Приблуда

И наконец-то наступает настоящий сон, такой глубокий и неотвратимый, и нога перестает болеть совсем-совсем. Только вместо чертогов Махала отчего-то Даин оказался на все тех же серых от снежной крупы и тусклого из-за облаков позднеосеннего света пустошах и у того же камня, да еще и вместо отца и сестры, деда и дяди тут почему-то обитал все тот же остроухий, прислоненный к камню: должно быть, когда умер Даин, то следом умер и он, замерзнув насмерть… Только откуда тут карканье ворон — непонятно. Все внезапно сделалось настоящим: день, камень, остроухий, замотанный в кокон из теплой рванины, запах еды и сама Лит, сидящая рядом. Еще более худая, чем несколько дней назад, грязная, с успевшей подсохнуть рассеченной бровью: - Просыпайся уже! Поешь — и надо наконец-то убираться отсюда, никакая удача вечной не бывает. Совсем рядом обнаружилась крытая повозка, запряженная парой невзрачных степных лошаденок, с распущенной сбруей опустившими морды в припорошенную снегом сухую траву. - Я обещала добраться до жилья — я добралась. Ну, хотя бы до их стоянки, сунулись сюда, думая поживиться чем-то после орков... Сменяла у харадов на свою лошадь. Еле вас нашла, кое-где занесло следы абсолютно все. - Как?.. - По голосу: ты в бреду пел на квенья. Лит засмеялась: не слишком весело, но до слез из покрасневших от недосыпа и дыма глаз. - Совсем почти заблудилась, но догадалась поехать за воронами — они явно и громко собирались пировать, а здесь - целая лошадь… Ее тоже издалека было видно. Я бы ни за что не ушла, но почуяла тогда запах жилого дыма, надо было попытаться — ну вот и получилось со степняками договориться. А в руках уже был кусок разогретой на огне лепешки с мелко нарубленным салом внутри, есть, правда, не хотелось совершенно, а хотелось или подремать, или присесть нормально, благо, пока не чувствовалось ноги. - Маковый отвар. Дали совсем чуть, но и тебе только на телегу взобраться. А есть надо, или будет плохо. Что за дрянь готовили харады под видом макового отвара, Враг его знает, но ноги и руки и в самом деле будто утратили чувствительность напрочь, а в голове словно гулял хмель с целого бочонка, что а может и хоть сплясать на этой неходячей ноге. Пятна цветные перед глазами вон сплошь радостного зеленого… - Тихо ты, кабанище, не дури. Вон край, забирайся сам и Тэвьина помоги поднять. Пятна рассеялись: подняться на телегу оказалось труднее, чем попытаться кинуться в пляс, с харадского мака тело сделалось еще и сплошь непослушным, но Даин справился. А там, благо только на руках подтянуть, еще и затащил в телегу Тэви. Слегка потряс этого, живой ли вообще, но эльф, не открывая глаз, шепотом обругал на квени. - Лается — значит, точно жить будет. Дурман окончательно развеялся как раз вовремя, когда едва слышный скрип телеги сделался тише, а лошади попросту встали — Лит заснула как была, сидя и с вожжами в руках. - Ляг давай нормально, - велел Даин, - я теперь покараулю. На год вперед наотдыхался. Про то, что нога точно не даст придремать в ближайшее время, а во рту и в голове теперь гадостно, как с похмелья от дешевого самогона, гном скромно умолчал. Остроухая даже не попыталась возразить для вида, только встала распустить сбрую и задать щиплющим сухую ветошь лошаденкам еще и по горсти ячменя, а потом вернулась обратно — и силы, видно, закончились совсем. - Поешь сначала! - велел Даин, но она только отмахнулась: - Не хочу. И от сала там уже не очень-то пахнет, ведь хранить такие долго нельзя… Слова сами по себе перешли в зевок, а меховой полостью укрывал Даин ее уже спящую. Что-то новое и дорогое харады навряд бы дали: местами сшитая из дешевых не то конских, не то козьих и овечьих шкур полость была вытертая, где-то начинала расползаться, а пахла вся насквозь скотным двором и прогорклым бараньим жиром, но широкая и теплая. О запахе Даин бы волновался в последнюю очередь, конечно, если б никто снова не предложил хлебнуть орчьего варева… На сердце было как-то муторно, словно не Врагу перца с солью насыпали, не в сам черный его замок биться пришли, а будто воры в чужую кладовку, спасибо сами чудом живые убрались обратно. Наверно, потому что так оно и было. Орки-то как шныряли по Арде, так и шныряют, а Синеголовником Лит этого желтоглазого совсем случайно прибила, попадись ей сковородка в руку - точно так бы и сковородкой нагладила… Да и младший желтоглазый, Тэви, чтоб ему икалось, в бреду или нет, а про все то же колечко волшебное , а припомнил, не сдох Враг, огреб, очухиваться долго ему, но ох не сдох, не сдох. И сами огребли тоже полной ложкой. Так, мутно и тяжко, стараясь в лишний раз (и не в лишний тоже) не ворочать ногой, Даин дободрствовался совсем до света, а при хорошем свете эльфийка вздумала поменять было повязку на его ноге, и от вида той ноги ей едва не сделалось дурно. Даже пришлось срезать часть собственной штопки, чтоб выпустить гной, а харадское снадобье, которым намазала потом, было жгучим и не пахло, а именно воняло лошадьми, так что чутье отбило всем обитателям повозки. Зато на подгоркшее сало в оставшихся лепешках никто не жаловался. Даин-то не спрашивал, но сам видел, что плесневых катышков осталось всего чуть, и потому отмахнулся — лучше потерпеть и мазаться этой смесью мочи и адского камня, чем дождаться, пока от какой-нибудь внутренней гнилой горячки сгорит остроухий. Чистые повязки тоже шли в первую очередь ему, а у Даина каждый раз ныл шрам на груди и от вида сушащихся на перекладинах навеса тряпок, и от рук Лит, огрубелых и холодных от бесконечной стирки в ручьях, и стыдом пробивало от неизменного вопроса, мол, посудину подать? Видеть-то друг друга со всех краев видели, но от одной мысли про поганое ведро делалось просто погано, будто туда это самое ведро вылили. Даин огрызался и, подтянувшись на руках, сползал с телеги, а вот за Тэви все-таки приходилось выносить. Не маленький уже, чтоб сестра за ним детский горшок таскала. Лит говорила, конечно, что удача вечной не бывает, но единственный орк, попавшийся за все время на пути, был один и пеший, а мозгов у него оказалось мало, чтоб сообразить, что и из облезлой и больше похожий на человеческий гроб повозки может прилететь не легкой поживой, а пущенной эльфийкой меткой стрелой. - Глупый был: я его не увидела, а даже унюхала чуть не за лигу... Объяснилась такое везение просто: еще через какую-то пару дней дороги через пустоши (два ночных караула с отдыхом лошадям и два раза остановиться сварить быстрой похлебки и набрать воды), навстречу попался разъезд остроухих. Даин, конечно, на своем веку эльфов встречал мало, и раньше, до Лит, казалось, что не очень-то они и говорливые даже друг с другом, а теперь понимал, что этих распирало от любопытства, на свой, эльфий, манер: что? Как? Даже сквозь собранную из лошадиных шкур мягкую стену было слышно, как затаили дыхание, и уж Даин бы порассказал им, но Лилталоссе заранее, еще на подъезде, цыкнула, чтоб даже не высовывался, а этому в случае чего рукою рот прикрыл, и самого прикрыл чем есть, будто вообще никого, кроме гнома. - Убьют его. Вражья кровь. Спорить Даин не стал и высовываться не стал, но руку с меча тоже не убирал все то время, пока шел разговор. Хотя с этими-то куда безнадежнее, чем с орками, все бы вышло. Ладно хоть дурень этот больше в своей не то дреме, не то забытьи был, так что не выдал себя ничем. А Лит, исхудавшую и оборванную, словно раньше времени состарившаяся человеческая женщина, остроухие признали и пожалели, щедро поделившись хлебом и вяленым мясом из своих запасов, совсем не чета тем, что Лит выменяла у кочевников. Лук со стрелами, правда, был подарком еще более неслыханно щедрым, потому что обещал и еду, и безопасность еще на долгое время (и Даин сделал себе заметку обязательно узнать имя остроухого и потом послать что-то такое же ценное в благодарность) и в следующий вечер похлебка была из свежей жирной зайчатины. Лит, правда, морщилась, мол, староват, наверно, заяц-то, пахнет от него не так вкусно, и на мелком чадящем от снежной сырости костре наверняка не уварилось как следует… Но это она прибеднялась скорее. Вон даже желтоглазый, очнувшись от своего морока, быстренько выхлебал целых две миски, эльфийка даже забеспокоилась, не станет ли плохо от такого. Плохо не стало, и она только рукой махнула, и отдала весь оставшийся котелок Даину: - А я больше не хочу, правда-правда! В итоге сговорились и дохлебали вдвоем и допримакивали коркой все остатки со дна, как делали в весеннем походе или когда много народу собиралось в Берлоге. Только, пожалуй, теперь Лилталоссе была еще красивее — спавшая с лица, с полоской сажи и выбившимися из-под теплой косынки прядями, прилипшей крошкой у рта. «Вернемся — откую новое кольцо. Взамен того, семейного, раз с ним так все вышло паршиво… И серьги новые...» - А серьги-то где? - Спрятала, где еще. Только на Врага я не ходила в них, много чести… - И то верно. Не с посольством же, наряжаться-то. Даин почти потянулся поцеловать ее, но неловко повернулся и помимо воли скривился и охнул, а настрой весь сбился, конечно. - Иди… в смысле ползи ляг уже, тебе караулить в ночь. И то верно, хотя все-таки извернуться и попасть губами куда уж придется, в прикрытый косынкой эльфийкин висок, Даин таки попал. Думал, до вечера и просмотрит на шкуры и прорехи полога, но от горячего и сытного сморился вмиг, а проснулся — и колеса не скрипят, и лошади не топочут, будто Лит снова вздумалось вздремнуть где была. Речь он разобрал уже во вторую очередь. Не квени, с которой Даин уже наловчился как с родной, а вычурная синдарь. Не сказать, чтоб сильно прислушивался гном в вражьем замке к речам же Врага, и язык-то вроде совсем не тот у него был, но чем-то все равно неуловимо напоминало. Тихо да по-змеиному, а мурашки по спине аж с кулак и не то в драку кинуться, не то уже прочь бежать. Но, понятное дело, ничего не вышло бы в любом случае, так что оставалось только прикидываться спящим, следить, чтоб желтоглазый не вздумал очнуться и расшуметься, и слушать. - ...тебе не верю. Такое само по себе не исчезает. - Так пошли своих, пусть убедятся, или поезжай сам. Его там не было. Тэвьина — тоже. - Паук сожрал паука. - Что?! - Неудачно воплотился, родное по крови тело сопротивлялось, видно, сильнее прочих. - Он! Был! Не тело! - Вся ваша семья привыкла жалеть кого попало. И ты сама видишь, как дожалелась. - Зато вашей, видно, жалость совсем не ведома! И, если так, то я предпочитаю дожалеться! Уп… - Вот дрянь! Даин попытался нашарить Синеголовник, но нащупал лишь пустоту, и тогда просто подтянулся на руках, примериваясь, сколько раз и как сильно успеет врезать, когда таки сможет выбраться. - Прошу простить, - пробормотала где-то там Лит. Вроде драки не было: - Пахнет жутко, а тут точно еще сало было несвежее в этих лепешках, пахло от него… Можно снегом отчистить… - Ты уже точно дожалелась, маленькая дурочка, если сама не поняла еще! Ты сама себя обрекла, ты похоронила отца и братьев, пройдет совсем немного времени — и точно так же похоронишь кого? Своего любовника и своих детей? - Нет. Он не любовник, он муж. И не думаю, что я переживу своих детей, я разделила свой век. - Только не говори мне. Что ты, сама не увидев жизни, отдала ее всю гномьему выродку? - Он не выродок! И он защищал от орков! И он уже на полпути к Ауле был, почти ушел, еле смогла позвать! А ты, лесной король, мне не отец и не брат, чтоб осуждать. - Ну да, отец и братья в чертогах Намо за тебя бы только порадовались. И за твоего названного брата, которого природа таки позвала во Тьму. И за тебя, смертную, очень бы порадовались, благо, встретитесь совсем скоро, ты же раздала ему свою жизнь, как игрушку, — а ты знаешь, каково это, быть смертной? Смерть — это только кусочек, а до нее будут и старость, и болезни, и грязь, и голод, и все это будет твоим. Твой наугрим, ты же сама видишь, способен умереть от любой раны, ты сама не знаешь, довезешь его живым или хоть завтра будешь складывать костер для его тела... - Я уже была должна Даину целую жизнь, и лучше прожить ее вдвоем, чем всю оставшуюся вечность — без. Даин говорил, что у них есть свое собственное бессмертие — это их мастерство, это их песни, это их дети — и это так в самом деле! - Дети, - в змеином голосе прорезалось подобие усмешки. - Этим-то все и кончится. Твой наугрим времени зря не терял, похоже. Или что, сама еще не поняла? Потеряла последние крохи чутья вместе с бессмертием, когда он тебя обрюхатил? Ого, или вправду не поняла? - Поезжай своей дорогой, лесной король. Если все еще не веришь — поезжай в Замок, а если тебе так страшно за собственное бессмертие — пошли своих воинов, их точно будет не так жалко… - Придержи язык и не забывайся, девчонка! И, если твой наугрим хоть сколько-то дорожит твоим подарком, то пусть сам и его отряды пореже попадаются мне на моих землях. Поняла? Короткий фырк и топот копыт какого-то ездового животного — и вот так, без всяких «намариэ», этот гость исчез. - Лесной паразит! - припечатала Лит уже явно в спину, и тут бы заговорить, но пока Даин придумывал, что вообще можно сказать, этот взял и вернулся: - Ты разбираешься в травах и говоришь с ними, верно? - Да. - Тогда ты точно должна знать про черную ветошь, и время у тебя еще есть. - В уме ли ты, Ороферион, раз думаешь, я способна убить собственное дитя? Теперь-то в голосе Лит тоже прорезалось то же хищное змеиное шипение. - Сейчас оно еще не успеет ничего почувствовать, а вот, когда придет твое время, запросто способно тебя убить. Женщины наугримов редко рожают больше одного или двух детей, твоя жизнь закончится и на одном полукровке. А пока ты можешь еще что-то изменить, никто даже не узнает, и я не буду держать зла за глупые слова — если не пожелаешь возвращаться домой, то можешь перебраться в Мирквуд. Тебе не будут задавать лишних вопросов. - Уходи, а я сделаю вид, что не слышала этого. Уходи! - Подумай, - прошелестел змеей лесной король, - Лилталоссе, дочь Гвенлинда. Время еще есть. И наконец-то исчез, на этот раз, вроде, окончательно. - Сука, - бросила вслед ему Лит, на этот раз — на кхуздуле. И заплакала, в голос. - Что там?.. - Даин так и не выбрался из повозки, и теперь-то не знал, как сказать про разговор, не предназначенный для его ушей (синдарь эта не просто так же на покрасоваться!), и молчать было тоже глупо. - Ничего. - Это ничего уже ускакало наконец-то? - Провалило. - Я его запомнил. - Даин, я… У остроухой мокрое лицо было покрасневшим от слез, и дышалось ей тяжело. А слова давались и того тяжелее. - Ты? - Я соврала тебе про сережки! Никуда я их не прятала и не оставляла нигде! Я их вместе с лошадью обменяла на еду и на телегу! На одну только лошадь они меняться отказывались, слишком много просила! Видно, тут не одними только силами лесного гада было все подчищено, иначе бы он сам наверняка не сунулся — никого из орчьей стаи больше не встречалось, зато разъезды отстроухих и людей попадались даже несколько раз. Нога начинала подживать — Лит бранилась по всякому, когда Даин сполз с телеги и доковылял, опираясь на жердину, до ближних кустов. Грозила, что кость там тоже повредилась и что запросто останется кривой, а сам Даин на всю жизнь хромым, если так будет самовольничать. Даин отбрехивался, что и так достаточно валялся и за женской юбкой прятался, хватит того, что за братцем своим она грязь выносит. Тэви-сдыхоть провалялся еще долго, его еле расталкивали, чтоб заставить выпить немного мясного отвара или пожевать хлеба, а когда начал выходить из своего забытья, то гному нередко думалось, уж лучше б подольше валялся, как кулек ветоши, потому что от вынужденных безделья и беспомощности, неудобной и медленной телеги и еще балрог пойми отчего, остроухий сделался брюзглив, как старик. Лит отмалчивалась, а Даин не спрашивал, только смотрел искоса, пытаясь понять, правду ли сказал лесной король или наобум ляпнул, чтоб задеть посильнее. Не было похоже, она ж наоборот исхудала за время похода и с лица спала, устать от такой бесконечной дороги и этих встрясок может кто угодно, а еда в самом деле попадалась разная и если сам гном не всегда принюхивался к содержимому котелка или купленной где-то лепешке, то эльфийскому носу оно могло быть не по нраву… А потом эльфийка принималась вдруг оплакивать сраженного стрелой зайца, вместо чтоб сразу пустить его на суп. Несказанные слова все копились, словно тучи к грозе, да так, что еще немного — и можно б было потрогать их рукой, и гном не выдержал первым. Когда она вздумала было в привал взять и выколотить палкой меховую полость, на которую дурак-Тэви который раз жаловался, что и свалялась, и колется, и блохи в ней наверняка, то Даин вмешался: - Ну-ка, не таскай! - и помягче добавил: - Не надо тебе сейчас. Давай я сам лучше. Выволок из телеги на снег тяжеленные шкуры, одной рукой опираясь на палку и цыкнув в ответ на недовольно зашипевшего эльфа. Ничего, посидит себе на войлоке, пока постель для его остроухости перетряхнут и у огня посушат. Оглянулся — так и стоит, ссутулившись, перебирает край косы и даже угли свои ведьминские пригасила и потупила, пришлось вернуться. Обнять, заглянув в лицо: - Прости. Слышал я, о чем вы говорили, само получилось. Я не хотел! В смысле что подслушать не хотел, но случайно вышло! Он ведь что там болтал? Про что? Что вправду на сносях? - А я откуда знаю?! У Орофериона скотина то ли в орчьей крови, то ли в какой-то еще дряни вывалялась, так воняла, что глаза на лоб полезли и вывернуло прямо к нему на сапоги, вот он и решил с какого-то перепуга! Даин потихоньку выдохнул, конечно, но на всякий случай полость так сам и выколачивал: - Ну, а вдруг? Доедем до поселения — иди к бабкам, что они скажут, а пока — не таскай. Эх, не так разговор начался и не тем получился. Не в походе посреди чахлого перелеска, а дома, в тепле и за надежными каменными стенами, чтоб нарядная и радостная жена сообщила: «Радуйся, адад!..» Чтоб сделать заранее заготовку под серьги и кольцо в подарок, а камень уже потом оправить, а не так, чтоб и обычных-то кольца и серег нет у нее, жена — и не жена, а еще некстати как вспомнились «слепые» серьги в материной шкатулке! Вот тогда-то и захотелось завыть волком. То есть, конечно, выть Даин не стал, и на душе все равно стало немного легче — чем меньше недоговорок, тем лучше, но что осталось несказанным — то так и мешало изнутри. Покатит к шраму — и сразу вспомнится, как изнутри стукнулся об доспех пробивший насквозь клинок, как вернулся от дверей Махала, не привиделось, а в самом деле вернулся, Лит вернула, уговорила, свою бессмертную жизнь как безделушку разменяла… Подкатит к сердцу — и сердце начинает ныть от дурного предчувствия, подкатит к вискам — и сам по себе льется в уши голос лесного хозяина, рассказывающий про ядовитые травы. И с возвращением в Холмы было непонятно — торопился туда или нет. Что скажет народ, почти брошенный собственным узбадом? И с Лит было непонятно — что там за мысли бродят в эльфийской голове и куда они в итоге прибредут? Решится ли вернуться в дом Даина или так и окопается в Берлоге, и так и придется разрываться пополам, или вовсе ее дурак-братец сманит обратно домой, что тогда? А что скажет повитуха, и что тогда? Чтоб справиться с этой некстати нахлынувшей тоской, Даин то пытался расходить плохо гнувшуюся и вообще все еще плохую ногу, то переругивался с остроухим, то гнал Лит поспать лишние час-другой, а сам правил лошадьми… И когда выбрались на наезженную дорогу, то оказалось не лучше, потому что до первого большого поселения добрались совсем быстро. Остановиться на день-другой, дать отдых себе и низкорослым харадским лошаденкам, небыстро, но и без устали тянувшим телегу, купить себе оружие, а то будто голый, поесть и помыться… И что скажет повитуха — что тогда? Крепость и разросшееся за ее пределы поселение были полностью человеческими. Здесь не все разбирались в тонкой работе ювелира, но золото любили и ценили, так что тонкого браслета с лихвой хватило на все расходы — зачерненная «менка» чудом сохранилась на запястье, хотя и делалась именно под такое, чтоб на оставленную в вещах или вдруг в плену никто не польстились. Огонь, каменное масло и «кошачий щелок» превратили придерживающий рукав завиток в дорогое украшение, не самое изысканное, но с настоящим клеймом мастера. И потому — были и еда, и ночлег в тепле, и меч... Нормальной бани тут, конечно, не было, но внезапно при постоялом дворе оказалась почти приличная мыльня в пристрое. Если не обращать внимания на подплесневелый угол, холод из щелей в полу и что вода в котле просто теплая, не горячая, то жизнь вовсе прекрасна. В своей неуемной жажде деятельности и чтоб снова не остаться наедине с собственными мыслями, Даин затащил мыться и Тэви, поддразнив, что наверняка не только обвонял весь от немытости, но и нацеплял полную голову блох с лошадиных шкур. Эльф огрызался-огрызался, однако чесаться стал еще сильнее и в царство воды и мыла чуть ли не поскакал, а потом, в отместку за оказавшуюся в бадейке холодную, еще и пнул гнома в колено. В целое, правда. Гном, конечно, думал, что к их возвращению в комнату и Лит вернется, не придется ждать, а она появилась уже по темноте, когда Даин извелся весь, так, что всерьез подумывал то ли идти искать, то ли идти тормошить остроухого, после мыльни и еды быстренько завалившегося спать. Лилталоссе принесла с собой запах начинающейся зимы и посыпку из снега на плечах и укрытой капюшоном плаща макушке. Гному даже по спине холодом потянуло на секунду, что застыл посреди комнаты как был, с одним сапогом в руке. - Заговорились немножко. Было слышно, как собравшийся внизу ближе к вечеру народ, подгуляв, пытается что-то петь и как хозяйка распекает подавальщицу за разбитый горшок, как всхрапывает Тэви, как потрескивает фитилек за стеклом светильника, как снег царапается в стекло… Лит не улыбалась, но голос ее был прежний-ведьминский, как в лучшие дни в Холмах: - Радуйся, адад.