Приблуда

- Не езди, - на всякий случай предложил Даин, но в глубине души был рад, когда остроухая отмахнулась: - Как это – «не езди»? Может, оно и к лучшему - не дергать кого-то из Холмов и не старика же с собой тащить, а целительница из приблудной девчонки по словам того же Мраха была толковая. Правда, иногда сомнения все же брали. Женский ум изворотлив и текуч, словно горная речка, – никогда не знаешь, куда повернет мысль в следующую секунду и куда приведет. Мало ли чего могли надумать девы из клана Железноруков, увидев в отряде лучницу, вроде как и не дававшую повод ни к каким домыслам, – домыслят, еще как домыслят, да еще и матери потом наплетут… С другой стороны, мать сама и так уже чего только не передумала наверняка, а когда гостьи будут ехать в Холмы, точно не повредит, что за ними будет присматривать женщина… Ну или хотя бы существо женского пола. Своим воинам Даин, конечно, верил, - но так, на всякий случай. Никогда нельзя предположить, что именно взбредет молодым девчонкам на ум, а парни, хоть и из Железных Холмов, но сами-то не железные! На всякий случай Даин не стал в лишний раз пугать дома рассказами о Черных Всадниках, а вот своих предупредил. К сожалению, даже после посещения архива и после долгих раскопок в старых рукописях осталось неясным, как можно было бы справиться с ними. Скорее уж, было упоминание о почти что непобедимости. Остроухая, правда, припомнила, что эти, как и любая другая нежить, не любят текучей воды и не могут преодолеть ее сами. Ладно хоть не дошло до всех других поверий, а то рукой подать до связок чеснока в окнах и синеголовника над всеми дверями или до зарытой под крыльцом дохлой черной курицы. Но остроухой Даин внял: когда вытащил карту, чтоб наметить путь, то поневоле приглядывался к очерченным синими чернилами извивам рек. Первое время как раз можно было двигаться вдоль одной из них… Старик больше Даину или кому-то еще не грозил, зато вручил Лит длинный список – каких-то трав и кореньев собрать, если попадутся, каких-то в тех краях прикупить, а на чутье остроухой можно было положиться: в кладовку в Берлоге попадет только то, что было заготовлено и собрано по всем правилам. А за купленное не будет без нужды переплачено ни гроша: если язык у нее развязывался, то оказывалось, что и за свою уединенную жизнь в Берлоге и то время, пока не было сил на что-то еще, то неплохо освоила кхуздул. От некоторых оборотов узбад даже морщился: не дело это, таким голосом, будто стеклянные бусы перекатываются, и такой грязью поливать! У нее и имя, которое настоящее, звонко перекатывалось на языке, узлом свяжется, пока выговоришь, а слетит – будто упрыгал и укатился колокольчик с ленты в косе… - Ну не повторяй ты что попало, отцом-Махалом заклинаю! - он все-таки не выдержал. – Уж лучше на своих этих, древних языках чирикай! - Ага, тебе козлотур пожитки перевернет, а ты ему поэму прочитай… Пожитки у остроухой и умещались ровно в один небольшой тюк, зато на оружие посмотреть было любо-дорого; кто-то из гномов даже спрашивал, откуда взялись в Холмах эльфьи мастера, но сказанной правде, разумеется, мало кто верил. Из Холмов выехали за неделю до Весенней Полночи. Кое-кто досадовал, что подурить и повеселиться не удастся, хотя дури, разумеется, на самом деле хватало у всех своей. Даже козлотуры, застоявшись, рвались вскачь или подраться друг с другом. Слухами Арда полнится: ни от кого уже не было секретом, что привезут обратной дорогой в Холмы дальних родственниц узбада - скромных, рукодельных, да красавиц, что думают там себе найти мужей, - и это, разумеется, тоже всех задорило. Ясное дело, что не про простых кузнецов и рудокопов такие ягодки спеют, но помечтать-то никто не запретит! А как же не спеть! Погода стояла совсем уже даже не майская, а летняя, но по сумеркам туман наползал с реки густой и холодный, прятавший и сосны, и пасущихся среди молодой травы и остовов прошлогоднего бурьяна козлотуров. И оттого еще приятнее было среди веселых голосов у яркого костра, с трубкою доброго табака, с слабым травяным настоем из фляжки… И даже шатра не было нужды разворачивать, чтоб заночевать – выбрать место поглаже, шишки с ветками отгрести, постелить плащ, сложить в изголовье седло и вьюк – и под открытым небом, под всеми его эльфьими звездами… Когда случалось останавливаться днем на привал, то остроухая непременно успевала пошнырять за деревьями, пока Даин ее не шугал, что привал на то и привал, что отдохнуть надо. Могла где-то нарезать травок, а откуда-то – приволочь полную торбу странных, похожих на темно-коричневый мозг, грибов. Собственно, их и называли – орчий мозг, и считали ядовитыми. Все думали, для каких-то особенно забористых зелий, а оказалось, что эти вылезающие по весне из-под земли «мозги» таки пригодны в еду: - У нас всегда их ели, вкусно же! Самые первые! Народ по первости вежливо отказался, мол, вдруг их яд действует не на всех, а те, кому случалось гостить в Берлоге – те в итоге в первый раз все и умяли; с мясом не сравнить, конечно, но закуска годная. Дальше уже и остальные забыли свои опасения, а кто-то высказал мысль, мол, добрый гриб-то, можно б было и другое имя ему дать, не такое обидное… Несколько раз, даже когда проезжали через жилые места, то ночевалось под крышей далеко не всем. Даин в каждом из поселений лично успевал каждые бревно и камень осмотреть, указаний раздавал щедро всем, и делом помочь никто не гнушался, – гномы только благодарили за заботу узбада, и люди, что здесь обитали, те тоже норовили гномов зазвать, потому что дельными советами никто разбрасываться не будет. Вечером мысль была, может, и поспать после трудов на настоящей кровати, но как тогда остроухую оставишь одну звезды считать? И просто своих не оставишь, которым охота посумерничать всласть… Надо же, чтоб кто-то и разогнал эту братию, а то за полночь не угомонятся! А с Весенней Полночью Даин, если честно, немного схитрил – когда остановиться пришлось на пустом берегу. Потому что праздник праздником, а непременно от выпитого и от того, что кто-то не у себя позарился на чужую девку, еще и драк не хватало. Гном-то человека запросто хоть и на кулаках одолеет, а свары пойдут те еще – кому они нужны, когда запросто орчью или иную похлеще пакость того гляди Враг принесет? Кто-то пробовал заикнуться, но узбад ответил: - Еще дня три вас потом по кустам собирать буду, ищи дурака! - Так ты бы сам тоже по кустам! – заржал Нирви Кривонос. - Точно дурак, - кинул в него прошлогодней шишкой Тай Полбороды. – Он, может, на смотрины едет, а ты – «по кустам»! - Вот-вот, напоследок! – припечатал Нирви, и тогда Даин тоже швырнул в него шишкой. А среди ночи, хотя и не его был караул, Даина будто кто-то поднял. И только совсем проснувшись, он понял, что под боком пусто. Река здесь делала крутой изгиб, а дорога и дальше шла прямо – пологая песчаная коса белела под луной, а по песку, как оказалось, босая бродила Лит. А потом уже стало слышно негромкую песню – остроухая танцевала. Не так, как зимой в кабаке, а просто ступала, кружилась и пела, только волосы мотались гривой. Весенняя Полночь – ночь колдовская, дурманная, а может, и Лит начаровала так, что когда от едва теплящегося костра раздался голос, то Даин даже вздрогнул, точно не признав в первую секунду Кривоноса: - Звонкая ты пташка такая, послушаешь тебя чуть дольше – можно и разум потерять… Девка ответила на своем, засмеялась – будто раскатились мелкие колокольчики; вот бы носила такие, так бы ей и танцевать было куда веселее… Не то ворожила, не то ее саму кто-то заворожил, подошла да глянула – мурашки по телу! - Ну, наколдовалась? – немного разогнал морок гном. Тронул за голую лодыжку и охнул: - Ледяная вся! Быстро обувайся! - Ага, - остроухая улыбнулась сквозь зевок, смешно попрыгала, натягивая носки, и забралась под плащ, насквозь пахнущая своими травами и сырым туманом. И совсем сонно буркнула в шею: - Завтра еще росу встану собрать… А остаток ночи, что удалось кое-как отдохнуть дурной голове, мерещилась всякая странность. То серебряные и стеклянные колокольчики, сыплющиеся с огромного зеленого дерева, то волшебная роса во фляжке… Кеми-Дарительница, которую частенько мать поминает, благословила, не иначе.