Приблуда

Вот ведь дела, вроде и вышла поездка не такой долгой, и поприключаться случалось куда больше, а каждый раз – как заново осваиваться приходилось! Вот Даин дома и осваивался; первым делом любой уважающий себя гном куда отправится? – правильно, в баню! Только не в самый первый пар пошел, раз уж его остроухая так из-за сильного жара переживала, но все равно и грязь с себя походную хорошенько отпарил, и волосы с бородой прочесал, и шрамами новыми покрасовался, если кто не видал еще. Старый Лотрин-банщик только головой покачал: - Ох же и везучий дурень ты, узбад! Тут легочную жилу пропороть было – раз плюнуть, и клинок-то как раз между ребрами вроде пошел, а тебе только, говоришь, шкуру и оцарапало! Или задело, а? Этот много шрамов и ран на своем веку повидал, потому и сомневался, но Даин только засмеялся: - Задело бы ее – там и сдох бы, а так – везучий, не то слово! На то и узбад! С чего не посмеяться было! Всех своих воинов обратно живыми привел, девиц-кузин в гости на праздник довез невредимыми (а что одна из них по дороге сговорилась с Судри-Троллем, так то их собственное дело), и сам тоже не у дел не остался. Висевшее в комнате в простенке зеркало стекольщик из материной родни делал, не к свадьбе ли еще подарком, и с того времени оно не замутилось совсем, так и отражало узбада: плечи широкие, стать крепкая, косы все украшены тяжелыми бусинами, а сам шрамами изукрашен – но жив, а значит, везучий. И еще какой везучий – как вспоминал Лит, так кровь вскипала, хоть бросай все и лети в Берлогу. Ага, сам себя и осаживал Даин, и без долгих разговоров огреби там от колдуна сначала герданом в лоб, а потом вслед склянкой с каким-нибудь особенно пакостным зельем, от которого все поотсыхает и поотваливается напрочь. И сам на месте старика Мраха точно так бы и поступил, потому что как не беречь эту красоту медовую-сладкую от чужих глаз и рук – косы будто шелк, глаза как бусины из черного агата, а сама вся будто статуэтка из розового мрамора, на такую тонкую и дышать в лишний раз страшно, в сто платьев бы ее закутать… Только этой красоте было лет больше, чем родителям Даина, а с длинноплечим луком она управлялась не хуже рослых людских воинов, а как хорошо было бы сейчас сбежать да погоняться с ней верхом! – только и оставалось, что украдкой покоситься в окно в сторону лесной заставы. Бумаг важных накопилась гора за время отсутствия, и народ в дом узбада Железных Холмов тянулся с утра и до самой ночи – у всех находились срочные дела, которые без вмешательства Даина никак нельзя было решить. Одна только радость со всех этих визитеров была, что самым последним в тот день оказался приехавший в гости и подгадавший ровно к праздникам материн брат. Бледно-рыжий от проседи и от загара и веснушек весь будто медный котел, вместо приветствия вежливого с порога заорал: - Жив, малой! Бывает же такое, Даин Торина с Фрерином вечно братиками называл, хотя они только троюродными приходились по отцу, а Терка, младшего брата матери, язык не поворачивался дядькой назвать. Потому как что это за дядька такой, всего-то на десять лет старше! Так ни в день приезда, ни потом не удалось сбежать в Берлогу. Матушка Илва вокруг дорогих гостей только и увивалась, и девицам помочь с нарядами, и братику кусок повкусней подать, и самого Даина с глаз не упускала… - Стыдно мне, вроде и ничего не сказала, а как будто уже завралась по самые уши, - пожаловалась потихоньку Эсси. - Она ж думает, я тут останусь, доченькой зовет, обещает серьги подарить… - Так ты и останешься, Эсхиль! До Летнего Солнца и Летней Полночи всего ничего, а после них сразу и объявите, никто не посмеет оспорить то, что Кузнец и Дарительница призваны благословить. На Летнее Солнце и Летнюю Полночь, что наступала следом, говорят, даже Махал-кузнец и жена его, Кеми-дарительница, приняв смертный облик, ходили и веселились меж прочими обитателями Арды, благословляя их. Дарительница благословляла поля и сады, Кузнец – мастерские и шахты, а оба-вдвоем благословляли они на любовь и на плодовитость. Сколько свадеб играли после этого праздника в конце лета и в начале осени! А если приключались потом дети и без свадьбы, то все оно вроде как от Кеми подарок благословенный… Правда, таких подарков больше в человечьих семьях случалось, в гномьих-то дочери были редки и потому на памяти старших здесь только одна осталась лишь с «подарком» и без свадебного пира – мать Судри-Тролля. - С женатым поди огулялась, бесстыжая! – иногда сплетничали зловредные старухи. Потому что в эти дни не могли никто из родителей отказаться благословить, хоть приведи в дом единственная дочь вдовца и калеку, хоть любимый старший сын приведи вовсе человеческую женщину… Мать Судри никого не привела, и потом, сколько сватались к ней, – никого не приветила. Не ей спорить с собственным сыном – а уж с дядей Илдри Даин как-нибудь договорится, наверно. Ох, Эсси-хитрая, сумела улизнуть из родительского дома, а все шишки придутся другим… А если снова орчья напасть голову поднимать начнет, то ссориться не с руки совсем! Ну задала задачку! Полторы вечности миновало, пока удалось таки из всех дел слегка откопаться и доехать до Берлоги. Оно вышло бы и побыстрее, когда бы Даин не вздумал хотя бы отчасти исполнить самому себе же обещанное – а он отковал таки для остроухой бусины в волосы и колокольчики на серьги. Стыдно такое сказать, но у Даина не так уж хорошо все шло с ремеслом, потому что не столько времени проводил он в кузницах или ювелирнях, сколько в седле и с оружием в руках, не столько учился он горному делу, сколько пришлось с юного возраста вникать в управление Железными Холмами. Не хватило у него времени на все, потому и что случалось делать руками, то делал на совесть, но мастеровые-старики только головой качали – без души оно сделано, не вещь, заготовка одна! Даин это и сам понимал, и только досадовал, что отец так рано ушел в чертоги Махала, не дал возможности научиться всему-всему. А умница-Лит и таким бы порадовалась… Только вот как дошли руки до колокольчиков, то Даин, будто зимой с эльфийкиным клинком, взялся – и почти сутки бросить работу не мог, аж шатало потом, как пьяного. Все гнул-сплетал-подтачивал, будто Махал-кузнец ему под руку шептал что, а может, и Дарительница от себя слово-другое добавила. Потому что работа снова непохожей на гномью получилась: не пошло впрок золото, серебро легло как родное, травяное плетение, резные листья и лоза, а камень Даин взял сюда живой – морской жемчуг. Совсем о времени забыть можно было, вот гном и забыл, а потом отсыпался ровно как с жесточайшего похмелья – мать вон даже потихоньку принесла и оставила на столике у изголовья настойку в зеленом кувшине. А он, как проспался, так в первую очередь полез под подушку проверить сверток, не привиделось ли в самом деле во сне или хмельном угаре. Но не оказались оно сном, а только еще нестерпимее засверкали при свете разгоревшегося дня плети диких трав, еще больше тепла было в живом камне, и, казалось, даже сквозь обрезок холстины горело и грело оно свежий шрам под рубашкой, пока Даин седлал козлотура и мчался в Берлогу. Эльфьи глаза, как ни крути, а зорче гномьих, и Даин только уже перед самыми воротами придержал своего скакуна, но будто сквозь тяжелый тес ворот видел сердцем – и не ошибся. Дозорный рассмотрел или сама дожидалась, но уже была на крыльце – в своих простых платье и косынке, с выбившимися тяжелыми косами и рассыпанными из фартука травами… То ли сердце дрогнуло так, то ли отзвенели серьги-колокольчики в свертке за пазухой, узбад Железных Холмов только повторил следом: - Лилталоссе. Лил-та-лос-се…