Приблуда

*** Приблуда остроухая очухивалась на самом деле еще долго. Неудивительно, все они, остроухие, и так – кожа да кости, а эта и вовсе напоминала собственный скелет, хотя, когда очнулась, то стала мести все подряд. Надо было побиться об заклад с Судри, что не станет она требовать себе травы, точно бы в выигрыше оказался. Правда, Мрах кроме как бульона с супа и белых лепешек мало чем девку оделял, оговариваясь, что не жадно ему, а вот штопанному нутру жесткая еда точно во вред придется. Ну, Мрах – он точно колдун, ему и видней. Он же и заставлял приблуду каждый день хоть в час по шагу, а бродить по кухне и, если погода позволит, по двору; та освоилась быстро и кое-как шагала всего-то при помощи палки. Шмотье ее, все равно никуда уже не годившееся, с самого начала отправилось в помойку, остались только сапожки из какой-то невесомо-тонкой и выкрашенной в зеленый замши и кулон на тонкой цепочке – и потому пришлось ей таскать рубаху с чужого плеча. Почти новую, между прочим, рубаху, и такую большую, что пришлась совсем как платье. - Во, был один хромой, стало двое, - смеялись все, а Кривонос, вообще злой на язык, добавил: - Два раза по полгнома – и на одного вдвоем не потянут… Кто-то и еще посмеялся, но Даин прямо посоветовал повторить такое в лицо Мраху. И даже пообещал, что потом отскребет то, что останется от Нирви-Кривоноса, от стен. Хотя, тут, наверно, проще будет закрасить. Осень все еще оставалась погожей, и неудивительно, что Даин больше времени проводил в разъездах, чем у себя в доме в Холмах за разбором нужных бумаг и прочими огромной важности делами – потому что все успеют насидеться под крышей, пока все будет завалено снегом. А что в Берлогу заглядывал чаще, чем на другие заставы, так Берлога и ближе к дому была, чем половина из них. Да и мимоходом глянуть, жива ли остроухая. Остроухая была и жива, и визглива все так же, когда Даин по нечаянности сунулся за занавеску, где она плескалась в бадье – ох и орала! И даже ветошью в рожу запустила, сама плюхнувшись в воду по самое горло. Ветошь Даин поймал на лету и так же метко вернул обратно. - Шла бы в баню, курица, а не в своем углу болото разводила! - Как там вообще можно мыться, в такой жаре?! - Да так же, только потом действительно чистым быть, а не киснуть тут. - Вот и шел бы сам ты… - остроухая запоздало прикусила язык, видно, Мрах успел уже ей разъяснить, кто тут есть кто. - …ты, Даин, сын Наина и властитель Железных Холмов, в баню! Впрочем, остроухая спесь с нее, видно, смылась частично вместе с грязью, потому что потом она сидела на лавке, до того сомлевшая, что только и пискнула свое «Спасибо!», когда Даин в два захода вытащил в слив всю грязную воду. Это хорошо, что Даин приехал сюда один - ни перед кем краснеть не пришлось за эту возню с обмылками. Ну и то хорошо, что никто не рассматривал, пока остроухая сидела в чистом, свежая рубашка была не такая хорошая, короткая, все колени видно. Увидел бы кто-то эту красоту мослатую, так непременно бы припечатал неласковым словом такое чучело – вот потому и хорошо, что никого. - А у вас не найдется острых ножниц? Или острого ножика? - Не обижай, - предупредил Даин, - У гнома и что-то непоточенное – никогда не бывает! И спохватился: - Тебе зачем? - Да вон, - остроухая мотнула башкой, - свалялась как солома, ни прочешешь, ни промоешь толком, отрежу хотя бы колтуны. Про «только колтуны» она напрасно, потому что все было даже после мытья одним сплошным колтуном, который только под корень. - С ума сошла! – рассердился Даин. – Кто тебя потом лысую замуж возьмет! Погоди-ка… Видно, в мыльню приблуда только и решилась, что нос показать, и не увидела флакона с каменным маслом, в которое в обычной цирюльной лавке намешали бы по каплям разной сладкой пахучей эссенции и в котором Мрах вываривал щедро добавленные свои мхи и травки. Эта даже повела носом: - Будто летний день в сосновом лесу!.. - Во, с ним сейчас все и станет гладенькое и ровное. - Мне бы, - девица запнулась, - мне бы гребень тогда еще… Средство и вправду оказалось действенным, но ушло до половины, прежде чем волосы приняли надлежащий вид. Гномы – они, может, и кажутся на первый взгляд грубыми да неряшливыми, но на самом деле они и помыться любят – не в бадейке, словно младенцу, а в бане, и чтоб печь дышала жаром, словно драконья пасть, и чтоб пот и грязь сошли чуть ли не вместе с верхним слоем луженой шкуры. И волосы и бороды свои гномы лелеют и берегут, на них приятно пахнущего каменного масла не жалеют ни мужчины, ни женщины. Могут мужчины срезать часть бороды в знак глубокого траура, но такое случается, когда действительно приходит настоящая беда… Торин вон за утраченный дом бороду свою остриг. Чего хорошего у остроухой оказалось, так это волосы – жидковатые, конечно, но длинные. И морока с ними была долгой, пока расчесались. Приблуда раздергивала гриву и бубнила что-то на своем, неловко управляясь с тяжелым стальным гребнем, Даин косился-косился на эти швыряния, а потом, припомнив, как запросто девка собиралась отхватить все, решил, что ничего особенного в том не будет: - Давай сюда чесало. Эта и гребень вернула, и остроухую голову подставила почти безропотно, только шипела иногда сквозь зубы что-то вроде «Полегче, кабан рыжий!» - но и не думала, похоже, что приличная гномья дочь на ее месте уже бы и подарков могла просить, и к родителям в гости звать. Потому что чужой мужик косы ей чесал и плел, виданное ли дело! Ладно, плести остроухая все-таки доплетала сама, будто от сна проснувшись, а может, и действительно придремав. Спохватилась, перехватила косицу: - Спасибо тебе, Даин, сын Наина! - И тебе не хворать, Лит. Ростом эта остроухая была на полголовы выше Даина, но вечно смотрела снизу вверх, тощая и гладенькая, будто ребенок, только совсем заморыш, а вот руки у нее нежданно-негаданно оказались совсем взрослыми. Ни аппетитных ямок на локотках, ни приятно округлых запястий, ни единого украшения на них (не иначе кто-то из орков успел, ладно не вместе с рукой сорвать) – и все-таки, руки были взрослыми, по-женски ловкими, привычными к мелкой или монотонной работе. Не глядя, собрала волосы, перетянула аккуратно тонким кожаным шнурком. - Во. Юбку надень - и хоть на что-то приличное будешь похожа. А будешь жрать… - Эльфы – не жрут. - Вкушают они, ага. Скажу Мраху, пускай прекращает тебя кашей и цедилкой с хлебушком пичкать и нормальной еды уже положит. А то вся как жуть ночная. - Почему? - Потому что кости наружу и вся синяя, ночью встретишь – тут и до приличного места не дойдешь, и штанов не снимешь… - Почему ты со мной возишься, чего ты хочешь? - Ну… чтоб дала мне. - Что?! Приблуда подскочила на лавке и, забыв об уважении к узбаду, буквально налетела на Даина со своими костлявыми кулачками: - Ах ты! - Да шучу я! – уворачивался Даин. – Нужна ты мне, бешеная! Хватит уже, шов лопнет - обратно все кишки выпадут! - Кабан рыжий! – сердито буркнула остроухая куда-то ему в шею, спеленутая в плащ, будто младенец, но дергаться больше не стала. Голос у нее, если не вопила, конечно, тоже был взрослый, низкий и мягкий – ну, должно же что-то, кроме кос, быть еще хорошего. - Даин. - Ну? - А все мои… они все?.. - Все. Но их похоронили, как полагается, собрав костер. - Мне можно? - А что нельзя-то? Только когда - это уж как Мрах скажет. Не любит, когда его труды все варгу под хвост идут. - А у нас говорят – Мелькору под мантию. - И не жрете вы, а вкушаете, я помню.