Безымянная

Его крик не был похожим на другие, привычные и пронзительные. Нет, из него будто таким образом жаждало вырваться нечто, чего не дано было понять простому, неосведомлённому человеку. Это с трудом уживалось в его теле, это… Это считало недостаточным вечно одно пространство в виде нескончаемых сухожилий, бурлящей крови и пока ещё отбивающего в определённый промежуток времени сердца. Оно намеревалось захватить их всех. Однако в каждый из таких моментов, когда, затаив дыхание, Гермиона с ужасом слышала, видела, почти ощущала каждой клеткой своей кожи негодование, нет, слепую ярость, это снова затихало. Впадало в спячку, пряталось и казалось, будто и не было ничего похожего на начало катастрофы мгновением ранее. Из-за подобных обрываний самого ожидаемого и в то же время нереального, Гермиона стала сомневаться в своём собственном благоразумии. Она… не могла понять, кто из них настоящий Волдеморт. Тот, что с пылающим в глазах алым пламенем рассекает воздух волшебной палочкой, посылая Круциатус без разбора в пожирателей смерти, или другой, который не выглядит как чёртов жестокий убийца, по крайней мере, при первом впечатлении. Да, в нем тоже были неопределенные намёки на что-то недоброе, мрачное, но он хотя бы мыслил рационально, по-человечески. Кто-нибудь должен был успеть заметить то начало, когда Лорд появился, когда произошёл момент обострения паники пожирателей, которых хозяин застал за непозволительным. Но, возможно, не только Гермиона, но и жмурившийся от её криков Люциус, и погружённый в садистскую эйфорию его отец так же не могли точно определить точное время, секунду. Причём едва не гибельную для всех них. Она не помнила, сколько именно и как сильно пожиратели успели до ответного удара хозяина помучить каждую клеточку, каждую кость её тела. Было ясно одно: слишком невыносимо, адски больно. Если до этого гриффиндорка оставалась в ясном уме, а в голове проносились какие-то мысли, наполненные ненавистью к владельцу Круциатуса, то теперь… То ли нельзя было желать равных страданий нескольким людям одновременно, то ли произошёл сбой. И наступала пугающая бесчувственность, отрешение от этого мира. Пустота, которой будто не было конца. Наверное, её участь очевидна. Сойти с ума, совсем как родители бедного Невилла. Иначе отчего больше не было больно, несмотря на то, что в её сторону были обращены, если верить едва фокусирующемуся взгляду, дюжина волшебных палочек? Одно и то же слово твердил каждый по очереди. Чем сильнее действовал на неё Круциатус, тем меньше она слышала свой крик, чувствовала себя и случайные резкие соприкосновение рук, ног при брыканиях с полом. Это отходило на второй план. Утрачивало свою важность. Но на самом деле Гермиона продолжала хрипло орать, уже повредив связки, и покрываться хладным липким потом. — Маловато… Люциус? Нет, почему же сразу он, даже не принимавший участие в этом хаосе?.. Но голоса смешивались, и Гермиона успела только при резком хлопке с противоположного угла обрести короткое сознание и понять, что планировал усилить (куда ещё?) действие пыточного заклятия Абрахас. К несчастью для него, на этом вседозволенность была остановлена. И отныне слово «Круцио» произносил лишь один голос: яростный и безжалостный, как морской ураган. — Авада Кедавра! Кто-то подвёргся самому крайнему наказанию — смерти. Если бы знать, кем был этот человек. У неё не имелось сил даже перевести взгляд с одной точки на полу, по которому то и дело пробегали чьи-то ноги со взметающимися плащами, на более высокую, позволившую бы увидеть картину целиком. Звуки возвращались постепенно, смешиваясь со странным звоном в самих ушах. Перед глазами появлялись движущиеся чёрные пятна, но это было пустяками. Она испытывала благодарность перед собственным организмом, потому что-то до сих пор в целях самозащиты каким-то образом блокировало боль. Но очень скоро придётся испытать последствия, а пока… Пока Гермиона медленно вдыхала жаркий от разгара битвы кислород и изредка бесконтрольно вздрагивала, словно опять подвергалась пыточному. Он спас её… Волдеморт. Как ему удалось узнать? Новая, но на этот раз не смертельно зелёная, а тёмно-синяя вспышка осветила помещение, разнося в щепки и до того жалкие остатки мебели. Летающая пыль не успевала оседать обратно, как происходили новые выплёскивания магии. Такой же тёмной и мало кому известной, а от этого пугающе-опаснее, нежели какие-то Круциатусы с двумя другими знаменитыми проклятиями. Марет… Ей показалось, или эльфийские уши действительно мелькнули где-то рядом? Может быть, она и рассказала своему хозяину. Кто-то пытался вырваться из комнаты в надежде избежать участи других, судя по барабанным звукам двери, но это вызвало противоположный эффект: раздался взрыв, какого не было, и возгласы с мольбами превратились в панические визги и аханья. Она не могла видеть, но нужно попытаться… Что-то брызнуло во все стороны, горячее и неожиданное. Нужно увидеть. — Нет… Последнее, о чём могла подумать Гермиона, сбылось. На трясущихся ладонях она приподнялась и едва не потеряла сознание от неверия: от желателя избежать расправы Лорда осталась одна ладонь, безобразно обрывающаяся у начала запястья. Сухожилия, полусдёрнутая кожа с кровавого мяса, очертания пугающих кремовых костей — это продолжало удерживать ручку двери, когда самого обладателя разнесло в пух и прах. В буквальном смысле. Она вся была в чужой крови. Они все были. Однако стоило облегчённо выдохнуть уцелевшим: Лорд Волдеморт более не истязал их, оставив полуживых на полу так же, как они некоторым временем ранее обошлись с ней. Один Люциус с безжизненным выражением уставился в сторону своего, на его счастье, живого отца. Гермиона хотела бы даже в таком состоянии в типично гриффиндорской привычке попытаться узнать, как себя чувствовал отец Драко, если бы на неё не переключил внимание Тёмный Лорд. — Не надо… Она по-настоящему боялась его. Боялась, что следующий черёд дарован ей. И дело было не в наичистейшем облике мужчины — будто он заранее предусмотрел взрыв одного из пожирателей и применил ежесекундно отталкивающее грязь заклинание. Просто он пугал одним своим взглядом, неторопливой и несколько тяжёлой походкой. — Не вынуждай меня. — С дикими полыхающими красными искрами в глазах сказал тот. Так жалок и слаб её голос, по сравнению с его. И хотя все шумы уже улеглись, замещая лишь редкими стонами ещё находившихся в сознании пожирателей, она всё равно с трудом могла сама себя услышать. Встать казалось нереальным и, вероятно, можно было и остаться здесь, на грязном полу, пока не начнётся восстановление. — Мне не нужна твоя помощь, — упрямо повторяла полушёпотом гриффиндорка и толком не заметила, как давно оказалась выше своего прежнего уровня лежания — в надёжных, напряжённых не от усталости, а от продолжающего бушевать гнева, руках. Иногда ей удавалось разглядеть очертания взбухших на одном из запястьев Волдеморта вен, но в другую секунду разум обманывал её: хотелось испуганно вскрикнуть, отчётливо видя галлюцинации в виде маленьких тонких змей. Только вот сил не хватало ни на что. В том числе и на новые упрёки. Впрочем, как могла она продолжать делать это? — Спасибо… Слабость перерастает в навязчивое желание выключиться, сделать паузу от этого мира. Гермиона едва успевает посмотреть на лицо Лорда, выразившее буквально на короткий момент что-то вроде удивления, которое даже смягчило все последствия жёсткости: иногда самые простые, наивные эмоции способны победить наисложнейшие тёмные. Волдеморт неподвижно стоял, продолжая держать без труда на руках почти не понимающую реальность девушку. Когда же она окончательно утихла, прикрыла глаза в забытье, то могла ощутить усиление хватки мужчины и совсем близко стучащее сердце человека с расколотой душой. *** Холодно, ужасно холодно. Попытайся Гермиона со стороны пощупать саму себя на температуру тела, пришла бы в ужас от единого сходства едва ли не с трупом. Неужели она умирает?! И всё-таки странно при этом не потерять умение здраво мыслить… Конец человеческой жизни должен был обрубить любые способы взаимодействия с миром. Хотя никто ещё не возвращался с того света, чтобы подтвердить подобные убеждения. Вдруг она почувствовала, что лежит на чём-то мягком. Это побудило организм пробудиться полностью, и Гермиона внезапно распахнула глаза, но тут же поморщилась от нескольких горевших свечей на соседнем столе. На самом деле, в помещении было достаточно темно, когда зрение привыкло. — Наконец-то, — бесстрастно донеслось спереди, и Гермиона окончательно поверила в то, что не умерла. Похоже, прошло достаточно времени, как она отключилась, судя по вечеру. И её перенесли сюда: в полусумраке вполне безобидные шоколадные обои и почти чёрная основная мебель казались мрачными, безжизненными. Где это она? Незнакомое место. Спальня… А напротив на стуле восседал Волдеморт, в задумчивости крутя волшебную палочку. Он был облачён в одну лишь, кажется, чёрную мантию, что едва скрывала его обнажённую грудь. Бледную, худощавую и в то же время полную мышц, покрытую… — Откуда у тебя шрамы? — голос Грейнджер не изменял её состоянию и был сиплым. Она не хотела спрашивать его именно об этом, потому что тут же, как назло, вспомнила нежелательные подробности его наказания за непослушание пожирателей смерти. Мерлин, неужели они стерпели это и продолжат и дальше следовать за Лордом, куда бы он не приказал? Искать ответа не стоило — положение дел в её времени служило доказательством. Крайне некомфортно быть беспомощной под взором мужчины, который вдобавок тянул с ответом. Да и она сама уже пожалела о своём глупом любопытстве. Но нельзя было не удивиться, почему он, такой могущественный волшебник, не воспользовался магией, чтобы излечить, по меньшей мере, штук пять рубцов, пересекающихся друг с другом. Волдеморт отвечает, когда Гермиона только было успела понадеяться на их взаимопонимание в виде дальнейшего молчания: — Некоторые изъяны в теле служат доказательством бесчеловечености магглов в нужные… моменты. Моменты? Что он хотел этим сказать? К счастью, долго упрашивать его с пояснениями не было необходимости. Лорд, ещё немного выдержав молчание, сухо, но куда тише обычного, выдал: — Раньше я невольно мог склоняться к варианту об их годности. — Ты говоришь о человечности, годности, словно маглы — лишь вещь… Он встал со своего места так неожиданно, что Гермионе захотелось мигом сделать то же. Но, морщась от тяжести и ломоты в собственном теле, пришлось довольствоваться малым — принять сидячее положение, облокачиваясь о подушки за спиной. Боялась ли она новой агрессивной вспышки от мужчины? — Но при этом мы все, и я, и даже ты абсолютно одинаковы, — будто желая доказать ему, как глубоко он ошибается, Гермиона осторожно продолжала говорить и не сводить с него внимательного взгляда. Волдеморт неуклонно огибал широкую кровать и приближался всё стремительнее. Невозможно было предугадать, убьёт он её за такое или нет. Плевать она хотела нынче! Ей необходимо было выплеснуть тот до сих пор присутствующий в сознании шок от садизма и жестокости Волдеморта, пусть он и спас её, пусть и предотвратил нечто похуже. — Или ты считаешь себя человечнее миллиарда ни в чём неповинных людей, которые попросту не способны на волшебство? Это глупо, бесмысленно говорить подобное ему. Гермиона не ожидала как-то образумить Волдеморта, натолкнуть его на нечто правильное и моральное. Всем известно, какой страх и хаос оставил он после своей временной смерти, и сколько всего ужасного ждёт впереди. Не могла она никак повлиять на это. Пустующий стакан благодаря небрежному взмаху палочкой Волдеморта наполовину наполнился чем-то тёмным и густым с виду. Не отводя от Гермионы прищуренного взгляда, мужчина мучительно медленно взял сосуд и поднёс к ней. Никаких просьб или приказов не последовало, но понять смысл было не трудно. Нужно выпить. Только что это? — Ты не в том положении, чтобы хамить, грязнокровка. — Пока Гермиона раздумывала, нервно кусая и так потрескавшиеся сухие губы, шипение волшебника раздалось прямо внутри неё. Он продолжал плотно сжимать губы, используя легилименцию. И это почему-то полоснуло хуже Круциатуса. Не из-за давно привычного в её адрес оскорбления, а по причине измождённого состояния Грейнджер. Волдеморт впервые за это время как-то насмешливо-злорадно осмотрел её оголённые плечи, ключицы и другие виды, которые не скрывало одеяло. — Пей. Недоумевая, отчего он столь заинтересовался всем, находящимся ниже её головы, и натягивая маску спокойствия, что было не сложно по причине слабости, Гермиона осмелилась не перечить ему. Кажется, у него нет пока намерения отравить её. Она выжидательно поднесла ладони к стакану в намерении освободить мужчину от лишней ноши, но тот и не думает передавать лекарство ей: хмурится и одновременно глядит на неё со смешинкой. Хочется оказаться где-нибудь подальше от его настойчивого намёка. Хотя особого повода волноваться не должно быть, верно? Он всего лишь… поит её сам, как ребёнка. Как и предполагалось, лекарство было именно лекарством, которое обладало впечатляющим эффектом: свойственная ломота с редкими, но меткими пульсами боли исчезала. Теперь, с чрезвычайно пристальным вниманием опустив взгляд на пустеющий стакан, Гермиона в итоге ощущала ровным счётом ничего. Пустую лёгкость в теле, порой делающую движения людей неожиданно резкими. Но с этим побочным явлением можно свыкнуться. Удовлетворённо кивнув, Волдеморт поставил стакан обратно на столик и выпрямился, до этого склоняясь над смущённой гриффиндоркой, как хищник. — Где я? — поспешила спросить Гермиона, наблюдая за спокойно удаляющимся в конец комнаты мужчиной. Тот изобразил притворное удивление, когда остановился у края кровати: — Всё ещё в моём поместье. — Нет, я говорю о… — Ах, это, — демонстративно усмехнувшись, Лорд развернулся к ней полностью и раскинул обе руки в стороны. А потом торжественно промолвил: — Что ж, это моя спальня, Гермиона. Не волнуйся, дольше положенного я не стану держать здесь такую, как ты. Когда я буду убеждён в профилактике моих воспитательных мер, ты вернёшься к себе в покои. И снова смотрит на неё так, будто она какой-то экспонат. Да в чём дело? Гермиона с напускным безразличием поправляет одеяло, якобы случайно отодвигая его ниже груди, чтобы понять причину. Сразу до неё и не дошло, что она в совершенно другой одежде, какую бы по собственной воле никогда не надела. Да и кто бы согласился если не щеголять, то, минимум, лежать перед Волдемортом в длинной, лёгкой ткани, вроде платья, в котором обычно хорошо ходить на пляже? Потому что обычно полупрозрачные вещи носят поверх чего-то ещё, а не… Не голой. Этого ещё не хватало! От Волдеморта не ускользнула серия эмоций на лице Гермионы, так что, тяжело выдохнув, она с готовностью спросила: — Кто меня переодел? — Я. Кто бы сомневался… Нет, на самом деле, она искренне убеждала себя, что ответом послужило бы имя домовихи. Гермиона покраснела и поспешила натянуть одеяло почти до глаз, игнорируя настигающую её духоту. Как много он увидел? Она же столько времени болтала с ним и даже не думала посмотреть, прикрыта ли полностью область грудной клетки! Нет, бесполезно. Он в любом случае видел. Должен был, когда снимал с неё испачканную кровавую рубашку и… всё остальное. Ничего не поделать. — Твоя одежда была грязной, — любезно уведомил её Лорд Волдеморт, вновь притворно изображая на этот раз сочувствие. — Или тебя волнует не это? Что такое? Стесняешься своего тела? — Ты не должен был! — резко восклицает Гермиона. Одеяло заглушало всю громкость её возмущения. В лучшем случае, она выглядела сейчас нелепо и смешно, но никак не угрожающе. — Не думала же ты, что я стану с закрытыми глазами делать всё на ощупь? — с иронией осведомился Волдеморт. — Марет могла! — Боюсь, она занята наказанием для себя. Наказанием? За что? Это несправедливо… Марет не виновата, что на неё наложили Империус! И она же предупредила Волдеморта! Будь Гермиона наивнее и юнее, высказать и отчитать его поспешила бы сразу. Но сейчас даже принципы бессильны. — И всё же… — осмелившись чуть спустить одеяло, девушка судорожно пыталась найти подходящий довод. — Ты выбрал именно такое платье! Она пытается встать и, возможно, уйти. Или найти поблизости нормальную одежду, а не стыдливо прикрывать руками тело. Хотя под свечами было не сильно видно что-то откровенное, да и платье чёрного цвета… Однако Лорд вдруг показал, как сильно он не отошел после пожирателей: не успела Гермиона сделать три нетвёрдых шага от постели, как тот взмахнул волшебной палочкой, и девушка отлетела к соседней стене. Благодаря принятому лекарству, Гермиона не ощутила боли и даже не пискнула, однако вихрь искр перед глазами говорил о возможно сильном ушибе левого плеча. Приподнимаясь, она неосознанно упёрлась головой в колени успевшего подойти Лорда. — Я не давал тебе разрешения. — Больше он не старался быть вежливым или язвить: Гермиона отчётливо ощутила себя сейчас на месте всех тех провинившихся пожирателей. Присев к ней на согнутых ногах, мужчина решительно обхватил пальцами её лицо, заставляя смотреть только на него одного. — Кстати, скажи спасибо, ведь в последний момент они собирались тебя изнасиловать. Подобное в моём доме не допустимо для них. Зачем ему говорить ей об этом? Она уже благодарила его и успела пожалеть. Такой, как Волдеморт, с радостью однажды встанет на место пожирателей и легко продолжит пытать Гермиону, стоит только дать ему повод. — А для кого допустимо? Наверное, она осмелела из-за пройденной очередной пытки. Вдобавок лекарство же успокаивает… Помнится, ей приходилось после проникновения вместе с Отрядом Дамблдора в министерство пить его по наставлению мадам Помфри. Да. Так и есть. Лорд жадно вдыхает воздух носом и надвигается к ней, склоняется до невозможного близко, по-прежнему не убирая руку с лица застывшей девушки. Гермиона просто напряжённо ждала, понимая, что сопротивление всё усугубит. Будто играя с неживой куклой, Лорд Волдеморт медленно прикасается к её платью и с издевкой стягивает. Ещё немного, и оно пересечёт опасную черту. Неожиданный холодный приказ мужчины позволяет ему приостановить спускание одеяния. — Расскажи мне, что ты знаешь о Дамблдоре. — А если нет? — тихо, глухо отзывается та, боясь лишний раз дышать. Волдеморт говорит со всей возможной обыденностью и равнодушием, словно подобное он совершал каждый день: — Я сделаю то, о чём ты сейчас подумала. За пределами комнаты раздаётся треск. Лорд хмурится и, напомнив, что они с ней не закончили, с наслаждением предвкушает своё возвращение позже. Гермиона поняла это по его недоброму блеску в глазах, ибо в действительности он не вымолвил ни слова — лишь запер магией дверь.