Приблуда

Гномы, так они устроены, тосковать почти не умеют: все свои переживания непременно направят в дело. Только накладка вышла-таки: трудно направлять в работу свою тоску, когда все летит из рук еще на полпути. Измаявшись и наворотив больше, чем сделав правильного, Даин от тоски было отправился в Берлогу – и там старик Мрах встретил его так неласково, что лишь от одного хмурого вида колдуна зачесался хребет. - Поздоровью тебе, узбад, только это, ты ее не тревожь пока лучше, Махалом заклинаю. - Чего-то случилось?! - Ты случился. И госпожа Илва. - И что мне теперь, как мне между двумя ними извернуться, чтоб всем и сразу было гоже? Знаешь, нет? – что было на уме, то вот и на языке оказалось. Но от старика ждать ласкового совета, конечно, было зря: - А об том сам мог подумать, причем заранее. Чтоб теперь не разгребать за вашими сварами! Виданое дело, чтоб в слезах ходила вечно, есть не стала почти - с ложкой за ней бегать приходится, как за маленькой, чтоб совсем с тоски себя не уморила! Того бы я для нее хотел? А ты? - Мне теперь мать из дома выгнать? Даин решил повидаться с Лит – и таки повидался, только, видно, старик был прав – лучше б не. Как возилась с подойником и посудой для молока, мешала в чашке принесенную с ледника созревшую плесень, снова в старых платке и фартуке. Будто не для нее были привезены тонкая шерсть и шелковый атлас! А хуже всего – что с «босыми» руками и шеей. Даин не заглядывал и не присматривался, он просто понял, что кольцо хозяйки Железных Холмов осталось лежать брошенным у зеркала, будто неугодивший гребень… Всю дорогу обратно Даин злился: виданное ли дело, так с подарками обращаться, особенно с узбадовыми! И следующие несколько дней тоже то злился, то маялся, то ругал себя, что ненадолго же его обещаний хватило, но, видно, отец Махал все-таки добавил молодому узбаду своей мудрости – ясное дело, все еще притирались и потому дурили сразу оба. Так что и совсем идти с повинной было тут вроде некому, а вот по мелочи сделать хорошее – вот бы было гоже. Так вот Даин своими руками решил перебрать и обратно поставить на ход бадью-самостирку. Дела было немного, всего-то аккуратно снять с мелких винтов защитную крышку и проверить детали, да, может, подтянуть-перетянуть внутри пару ремней – Грани жаловался, что у самостирки они – самое слабое место, не откуешь же их, вот и приходится следить. А тут слабых мест оказалось отчего-то больше: вместо трех винтов крышка держалась лишь на двух, и меж зубчатыми колесиками, надежно их заклинив, сидел мелкий камень-голыш. И между двух других зубчиков, и в соседнем коленце еще два. - Ну, пакость ты такая! Оно и понятно тогда, отчего в крышке винта не хватает – как в закрытый короб камни попасть могли? Никто не видел, никто не слышал, вот уж Даин высказал бы всем сразу! И не высказал. На все Железные Холмы сор из избы вынести – негоже оно, и спускать такое, не найдя виновного – тоже, а на сердце из-за этого поганее некуда. «Поеду завтра с утра все-таки, повинюсь, - решил Даин. – Мой все-таки недосмотр, хотя и хороши обе. Не воевать же с ними»… А утро застало Даина в дороге: на этот раз орки пришли на Распадок если не целой армией, то тьмой без счета, как рассказал примчавшийся среди ночи гонец. Только и успел, что совсем перед отъездом одного из почтовых воронов отправить еще и в Берлогу – чтоб остроухая не вздумала там дальше оставаться, ехала в Холмы и старика колдуна с собой туда же увозила. Погано пришлось Распадку, твари и вправду пришли не сравнить с тем отрядом, что довелось столкнуться по дороге из Миттенкэр, и больше числом, и будто злее, там по пути, видно, несколько мелких поселений, где в основном обитали люди, просто вообще выкосило. Ни одного двора целым не осталось, даже хоронить пришлось холмянам и той деревне, которой повезло больше, – потому что, говорят, как раз снова объявился волшебник-лучник с серебряными волосами и все полчище, как обезумев, за ним кинулось и ушло, а пока до Распадка дошло, то его силами полегло на четверть... - Ну, дрянь! Умом Даин понимал, что наверняка этот остроухий защитить примчался, напрасно клевещут на таких, считая предвестниками беды, а не теми, кто уберечь от напасти явился, вон, на краю до половины выгоревшего села в каменном кругу кто-то все равно лепешку оставил. А нехорошее так в усталой голове и гнездилось и не думало уходить: пока не было его тут, не было и орков! Будто не он им в след идет, а они его гоняют, но пока что догнать не могут! Ну а по пути, конечно, все снесут, все порубят и пожгут – сколько тут сгинуло простых селян! Все вокруг будто просмердело от тяжкого дыма от сгоревших домов и с погребальных костров, глаза ело – а сердце жгло и того сильнее. Как подумать, сколько там женщин и ребятишек осталось, сколько не вернутся и сколько покалечено из тех отрядов, что охраняли! Неделю остатки тварей гоняли по Железным Холмам, но только не то всех почти успел брат Лит истребить, не то уманил их за собой и сам вместе с ними сгинул, потому что ни разу на глаза больше не попадался. И поневоле думалось, уж лучше б сгинул, меньше б было напасти. Вернувшись, Даин и сам больше похож был на обгорелое дерево. Дядька Терк со своей дружиной пришли на день раньше, но потрепанные не в пример меньше. Он успел и распорядиться о помощи для уцелевших селян, и отрядить сколько-то свежего народу еще разок окрестности прочесать. Лит меж встречающих не было видно – Даин подумал, что наверняка над своими снадобьями колдует, но не объявилась в доме и по темноте, и все-то оставалось нетронутым в комнатах, будто они оставались нежилыми. Зато под руку вовремя попалась Тамия: прискакала, что-то Терку собиралась доложить, видно, но пришлось сначала перед узбадом ответ держать. Малая все-таки оказалась толковее, чем на первый взгляд, и больше на рожон не лезла, а таиться научилась не хуже эльфа какого. Об эльфах, кстати: - Моя-то где? Тами сразу посмурнела – если сама не участвовала, то точно чужих сплетен в оба уха наслушалась, а на чьей стороне оказалась, угадайте сами – и почти огрызнулась: - Где ей быть-то. У себя. - У себя ее нет. - У себя – это в Берлоге. Ну, чтоб остроухая и не сосвоевольничала! - Я ж ей написал, чтоб сидела здесь и не высовывалась. Я ж просил, чего ей, на квени на ихнем повторить надо было? Тамия только пожала плечами и морду скорчила, мол, не понимаю я ваших тонкостей подковерных; вот и радуйся, стала ли умнее! Даин думал, хорошо б с похода помыться или хоть что-то перехватить, чтоб не походных харчей с углями пополам, но передумал, как есть, так и поскакал до заставы. Чтоб не найти остроухой и там. - Собиралась же! – переполошился колдун. – Собиралась! Я думал, она в Холмах! А Лит все жалела, что в строжке сохнуть столько добра оставила, нежто туда рванула! Мрах в отчаяньи схватился за собственные седые косы: - Махал-отец, не сберег… Как ни порывался колдун вместе с Даином, узбад таки уговорил его вместо того ехать в Холмы – там он точно нужнее будет, когда грянет снова. А что грянет – в том Даин не сомневался. И потому – погонял козлотура, впервые за жизнь без дела обидев животное плетью, и сам же чуть не убился, потому что скотина по ночам куда хуже гнома видит. Ближняя делянка – просто малый навес от дождя – оказалась пустой; одно счастье, что именно пустой, а не разоренной. И уже на подходах к дальней Даин чуть не заблудился. Рассвет еще не занимался, а тумана точно Враг колдовством своим наворожил, такого густого и совсем стылого. Только и видно, что ближние деревья и немного земли под ногами, и все. Поневоле вспоминалось, как почти умирал и видел в бреду, как бродил среди такого же серого непроглядья. Он не удивился даже, когда непонятно с какого краю услышал знакомый голос вместе со знакомыми словами. Небо спит и спит вода, Спят поля и спят стада, Между Здесь и между Там Бродят тени по холмам. Кто за ними вслед пойдет, К дому тропки не найдет… Хотя нет, песня-то наверняка точно померещилась. И только потом сообразил, что видит еще и вроде мелькающий за деревьями огонь – видно, специально дожидалась рассвета, чтоб никого не привлечь поднимающимся дымом. - Сейчас согреется, самое то будет, чтоб пить. Даин успел удивиться острому слуху (хотя что там, с такими ушами точно ничего не пропустишь), а ответить вместо него ответил совершенно незнакомый голос – точно на той же причудливой квени, будто крупные стеклянные бусины перекатились: - Лилэ, там кто-то едет. Всадник, один, и не на лошади, а на местном козле. Голоса все то ли туман так искажал, то ли сами по себе все были совсем шепотом, но Даин услышал и шорох теплого плаща – шерстяное по шерстяному – и приглушенный, в ладонь, кашель. - Эти – свои. - Эти – свои! – ответил Даин, пришпоривая усталого козлотура и более совершенно не таясь. Дальняя сторожка была понадежнее и сооружена, и спрятана не в пример лучше. Если не знать и если прикрыта, то не догадаешься, что там не замшелые камни и буреломина, а годное для ночевки или укрытия от непогоды и лихих гостей место. Печь, правда, там сложить пока не довелось, иначе б, если и огонь не пришлось разводить снаружи, Даин точно мимо проехал, не увидев ничего. - Эти – свои! Вот дела-то, та же квени, а в горле все равно клубился и нарождался тяжелый, будто у горного медведя, рык, когда вместе с облегчением, что вот же она, живая и одним куском, над огнем колдует и с братом милуется, пришла и злость. Что нет большего узбаду дела, как несколько дней мотаться, гоняя орчью напасть, а потом еще и ночь мотаться по Железным Холмам, разыскивая загулявшую остроухую. - Поздоровью тебе, дражайшая моя супруга! - Чего-то случилось? - Да нет, ерунда. Просто наведать хотел, узнать, где пропадаешь. Слова пока что были сплошь ласковые и вежливые, но от теснившегося за ними раздражения Лит поднялась, зыркая своими угольками, и даже миску с питьем с травяным пихнула в руки выбравшегося из-за зеленого полога парня совсем не глядя, будто в самом деле подраться надумывала. Братец названный оказался той еще сдыхотью: длинный, как жердина, и такой же худой, а про серебряные косы и вовсе глупые бабы напридумывали сказок, потому что кое-как обкромсанная накоротко серая пакля… Пожалуй, только про глаза не наврали, и вправду как у кошки желтые, и глянуть в них – оторопь берет, хищные. - И тебе, своячок, поздоровью. Ты сиди-сиди пока, болезный, пока я с сестрицей твоей говорить буду… Остроухого точно не следовало так одергивать походя, просто под горячую руку попал, но у Даина злости было – хоть ложкой ешь. - Нигде не пропадаю. Здесь я. - А я тебе где велел? Я кому велел в Холмы ехать и носа оттуда без разрешения без моего не казать?! Тебе, конечно, виднее, а что Мрах там чуть умом не тронулся… - Ты зачем туда вообще? Зачем деда тревожил, совсем дурак?! – эльфийка шваркнула на землю деревянный черпак. - Сказал уже, мне на котором повторить еще? – думал узнать, почему на месте нет. Прав был старик, что хуже маленькой, тебя что надо было, за шкирняк тащить? - Ты мне не хозяин! - Ну и из тебя хозяйка так себе! Договаривая, Даин уже понимал, что вроде бы собирался сказать совсем не то, но слово – оно штука коварная, назад не сунешь, а в ответ только и подмывает еще хлеще загнуть. И братец-сдыхоть тоже невовремя влез и рот разинул: - Ты чего тут разорался, кто такой вообще? - Я – узбад Железных Холмов, хозяин здешним землям и защитник от всякой твари, а ты не на своем ли хвосте притащил сюда всю эту погань, а, вражий сын? Ничего такого Даин, конечно, не собирался, и в свару с этим Тэви не думал с первой же встречи скатиться, сказал, как обиднее, а по больному, видно, все равно попал. Как этот Тэви взвился! Будто и не еле шевелился только что, вызверился весь со своими глазами с дикими: - Чей сын – не твое дело, а сам ты - не ори на нее! - Тэвьин! – перепугалась Лит. – Тэвьин, тише! Даин, нельзя!.. Нельзя, чтоб он злился! То ли это утро принесло с собой еще больше холода, чем ночь, то ли от отчаянного заполошного писка Лит по спине вдруг пробежало ознобом, но Даин будто протрезвел после сильно паршивой выпивки. В изумлении увидел, как вдруг повис на сестре обмякший остроухий, и брошенный злою рукою браслет с синими камнями у собственных ног. - Уходи… кха… уходите! Звездным светом заклинаю, Лилэ, уходи! - Уйдем вместе. Неизвестно, где остроухому удалось разжиться в этих краях тонконогими роханскими лошадьми, украл, что ли, но сдыхоть наверняка думал про то, чтоб не одному из этих мест деру дать. Годные, только беспокойные слишком; тревожно принюхивались к холодному ветру и храпели, закладывая уши, так, будто откуда-то со стороны дальних перелесков шла в эту сторону волчья стая. Сколько бы ни было схоронено добра в сторожке, Лит второпях не стала брать ничего, кроме готовой седельной сумки, которую только пристегнуть. Она тоже слышала этот ветер и он тоже ей не нравился: - Уйдем, тут главное до Вересковки успеть. Ох и занесло их. Сторожка на то и рассчитана была, чтоб спокойно переночевать вдали от жилья, а утром возвращаться со свежими силами. Но зачем именно было так кружить в сторону реки, Даин понял не сразу: - В Берлогу поехали! – скомандовал он, легко вскочив на козлотурье седло и ожидая, пока всползет на свою вертлявую скотину остроухий. - А будем кружить – точно орчья мразь нагонит… Холодный ветер и вправду был каким-то слишком ледяным, и холод по спине от него шел нешуточный, а кони становились совсем шальными – тот, на которого села Лит, засвечил вдруг с каким-то отчаянным уже не храпом, а криком. - Дурак! – припечатала эльфийка. – Эру, что за дурак. Не орки это, это хуже! Хотя куда уж хуже. Но желание настоять на своем сразу куда-то пропало. Ох и мчались они, ох и мчались! Ладно, не очень-то и мчались. Лошадь, может, и будет резвее, но не сильно резвее боевого козлотура, козлотур паршиво видит ночью, а лошадь и днем подслеповата, так что само оно получилось, что скакун Даина оказался впереди всех, показывая лесную тропку среди камней и густого тумана. Вторым Лит, разумеется, пропустила приблудка-братца. Из-за него и сама медленнее ехала, следя, чтоб не свернулся с седла, и поневоле приходилось иногда придерживать повод и Даину, чтоб не отстали. И козлотур не так быстро сбивает дыхание и не так бурно реагирует на дышащий в спину холод, как эти нервные клячи, и на приближение этого холода… А вот уже когда выехали на ровное и на открытом склоне увидели воочию черные фигуры преследователей, то действительно погнали. Вересковка, не такая широкая, как ее равнинные товарки, перекатистая и говорливая даже зимой, ох и ледяная уже она была в это время! Какое там переправа, сапоги, седло и обе сумки, вся одежда по грудь – потому что плыть тоже пришлось… Остроухий догнал уже вплавь – виснул на лошадином боку и цеплялся за гриву, полуприкрыв свои желтые гляделки, будто и в самом деле задохлый какой, и кляча у него тоже под стать – роняла ртом в быстротекучую воду белую пену и косилась совсем дико. Лошадь хуже козлотура – не факт, что это холодное купание не станет для нее последним в жизни. А еще копыта роханских коней приспособлены к резвой скачке по степям и гладким дорогам, но плохо ладят с камнями и мхами Железных Холмов. Хорошо, что эльфийского проворства хватило на то, чтоб успеть выпростать ноги из стремян! – на остальное совсем нет. Тут, вблизи, проняло уже и козлотура – возвращаться прямиком в руки преследователей ему тоже не очень-то хотелось; и самого Даина скрутило изнутри от дыхания чужой черной волшбы, такого, будто из мира выпили всю радость и свет, и что ближние камни и все, что росло по берегу, в единый миг все покрылось льдом. - Кто вы такие? Уходите, я - хозяин на этой земле! Голос дал вдруг петуха, будто у подростка, а ноги попытались подогнуться от накатившего ужаса: вот они, древняя страшная сказка, огромные куски тьмы, закованные в сталь, проклятые, неживые, пади ниц перед ними, вдруг да не заметят… Хоть бы Лит сообразила уходить поскорее! Лит. Лил-та-лос-се. Как же тяжело оказалось разогнуться, придавленному древним ужасом, и как же просто оказалось заставить себя это сделать! - Уходите с моей земли, прочь отсюда! Это «Прочь!» из Даина вышибло вместе с дыханием – он даже успел отбить несколько ударов, прежде чем его снесли с ног, а потом отчаянно закричала Лит. - Ли… - из горла вместе с кровяным плевком вырвался только хрип. Перед глазами гнома все было повернуто набок – как одна из черных тварей подняла на ноги эльфийку за косы своей стальной лапой, и успел перекатиться только на колени, когда с Вересковки донесся голос остроухого, только вот ничего, ни слова, в этот раз Даин не понял. Если эльфийская квени похожа была на бусины в шкатулке, то сейчас все напоминало змеиное шипение и волчье рычание, и внезапно эти – эти ответили. Неизвестно, что там они друг другу успели пообещать, но сдыхоть пошел обратно в воду, и поплыл, и даже доплыл, а выходил на берег, отчего-то прижав нож к собственной шее. Снова зашипел на тварей – и та, что держала Лит, покорно отбросила ее в сторону, словно тряпичную куклу. - Уходите, - велел эльфийский брат на квени, тяжело глянув своим усталым темным золотом. – Уходите, пока я их уведу. А когда вернусь, если вернусь, то пусть ничья ваша рука не дрогнет, Лилэ. Это – просто тело, помни… Зато самого остроухого твари окружили всевозможным почетом и прочным кольцом, чтоб не вырвался, и так и повернули от воды назад. Несколько минут – и будто никого и не было.