Приблуда

Вообще-то мать никогда не жаловалась на здоровье или память, да и до собственно самой старости ей было еще очень далеко, но спорить никто не стал. Даин порадовался только, что обтаяла так быстро: а то и злился на нее, и стыдно за эту же злость становилось. Не пожелала бы мать плохого и в самом деле! Теперь-то все должно было стать еще лучше прежнего и окончательно наладиться - ну и, собственно, Даин никогда еще так не ошибался. Первое, что он получил, – это не получил обеда в один из дней. Кухня была пуста, будто все нарочно попрятались. Угли в большом очаге оказались совсем холодными и успели подернуться белым, и вода в мойке, чуть видная из-под посудной горы, тоже давно остыла. У дверей в кладовую Даин столкнулся с матерью: - А что у нас нынче будто вымерло все? - Не знаю. Я, вон, только из гостей, не заглядывала даже. Или заглядывала, но совершенно не расстроилась: - Кажется, Тнорри уже давно собирался отпроситься родных навестить. А к Бранхи еще неделю назад говорили, что сватать приедут… - А остальные где? - Ну здравствуй! Ты хозяйку свою спрашивай! Лит явилась только ближе к вечеру. - На дальние делянки сегодня ездили с утра, время такое, что нельзя упускать. Думала, разберу собранное быстрее, а потом еще дедушка сказал, чтоб пообедать осталась, - сообщила она, развешивая на просушку потник и седло. - Ты-то осталась, было бы, где – я бы тоже остался! – досадливо заметил Даин. - Ты голодный? - Не то чтоб, но остальных тоже вечером придется кормить хлебом с копченостью. Куда все кухонные делись? - Ты про эту девочку, которая обожглась сегодня утром? Я перевязала и отправила ее домой, а больше не видела никого… Сегодня – никого, а вчера, как выяснилось, еще трое из домашних работников и мальчишка-подручный с разными предлогами выпросили себе свободный день, а позавчера большой и грузный Дядюшка Тнорри зашел попросить какое-нибудь ножное зелье для брата, и так сам это зелье потом и повез. Кто ж знал, что добрая молодая хозяйка так почти всю кухню отпустит! - Сварю похлебку, успею! И умчалась, а когда Даин хотел дернуться следом – его перехватил Лейгин-близорукий, притащивший целый ворох страшно нужных и очень срочных бумаг. Так что на свободу гном вырвался только совсем уже к ночи, дом весь уже почти засыпал – но в покоях дорогой супруги не оказалось. А в кухне – вот там был и свет, и пахло так, что желудок заворчал сердитым медведем. - …и давай-ка я лучше провожу тебя, Нанхи! Нет, ничего страшного, вернусь и домою все, тут ведь осталось чуть-чуть, а темноты я не боюсь. И собак не боюсь, я бегаю быстро. - Лит, ты что тут? - Помощницу провожать собираюсь! Лилталоссе развязывала фартук, а девчонка лет восьми-десяти переминалась на черном крыльце, и, кажется, появление узбада ее испугало. - Это кто тут у нас явился? - Нанхи, дочь Бирти, узбад - шепнуло дитя еда слышно и, поклонившись, так и уставилось на собственные потрепанные башмаки. - Это младшая сестра Твайли, она пришла помогать мне сегодня. Говорит, сестра расстроилась из-за того, что меньше заработает из-за обожженной руки. - Еще б совсем младенца прислала! Заканчивай здесь, Лит, а я пойду провожу нашу гостью. Совсем темно летом если и бывает, то очень ненадолго, сумерки еще только сгущались, но по углам и в канавах действительно стояла чернота. - Попадет дома? - Нет, узбад, - пискнула девочка, шагавшая во всю прыть своих коротких ножек. – Твайли знает, куда я ушла, я ей сказала. - И отпустила? - Так за любые помощь и подарки надо отдариваться, особенно за колдунские, а то худо будет. А посуду мыть и зелень чистить – это как дома, только со скамейки, чтоб достать. Госпожа колдунья такая добрая, как из сказки, целую серебрушку мне дала и мазь волшебную для Твайли! И ножик свой заколдовала. Чтоб чистить быстро-быстро. А котел большой заколдовать не смогла, чтоб сам летал за водой, а он такой тяжелый, мы воду ведром вдвоем приносили. И похлебка простая получилась колдовской, такая вкусная! - Не пробовал еще, но пахло очень хорошо! - Она волшебная! Я бы три тарелки съела, но наелась с одной так, что чуть не уснула! Хорошо же уметь колдовать, наверно! Сейчас госпожа колдунья как начарует, чтоб посуда сама себя мыла! А вот и дом! - Нанхи! Нанхи, ты где по темноте бегаешь?! Дедушка уже искать велел, - сердито окликнула «помощницу» из палисадника кухонная девушка с замотанной белыми тряпками правой рукой. - Я у хозяйки-колдуньи вместо тебя работала! - Нанхи! – и тут-то она увидела, кто именно привел в дом пропажу. – Ох, прости, узбад, Нанхи еще маленькая, глупая! - Я не глупая, я для вас работала! Я вырасту – тоже буду колдуньей! - Такая славная девочка, - улыбнулся Даин, и, устало кивнув в ответ на торопливые поклоны, отправился обратно. Предложение заканчивать Лит поняла своеобразно: вся оставшаяся посуда была добросовестно перемыта, на столе дожидалась кого-то тарелка похлебки и прикрытая полотенцем белая лепешка. А сама хозяйка-колдунья так и задремала, привалившись к сияющему боку большого котла, даже фартук не сняла и на платье так и оставались травяная ветошь и козлотурья шерсть. Разумеется, никто из кухонных не собирался покинуть дом узбада насовсем или сильно надолго, но и это время доставило много хлопот, ведь Лилталоссе не очень вникала пока во все тонкости отношений хозяев и работников. В доме её родителей слуг не было, у других тоже, а жила остроухая община достаточно обособленно, и она не имела перед глазами даже человеческого примера. Зато справедливо решила, что за любой ужин или обед с неё спросят точно как в Берлоге, и потому - попыталась в одиночку увезти этот воз. Даин ещё сообразил не совсем сразу, а что это его законная половина который день не желает ни хорошо одеться, ни причесаться побогаче, так и бегает в простом фартуке и в косынке, а вечером спать будто в яму падает. Не узбада это дело, чтоб за каждой мелочью в доме лично следить, а сказать Лит, что можно было и другим велеть на кухне помогать - этого ни сам Даин, ни мать не сказали. И самой ей додумать не пришло даже. В другой раз матушка демонстративно обиделась, вручив Лит тяжёлую связку ключей от всех сундуков и чуланов: - Возьми-ка, доченька! Старая я, всеми ими заниматься. Нравятся? Эта связка ключей, словно ещё одна нитка дорогих стеклянных бус, тянулась от одной "черепашки" до другой поверх фартука, только ни за какие деньги такого украшения не укупить бы - хозяйка же, а ею сначала стать! На матушке эти ключи всегда были, а на Лит - точно козлотурье седло на роханском коне. Всем оно понятно, и эльфийка молчать не стала: - Нет, не нравятся, громкие слишком, и тяжёлые, так вниз и тянут! Честности-то у нее всегда с избытком. И ещё ерунда вышла, когда сердитая матушка вполголоса пробормотала: - Не нравится ей добрая сталь, смотрите-ка, королевна наша будто нежить... Оно и подхватилось. В глаза бы побоялись, а за глаза наверняка не раз эту "нежить" вспомнили. Потом ещё раздрай был, когда у Лит в неведомую даль пропало оружие. Смешно, конечно, ведь у лука и колчана нет ног, чтоб за ночь убежать куда-то, клинок никому тоже не мог понадобиться - вот Даин и смеялся. Мол, получше смотри за своими вещами, хозяюшка. То есть, конечно, на добро сработанное могли польститься, но точно не кто-то из холмян и в узбадовом доме. Такое предположение, знаете, и обидеть может, у своих красть! Мать наверняка повеселилась тоже, прежде чем отмахнулась, мол, велела в оружейню отнести, ни к чему оно жене узбада, и кататься туда, за стены, тоже ни к чему, а что ночевать оставалась на заставе где-то, сказать же ж всякое могут! Высказывать всякое пока в первую очередь высказывала сама она, ничуть не заботясь, что кто-то услышит и перескажет, зато будто чуяла, когда Лит вот только-только жаловалась, как непривычно и трудно все время жить среди стен и домов. - Нельзя так, - пробовал вразумить Даин, - плохо ей взаперти, а вооруженной ей спокойнее ходить. Вон в походе были когда... - В походе! Ну, после такого точно жениться было надо... В конце концов и Лилталоссе в долгу не осталась, обозвав какой-то сбор, выданный матушкой конюшенному, сеном, которое и скотине давать стыдно. Нет, швыряться коробками или флаконами Илва не стала, это была не такая обида, чтоб покричать и успокоиться, только ругнулась тишком, мол, вот дрянь сопливая, и на весь день исчезла. Не в гости к подругам, а исчезла вообще, и вернулась потом только затемно. Когда Даин уже перегорел, чтоб злиться, и начал доглядывать на ворота. Две колдуньи в одном доме - и Даин между этими двумя огнями попал, как кур в ощип. А потом у Мраны-молочницы пала корова. Хозяйка, не то от невеликого ума, не то в расчёте получить виру денег, пошла со скандалом на двор самого узбада, и все бы решилось одной золотой и вроде миром, не зацепись сварливая баба языками с соседкой-другой, так что и пришли толпою. А где толпа, там правды не очень доищешься. И корова пала не от лечения вроде, а отелилась плохо, и молочница слишком поздно сообразила, что само не пройдёт, когда скотина уже гнить заживо изнутри и смердеть начала. Только всё равно шепоток пошёл, мол, ведьма, ведьма, нежить лесная, колдунова приблуда, пока-то корову уморила, а ну так следом и самих холмян примется! Даин, конечно, только ругнулся, а дурных баб сразу уснесло, быстро про собственные дела вспомнили. И хотел потом честно предупредить Лит, мол, не связывался с этими, душа моя, у кого язык без костей, те живьем съедят - а остроухая только в слёзы, корову ей жалко. И сама виноватая, раз помочь не сумела. - Мрах говорил, что тяжело будет мне в Холмах, не умею я, когда столько вокруг... всякого! - Привыкнешь ещё, - пообещал Даин, а самого будто снова ледяным клинком под ребра: ох долго же привыкать придется, когда с самого начала все так криво пошло... - Только это, перед матерью извинись. Негоже, она мать мне все-таки. У эльфийки, конечно, много разных слов к тому времени накопилось, например, отчего её травные ящики два упали с полки, надёжно ж стояли, и отчего в синьку завалилось полсовка угля, и прачка к родне собралась, а у самостирки что-то в её зубчатых потрохах заклинило намертво, и все-то в аккурат накануне большой стирки. И про много что ещё по мелочи. Даин, конечно, узнал обо всем после и не от эльфийки, только видел, что полыхнула вдруг не по хорошему, ведьмиными своими глазами глянула черно и обиженно, хотя и извиняться пошла. По ночам-то теперь больше она посуду не скребла, конечно, корзины с бельем не таскала, и на весь дом не пыталась одна собирать обед; по ночам-то все хорошо было, любились и засыпали, не отпуская друг друга, а вот утром Даин через раз под рукой находил только пустоту. И серого козлотура след уже простыл, или в лес ускакала, или в берлоге в пристрое перегонный куб или другое колдунское подспорье помогала старику налаживать. Налаживаться оно не очень-то хотелось, по словам Лит, работать-то работало, а вот тяжелый и едкий душок все норовил пойти… - Тебе будто веселее там с этими твоими зельями! Лилталоссе смеялась, и колокольчики в сережках согласно динькали: - А иногда почти и так! Обычаев много, не получается сразу запомнить, а еще злятся все иногда, что чужая… я не виновата, а они все равно злятся… Хотя в итоге ссора-то вышла с не чужими вроде и тоже из-за своих: началось оно из-за маленькой дурочки Нанхи, с удовольствием всем и каждому рассказывавшей, что она теперь в ученицах у госпожи колдуньи, мол, она обычное волшебным делает и Нанхи так колдовать научит. Бредила просто, дитя оно и есть дитя. Тамия вон тоже иногда чуть ли не висла на Лит, а эльфийка и не думала отмахиваться от них. Так бы оно и продолжалось… Началось с ерунды – матушка снова подложила мелкую свинью под предлогом наставления молодой хозяйке, велев Лит помочь в кухне. Мол, издалека десятину привезли, ночевать будут в доме узбада, всех накормить будет надо, и потому – наварить побольше супа, вон, из курицы: - Пойди и прирежь, дел-то! Знала матушка, куда пнуть, или наобум это, но Лит, в силу своей остроухой природы, вообще чересчур трепетно относилась к любой домашней скотине. Не только к лошадям, на каких она ездила у себя дома и которых мало кто держали в Холмах, но и к любой прочей – к овцам, к коровам и козам, и даже к свиньям и курицам. В Берлоге теперь, кажется, если надо было свежего мяса, то или просили привезти, или следили, чтоб эльфийки не было близко… - Но ты же стреляла на охоте, госпожа ведьма! – возразила «ученица», непривычная к таким делам. - Но эти-то не дикие, они ж доверяют! Не считают нас врагами и не прячутся! - А ты убивала врагов? - С врагами проще, они шли первыми и убили бы нас. И всех, кого мы защищали. - Ну. А если враг не убивать, а просто говорить всякую гадость хочет? Как когда про тебя Эйгла, что ты не колдунья, а ведьма и узбада опоила… ой. На каждый роток, дело известное, платок не накинешь, но у случайно услышавшего этот разговор Даина тогда нехорошо захолодило свежий шрам. Дети – они глупые, но они ведь много чего глупого просто за взрослыми повторяют. А тут на дворе еще сколько народу их слышало! - А ты, если знаешь, что гадость, так сама не слушай и дальше ее не неси! – рассердился гном. На том оно бы и забылось. Речки в Железных Холмах почти все неширокие и неглубокие, но быстрые, и вода в них оставалась довольно холодной даже летом, а ближе к осени делалась и вовсе студеной, но это мало останавливало ребятишек, особенно пока сами дни стояли еще совсем жаркие. Госпожа Алдона, местная знахарка, жившая на том краю гораздо ближе, вероятно, ушла или уехала по своим делам, потому что идти в дом узбада, к его жене-колдунье, решались не все и теперь-то переполошенная тетка явно прибегла к последнему средству: - Совсем плохо моей Эйги, вчера накупалась, а теперь вся как печка и кашляла полночи страшно! Госпожа, помоги! Лилталоссе как раз пыталась разобраться и никак разобраться не могла с заботливо подсунутыми матушкой расходными книгами и явно была готова ухватиться за любой предлог, чтоб сбежать. И, разумеется, ни словом не припомнила мамаше, как ее драгоценная Эйгла звала ведьмой. Даин только залюбовался, как чудно преображается Лит, из домашне-мягкой и перемазанной чернилами выпрямляясь и превращаясь в решительную и прекрасную госпожу колдунью. А всего час спустя после ее возвращения снова началась кутерьма, да похлеще той, с коровой. Хотя народу тут было меньше, почти все молчали, но очень нехорошо, зато мать Эйглы тут рыдала и голосила за всех, и проклиная ведьму, и тут же уповая, что стыдно так, ведь Эйги всего-то навсего глупое дитя… Узбад, сурово обещав разобраться и потом объявить холмянам о своем решении, велел отправляться восвояси, всем своим нутром чуя, что случившееся и рядом не лежало рядом с скандалом из-за павшей скотины. Этим работа целителей и чревата, что простому народу все равно ведь, что там или помочь было нельзя вообще, или позвали слишком поздно, всегда найдут, кто виноват, – оттого и живут знахари все на отшибе и редко когда семью заводят. Чтоб в любой момент, вроде как сейчас, можно было только подняться и сбежать. И, легка на помине, уже когда сердитый народ схлынул, осталась, как камень посреди отлива, подоспевшая сюда Алдона. Она узбаду не то что в бабки, в прабабки могла сгодиться, но язык бы не повернулся назвать старухой – рослая, прямая, с по-девичьи заплетенными седыми косами. - А мамы нет, она в лав… - Я с женщиной твоей поговорить, Даин. Дело-то вон поганое вышло какое. - Умерла? В голове Даин уже прикидывал и просчитывал, какую надо будет отдать виру, чтоб и была достойной, и унять трепливые языки, и как дальше потом, не охрану же к остроухой приставлять… - Махал с тобой! Попыталась, конечно, но нет. Вели позвать, только лучше давай-ка в доме поговорим, без праздных ушей. Не иначе эльфийка подслушивала все за дверью, а может, как курица такая, сама и шла на приготовленную ей расправу. - Ну здравствуй, соперница, - седая знахарка окинула Лилталоссе каким-то своим особенно цепким взором. - Я не виновата, я не хотела. - А кто говорит, что ты эту малолетнюю идиотку травить хотела? Когда я пришла, то жара уже почти не было, все уже превратилось бы в обычную простуду. Ты когда-нибудь видела, что некоторые от укуса пчел или осы опухают и задыхаются, будто от змеиного? - Но я ничего такого туда не клала! - Погоди. С некоторыми такое случается даже не от пчелиного яда, а, скажем, от меда или от еды, в которую был положен мед, хоть ложка. От привозных приправ, особенно сильно пахнущих, от обычных красных ягод – слышала? Лит кивнула, опустив глаза в пол и на пол же капая с них мокрым: - Это, выходит, просто от плесневой вытяжки, просто потому что кто-то опухает от меда или приправы, а кто-то от нее? От нее на желудке плохо бывает, я предупреждала, но не думала, что может так плохо! Выходит, это и вправду я могла убить ту малышку, чтоб задохнулась насмерть? - Не задохнулась. Глотать еще могла, а там настой хвойника свое дело сделал. - А если бы уже не могла? Ведьма вытащила свою трубку, задымила по кухне густым травным духом – наверняка намешала к табаку чего-то, чтоб слегка утихомирить окружающих, - погладила широкой заскорузлой ладонью по эльфийскому плечу. - Беленькая, шелковая. Уехать ей надо отсюда, узбад. Пусть хоть на сколько-то, и ей отдохнуть и пересидеть, и чтоб тут немного забылось, да мне с народом чтоб потихоньку поговорить с нужным. Учить ее мало чему надо учить, у самой поучиться неплохо бы, а вернется – пусть просто походит со мной, приглядится, что да как. Лит, кажется, если и слушала, то понимала через слово, но когда бабка уже ушла, то в ответ на предложение погостить в Берлоге вздохнула исплаканно и обреченно: - Я знаю. Заслужила. - Дай этим поутихнуть немного, меня пожалей, если каждый раз такое творится начнет. А там посмотрим, что будет. Даин думал, что они вместе доедут в Берлогу с утра, но Лит ускакала по темноте – налегке, не взяв ни платьев, ни ларца с украшениями, ни зеркалец и туфель… Будто и в самом деле из опасного места сбегала, тьфу.