Приблуда

Даин поначалу собирался вернуться домой в тот же вечер, но остался до утра, и до утра же они двое почти не спали. Только и придремал, пока эльфийка возилась в кухне, но сразу же очнулся, как только она вернулась обратно. Ловко увернулась от протянутых рук: - Тебя велели поднять и накормить! - Ну, поднять-то – это запросто!.. - Тьфу, опять ты… Есть пошли! Вот ведь время как промчалось: оказалось, что дело уже идет совсем к полуночи! Даин не думал, что ему вообще кусок в горло полезет, а вот пожалуйста, единым махом все улетело. У Лит на столе была какая-то невероятно вкусная, сдобренная травами и кореньями поджарка в большой зеленой тарелке и все еще теплые ломти хлеба в корзинке под полотенцем… - Э, а тебе? - Я с дозорными ужинала уже. Вон, отвара себе налью и посижу за компанию. До этого лета в Берлоге такой эльфячьей моды не знали – воду-то все пьют, но ее и скотина хлебает, гномы очень жаловали вино или пиво с медовухой, но никто не думал не по болезни, а просто ради вкуса сготовить отвар из разных лесных ягод и травок. Над безобидной причудой пришлой девицы иногда посмеивались, а над молодыми дозорными пошутить могли, мол, смотри, не пробуй у колдуновой внучки зелья ейного – а то и борода отвалится, и в длину раскатает вдвое! Даин интереса ради как-то сунулся – ну, травки и травки, не слишком-то и сладко. Всего вкуса, что эльфьи поцелуи в этом взваре чуются; Лилталоссе сама-то частенько и холодным, и горячим питье это наливала… У нее еще и чашка была своя – простая глиняная в ярких цветах поверх разноцветной глазури, смешная, детская, кажется, дурачка-Флои подарок… Пристроилась с краю скамейки неловко - чтоб пораненное не тревожить, вестимо; и опять стыдно за свой давешний напор сделалось, не утерпел, дурак, будто кабан в гоне, - последние мозги где-то оставил. А остроухая со всей ее бессмертной книжной мудростью много ли видела кроме своего эльфячьего леса - слюбопытничала девчонка. - Сильно плохо все? - Да терпимо, - пожала Лит плечами, но, не сдержавшись, поежилась зябко, так что снова по совести острым когтем. Но быстро обтаяла, когда Даин потянулся отвести с ее лица выбившуюся из косы темную прядь – и отодвигаться не стала, и улыбнулась по-прежнему: - Сердечко ты мое эльфье… Ох, не тем наверняка полагается быть занятым со своей женщиной в такую ночь, тут бы не травяной чай, а хорошее вино из дорогих кубков, да под луной или свои красивые слова говорить, или хоть чужую чью-то балладу припомнить – а не шарахаться по сумраку в мыльню, чтоб потихоньку застирать кровь со снятой с кровати простыни, не толкаться бестолково возле корыта сразу вдвоем. Так в итоге все и оказалось брошено: - Долежит до завтра. Все равно хотела большую стирку собирать на днях. Даин поймал Лит за мокрые тонкие руки – сколько ж им достается здесь и стирки, и штопки, и прочей неприметной для прочих домашней работы! – и перецеловал их все-все, думая, что надо и кольца побогаче, ведь теперь-то он точно знает, как отковать действительно красоту… И что не дело это, когда она все время в рабочем фартуке бегает, негоже женщине совсем забывать про наряды. Хотя главные украшения в косах она и так носит, а главной ее красоты не увидеть никому, кроме как Даину… Уезжать обратно и так сил не было, а тут они совсем закончились: - Я останусь? Мог бы и не спрашивать, потому что они все время мокро целовались, пока искали дорогу обратно наверх буквально наугад, и в итоге свалили гулкую пустую бадью и нечаянно вывернули на пол ящик со щелоком. - Варги бы сожрали эту кошку! – ругнулся кто-то из дозорных совсем рядом за углом. Все бывает впервые – сколько раз случалось ночевать вместе, а так, чтоб не под открытым небом или в сторожке, под плащами и с седельными сумками и оружием в изголовье, - ни разу до сегодняшнего. Чтоб на настоящем белье, пахнущем летними лугами, чтоб вдвоем под одним одеялом. Снова было неловко - Лит так и осталась в нижней рубашке, будто чего стыдясь, вот и Даин остался в исподнем: - Ну, правда, что ли, все совсем плохо?.. - Не плохо, но к повторению я сегодня, кажется, не готова, прости. - Нет – значит просто спать будем, - а вот в чем гном не отказал себе, так это поудобнее подгрести эльфийку под бок. Лит пошвырялась, вытянула из-под него край одеяла, да так и сморилась, а вот ему, прикорнувшему днем, теперь долго еще сон не шел. Сколько ж думал и представлял не по разу – и все не так оказалось, сколько ждал - и совсем внезапно, ох и набестолковничали оба… Даин в темноте скользил рукой по эльфячьим косам, перебирал на ощупь бусины, гладил по теплой щеке, прослеживал контур заостренного ушка и сережку с крохотным колокольчиком, и говорил разные ласковые смешные слова… А утром, когда оно внезапно чуть заглянуло в окошко, ох Даин пожалел, что остался здесь – получилось, что соврал остроухой, потому что все-таки не удержался, опять полез. Может, и не стал бы, не привыкать уже было самому справляться, когда она распахнула вдруг свои угольки: - Что, совсем все плохо? - Ну, я бы потихоньку… не дашь… - Кабан бестолковый, - засмеялась вдруг Лит своим чудесным смехом и за косы потянула Даина на себя. – Не мучайся ты, иди сюда… - Я быстро, - пообещал глупость гном, и только потом понял, что именно брякнул, так что потом уже смеялись на два голоса. Правда, желание любиться от того не пропало, и получилось уж всяко лучше, чем вчера. А потом Даин засобирался обратно в Холмы. И пропадать надолго не хотелось (хотя что там приключиться могло, не за горы ж уехал!), и, что куда вероятнее, не хотелось сталкиваться с Мрахом. Хорошо оно было – вместе встретить утреннее солнце, не надышаться, не наласкаться, и, прощаясь, было все не оторваться друг от друга, и что за тоска была - расставаться… И все оно по большей части развеялось по дороге к дому, кроме этой тоски. Тоски, пожалуй, еще только добавилось: от одной мысли про все еще сердитую мать и про дядю, обиженного в лучших пожеланиях, самому становилось плохо и уныло. Старик Мрах в Берлоге, может, и приголубил бы от души чем-то тяжелым, но точно не косил бы гневным глазом и не цедил бы слова через губу, мол, почувствуй себя неотесанной сволочью, узбад. Так оно почти и вышло – потому что первый, кто встретился Даину в доме, оказался матушкин младший брат. Бледно-рыжий от ранней проседи и опалившего макушку жаркого солнца, досадовавший, что пропустил-таки сам праздник и все веселье, что творилось тут дома: - Ну, малой, рассказывай! Илва сама не своя, не то не с той ноги встала, не то не на ту метлу села… - Терк! - Да еще и полетела не в ту сторону! - Терк! Терк вроде как тоже приходился Даину дядей, но в десять лет велика ли разница, его-то кроме как по имени никто в семье и не звал. И шуточки у него остались того, все по юному возрасту – а получалось точно лучше, чем с тоскливым лицом сидеть киснуть.