был громче, чем слаженные действия всех всадников Апокалипсиса, вместе взятых, и равнодушие к внешнему миру пребывало примерно на том же уровне. - Нету, - с разочарованным вздохом отлип от окна Танизаки и вздохнул, водружаясь на подоконник и явственно планируя продолжать заниматься непонятной Куникиде - а значит, и всему разумному населению этой планеты, - ерундой. - Нету, - подтвердила Йосано, не меняя положения и старательно что-то - или кого-то - выслеживая взглядом. - Он что, все понял и обиделся? Рампо презрительно фыркнул: - Не неси чушь, он бы никогда не догадался, он же не великий детектив, как я. Куникида подошел к окну и, тщательно проинспектировав взглядом расстилающуюся под ним пустынную улицу, грозно повернулся к бездельничающим эсперам. Бездельничающие эсперы его абсолютно и полностью проигнорировали, и Доппо это не понравилось. Поэтому он добавил в свой взгляд щепотку ненависти - той самой, с которой пинают труп своего заклятого врага, предварительно выкопав его из родной могилы, - и с нажимом посоветовал: - Вы должны вернуться к работе. У нас масса дел, и Агентство все еще в долгах после последнего нападения. Некогда отлынивать и ждать появления какого-то загадочного "его", - Куникида сделал в воздухе знак кавычек и по взглядам коллег, устремившихся на него, понял, что совет улетел в молоко, эсперы ожидают появления, по меньшей мере, самого Будды, а Доппо работает с идиотами. Сзади раздался какой-то сдавленный звук, как будто кто-то загреб рукой целую горсть хомячат, а потом сжал ладонь, и нет, Куникида не хотел знать, почему у него такие ассоциации, и все непроизвольно обернулись на его источник. Им был, разумеется, Ацуши. Накаджима выглядел еще хуже, чем когда Доппо к нему подходил - никто не мог даже помыслить, что это возможно, но Ацуши как-то умудрился, - он забрался на стул с ногами, обнял колени, спрятал в них голову и мерно раскачивался, с периодичностью раз в две секунды издавая то самое стенание, которое отвлекло Куникиду от перевоспитания коллег. Ну, зато он хотя бы был жив. - Ацуши-кун?.. - осторожно окликнул его Танизаки, но безрезультатно - Накаджима Джуньичиро даже не услышал за окружившей его болью бытия. Танизаки беспомощно посмотрел на Куникиду, Куникида недовольно уставился на Йосано, Йосано скептически взглянула на Рампо, Рампо фыркнул и отвернулся, ибо не смейте ко мне обращаться, презренные смертные, и вообще, идите и убейтесь где-нибудь в подворотне от собственной ничтожности. Эдогава всегда отличался добротой и любовью к людям. Игра в гляделки продолжалась, часы тикали, в наушниках у Дазая орал какой-то немец и горели гитары, а Ацуши все еще стенал. Дверь бесшумно отворилась, и в помещение зашла спокойная, сытая и потому счастливая Кека. Сцена перед ее глазами была бы действительно умопомрачительно врезающейся в память, но Изуми работала в мафии и уже успела поработать на Агентство, так что восприимчивость к удивительному и невероятному из внешнего мира у нее была крайне занижена. Не сказать, чтоб у Кеки она вообще когда-либо была сильно высокой. Так что Изуми вежливо поздоровалось с пустотой, уважительно поклонилась вглядывающемуся в бездну, вглядывающуюся в него, Ацуши и чинно прошла за свой стол, доставая конфеты. Рампо оживился и бочком, бочком подобрался к ней. Куникида трагично посмотрел на этот рай диабетика и перевел укоризненный и преисполненный порицания, сострадания к чьей-то безразмерной безответственности и что ж ты натворил, Дазай, и как же ты теперь жить-то будешь с этим взгляд на напарника. Осаму наслаждался прекрасным гитарным соло и вступать в контакт с действительностью не желал решительно. Действительность вздохнула - не виноватая я, он сам напросился - и вступила в контакт с ним, опуская весомый аргумент ему на макушку. Рампо сдавленно захихикал и подавился конфетой. Йосано проявила нездоровый энтузиазм в желании оказать ему помощь, но детектив, гад такой, ничего, вот отрубят тебе ногу, тогда ты у меня попляшешь, спешно отказался. - За что, Куникида-кун? - драматично всхлипнул Дазай, выдавливая из своих бесстыжих глаз фальшивые слезы. - Я же ничего не сделал! - Вот именно, - веско ответил ему Доппо и указал на все еще пребывающего в экзистенциальном кризисе Накаджиму. - Иди и сделай уже что-нибудь. Дазай посмотрел на своего ученика и захихикал совершенно бессовестно - по шкале бессовестности Куникиды, это хихиканье устанавливало новый рекорд, способное по мощности выцелить и сбить хорошо откормленного птеродактиля. Куникида нахмурился и повторил воспитательный процесс - он бывал по молодости и глупости учителем и потому знал, что полученную информацию нужно вбивать в голову среднестатистическому ученику несколько раз. Дазай закрыл пострадавшую макушку руками, остальные ученики - ждущие своей очереди - с любопытством вытянули шеи и злорадно зашептались. - Я дам тебе еще одну попытку, - ледяным тоном побудил напарника к действию Доппо и лучше бы ему послушаться, целее будет. Осаму успокаивающе закивал и посмотрел на Куникиду честными-честными глазами, будто бы бескорыстнее человека в мире и не сыщешь, и ему абсолютно точно можно и нужно верить, и нет, ни то, ни другое не правда. - Сейчас ты все поймешь, Куникида-кун, - пообещал ему Дазай и посмотрел на часы. Вместе с ним на часы посмотрели Танизаки, Йосано, Наоми, Рампо и даже Кека. Куникида тоже на автомате повернул голову и успел себя за это проклясть, но Дазай заметил, так что было поздно. На часах было без пятнадцати час, и в этот момент кто-то злой наверху щелкнул пальцами, и вторая часть Марлезонского балета началась. Многострадальная дверь в Агентство распахнулась от мощного пинка, и на пороге появился злой, как тысяча чертей, Акутагава, с мрачной бережностью сжимающий в руках симпатичный букет из красных тюльпанов. Куникида поймал свою летящую на пол челюсть, с хрустом поправил ее и обратил вопросительно-укоризненный взгляд на - наверняка замешанного в этих массовых галлюцинациях! - Дазая. Которого на положенном месте не было. На диване грустно остались лежать в одиночестве только забытые в спешке наушники, в которых продолжал надрываться тяжелый немецкий голос. Йосано молча передала довольному Танизаки несколько купюр - довольно крупных, как успел рассмотреть Доппо, - и тот уже начал было их прятать, как вдруг Наоми, еще более довольная, чем брат, пощелкала у него перед глазами пальцами и протянула руку. Джуньичиро тяжело вздохнул и вложил ей в ладонь деньги. Ацуши вдруг резко ожил, издал сдавленный писк, вспыхнул, как маков цвет, бесшумно сполз под стол и затаился. Куникида снова, в который уже чертов раз ничего не понял.