Детка

Реджина растягивает вишневые губы в неприятной, масляной улыбке. Говорящей «ты не знаешь, с кем имеешь дело». В трубке же, которую она прижимает к уху, приторно щебечут: — Ах, ты же помнишь своего идиота жениха? Так вот, этот придурок коп точно такой же, недооцененный рыцарь. — Его звали Робин, Зелена. Робин Гуд. Самые добрые глаза на свете. Он болит внутри у брюнетки, под грудиной слева. Сидит там тяжелым камнем, давящим, прижимающим к земле. — Ну, неважно! Так вот, этот… Дэвид, он вернулся к работе. Ты не беспокойся, с ним мои обезьянки разберутся. Хихикает. Миллс набирает на другом смартфоне сообщение Сидни. «Приезжай ко мне». Ответ следует незамедлительно «буду чрз 15 м». Реджина хмыкает под нос. Она знает, как воздействует на мужчин, как они на нее смотрят, и Сидни Гласс — ее водитель, не является исключением. — …главное, чтобы не вышли на тебя, да, сестренка? Я позабочусь об этом. — В своей манере, Зелена оберегает ее. — Только не приводи домой никаких мужиков, мало ли, на кого они работают. — Хорошо, — скрипнув зубами, отвечает брюнетка. — Обещаю. В своей манере. — И женщин. А то я тебя знаю, помнишь ту китаянку, работавшую на диаспору? Как ее.? Мулан? Весьма своеобразной. — Мне пора на встречу, Зелена. — Ах да, конечно, дорогая! Удачи тебе в твоем маленьком бюро! Оправдай всех маньяков! Снова этот противный смех и сестра завершает разговор. Реджина берет со стола чашку чая, которую пила до звонка, делает глоток. — Вот же сука, — цедит сквозь зубы. Чашка летит через всю комнату и разбивается о холодильник. Женщина кивает сама себе, отряхивает невидимую пылинку с юбки, как всегда, идеально наглаженной, смотрит вниз, на свои босые ноги, и решает найти туфли. Синди приезжает ровно за пятнадцать минут. Реджина, которую звонок водителя застает стоящей перед шкафом с обувью, торопливо хватает темно-бордовые шпильки, надевает их по пути к входной двери и накидывает на плечи песочный тренч. Бросает на зеркало, висящее у двери, мимолетный взгляд. Как всегда, дьявольски хороша. Цокая набойками, Реджина прислушивается к звукам, исходящим из соседних дверей. Телевизор, разговоры и смех. Люди вернулись домой после работы. Женщина не может в этом признаться даже сама себе, но она скучает по своим соседям сверху, по их музыке и диким забегам, по топоту, неожиданно раздающемуся посреди ночи. Через полчаса она уже сидит в Старбаксе, задумчиво кроша овсяное печенье. В жизни Реджины очень мало констант, тех вещей, которые являются ежедневной рутиной. Ради которых следует вставать по утрам. Все дела в своем маленьком адвокатском агентстве женщина подвела к логическому завершению еще пару недель назад, так как она предполагает, что из-за проблем Голда ей придется очень быстро бежать из города, а то и из страны. Потому что чертов шотландец в этот раз откусил намного больше, чем может проглотить. Реджина до сих пор не понимает, как она могла ввязаться в это дерьмо, как она могла попасть под начало старого хромого лиса? Брюнетка окидывает оценивающим взглядом публику, собравшуюся в кофейне. Ее внимание привлекает женщина, стоящая спиной к ней, забирающая кофе на кассе. Светлые длинные волосы, свободно струящиеся по плечам, красная кожаная куртка, обтягивающие джинсы и военные ботинки. В немного дерганых движениях незнакомки Реджина видит что-то такое, что может обеспечить ей очень веселую ночь. Когда блондинка оборачивается, адвокат приподнимает бровь. — Детектив, — выдыхает она. Та самая, пившая кофе на ее кухне. Та, что почти рассыпалась на части на ее глазах. В этот момент коп замечает Реджину, конечно, как ее можно не заметить? — Мисс Миллс? — улыбается Эмма. — Мисс Свон. Присоединяйтесь. Она откидывается назад на стуле, отчего ткань блузки натягивается на груди. Блондинка улыбается одними уголками губ и занимает место напротив. — Не думала, что вы ходите в Старбакс. — Почему же? — Ну… — в глазах Эммы читается «ты слишком крута для этого места». — Даже не знаю. — Думаю, мы можем перейти на «ты», Эмма. Реджина выпускает имя из своих губ, как воздушный поцелуй. Блондинка криво улыбается, прежде чем отпить кофе. Питер — босые ноги, усталость в каждом движении, осыпающаяся в словах. В том, как он говорит: — Ты правда меня любишь? Тусклый, тихий голос. Пэн апатично смотрит на то, как тлеет сигарета в его пальцах. Он лежит на кровати Генри, не отрывая глаз от нарисованных звезд на потолке. Киллиан ставит на тумбочку пепельницу, садится рядом с ним. — Правда. — Зачем? — Просто так. Потому что иначе не получается. Питер говорит: — Прости. Говорит: — Сегодня плохой день. Джонс понимающе кивает. — Генри скоро придет с Венди. Будем репетировать. Наверное, — Пэн безразлично пожимает плечами. Киллиану вдруг думается, что точно такая же реакция у Пэна была бы на предложение его убить. «Ну, если ты хочешь…». — Я послушаю? Кивок. Сигарета отправляется в пепельницу. Питер поет о том, что тьма сгущается. Джонс смотрит на него, не отрываясь. Словно боясь того, что стоит ему оторвать взгляд, Пэн исчезнет. Возможно, он прав. Возможно, если Питера не будут держать, люди, глаза, руки, он испарится в воздухе. Как туман. Он поет о том, что сломанное однажды уже не починить. Во время перерыва звонит телефон Генри. И, судя по его лицу, новости плохие. Он бледнеет, краснеет, хлопает губами, как выброшенная на берег рыба. Наконец, выдавливает: — Феликс.? Питер мгновенно вскидывается, вглядывается в мальчика с болезненной внимательностью. — Да, спасибо, мам. До связи. Они сидят несколько секунд в тишине. Глупые дети, полагавшие раньше, что их никогда не коснутся несчастья взрослого мира. — Он жив? — хрипит Венди. — Да, да, жив. Он очнулся. Из груди Питера вырывается сдавленное, глухое рыдание. Джонс встает, смотрит на Пэна, порывается что-то сказать, но передумывает и выбегает из комнаты.