Приблуда

Должно быть, остроухая не только успела набрать волшебной росы полную фляжку, но и еще и не побоялась в ней искупаться, дотого светилась весь следующий день. А может, была виновата ночная ворожба, что благословение Дарительницы ощущалось слишком явно – и Даин совершенно не знал, что с этим знанием делать. Кажется, из всех только еще Кривонос чуял что-то похожее, но, как и в любом другом случае, он только делался злее и еще языкастее. Даже пришлось цыкнуть на него, чтоб наконец заткнулся, а остальные наверняка пересмеивались меж собой, что узбад сам вовсю жалеет об упущенной Полночи. Потом, разумеется, все утихло, только мысль про колокольчики в волосах и на запястьях так никуда и не делись. Но, в конце-то концов, приблуда вечно таскала до стыдного мало украшений, так что можно и даже нужно будет потом, дома, подарить ей… А Кривоносу, если вдруг посмеет обидеть сироту, Даин сам нос на другую сторону своротит. А потом они на несколько дней задержались по просьбе местного управителя в человеческом городе, чтоб осмотреть укрепления, и все пошло по-прежнему. Орчьих отрядов тут не видели уже несколько лет, а судя по разговорам в кабаках, и про Черных Всадников сюда доходили только сказки - и те непонятно какой давности, возможно, с теми же торговыми караванами, что были в Железных Холмах в начале зимы. Не то чтоб по кабакам все только и делали, что гуляли - ничего, крепче пива, и то лишь вечером, в походе обычно Даин не позволял - но где еще услышать все новости, не в доме управителя же! В доме управителя было неплохо – погода как раз тогда внезапно испакостилась и сделалась не просто холодной и дождливой, но даже снегом немного посыпала, а в такую всяко лучше под крышей ночевать – но по-настоящему не теплое жилье и кровать были такими вещами, по которым в походе сильно скучается, а баня. Не сравнить с той, что дома, но всяко лучше холодной речки или лохани с чуть теплой водицей, в которой только детей мыть… Даин добрался до этого удобства в самый последний вечер, будто на десерт берег, – чтоб вдосталь посидеть во вкусном прокопченном смолистом жаре, вдосталь похлестаться вениками, а потом, конечно, можно и из ушата холодненькой на себя опрокинуть, прямо возле бочки у ступенек. Холод? Какой холод! – от тела пар идет, будто от свежезакаленной стали! Это всяким худым да слабым бояться… Гномы в сумерках видят прекрасно, и в темном дворе бесшумно скользнувшую возле калитки текуче скользящую фигуру он опознал почти сразу: - Тебя куда после мытья понесло, курица такая?! Впрочем, ошибиться могут все, потому что как ни крути, а остроухая, даже снова ловкая и быстрая, так немного и прихрамывала, и разворот плеч тут был широкий, мужской, – на человеческий или остроухий лад, разумеется, а уж с какой прытью бросился этот прочь! Точно остроухий, потому что калитку буквально перемахнул. Мало ли кто и зачем явиться мог, но честные гости ночью не ходят и не кидаются удирать, так что Даин быстренько закончил помывку и вернулся в дом, проверив на всякий случай, все ли на месте и заглянув в ту отдельную каморку, что отдали приблуде, – дрыхнет, только коса на пол свесилась. Люди-то, видя, что девка, поначалу понимающе ухмыльнулись и велели на двоих постелить, только гном, разумеется, ушел к остальному отряду. Может, и обознался, может, просто какого-то вора спугнул - дурака, что сунуться вообще думал… А на следующий день будто и не было того последнего снежного плевка от ушедших холодов, снова палило вовсю. Всем отрядом уже выдвинулись, и забыть бы случившееся, как примерещившееся, когда Лит на привале – оказалось, по совместным ночевкам Даин успел почти соскучиться! – вдруг ни с чего спросила: - Ты когда-нибудь видел мертвых снова живыми? - Откуда? С ними теперь только в залах Отца Махала увижусь. Они, конечно, во сне иногда приходят, но это ж сон. Один раз, правда, когда в старой шахте в завал попал, да неудачно, что и прижало, и по голове попало, то казалось, будто бы отец рядом со мной ходил и все говорил, что не время тебе, не время, но так это, мать говорила, я тогда чуть живым остался - может, и вправду он отпросился и явился, меня пока не уходить уговорил? Даин еще хотел сказать, что это только старухи разные страшные байки про беспокойников любят пересказывать, но сам себя перебил: - Ты к чему это вдруг? - Показалось. - Чего так? - Ну или с ума схожу, еще пока у людей гостили… - С ума, говоришь? Что случилось-то? - Тевьин. Будто живой, будто стоит и смотрит на меня в окошко, а как снова глаза открыла, то никого уже во дворе не было. И никого, и комната за спиной пустая… - Это который жених был твой? Даину стало жаль остроухую – что вот она, тоска их, вроде и живет, и поет, а за каждым углом продолжает видеть этого… И точно не немытую чью попало рожу. - Да нет же, какой жених! Это Тольве думал – но он только балладу сложить обещал и ничего больше не… я даже не знала, позволить ли, потому что фэа молчит, а везде пишут и говорят, что отзываться должно… А Тэвьин рос у нас и как брат был, я всегда его защищала, когда его котом дразнили и бледной немочью… Я на их могиле с осени часто бывала, но там так – никогда. Никто из пятерых меня не беспокоил… Это женская забота, по-всякому выражать сочувствие и слезы вытирать, да и не очень-то хотелось, но другого ничего не остается: - Ну, видно, это самое твое остроухое фэа все-таки тоскует по кому-то сильней, чем по отцу или брату… А потом его просто подкинуло: - Ты говоришь, из пятерых? - Ну да. Отец, брат, двоюродный брат, Тольве и… - Лит. Кажется, когда-то он не стал заострять на том внимание, а теперь вдруг понял, что именно не так. - Лит, вас там было пятеро вместе с тобой. И могила та была лишь на четверых.