Приблуда

По хорошей дороге, с оружием, с запасом еды и на отдохнувших лошадях дорога пошла куда быстрей и глаже. Верхом было б еще лучше и быстрее, но годных всадников бы сейчас не получилось ни из кого из троих. Зато в поселении у плотника Даин заказал съемные полозья и однажды, когда снега выпало особенно много, что стало ясно — останется тут уже и на зиму - провозился полдня и снял с колес их возок, превратив его в сани, а санная дорога всегда легче. Ехать по ней быстрее, и светло даже в глухую полночь. И обитаемые места попадались чаще, после долгой дороги по пустошам, а еще раньше, чем стали попадаться знакомые городки и деревни, Даин однажды днем, оглядевшись, ахнул: - Сосны! Подумать только, никогда не случалось, будто остроухому, так радоваться какой-то зелени, а это вдруг проняло, да так, что даже слегка встряхнул придремавшего Тэви и распугал всю живность в округе: - Сосны! Сосны, ты понимаешь?! Остроухий не понял, только ругался. А вот Лит — поняла: - Это что, мы уже почти дома? И вот тут впору точно было орать от радости. Потому что сказала — дома. Не «у тебя дома», ни как-то еще, просто «дома», значит, все еще считала это место и своим домом тоже! А значит, останется ли Даин узбадом или нет, но будут дома — и будет баня и богатый стол, будут старые друзья и родичи, будут песни и работа в кузнице, а потом — резная колыбель и новые, краше прежних, серьги из полновесного золота. Тут сердце спотыкалось — а будет ли? Будто опять назгульим холодом тянуло, даже не по спине, а изнутри вымораживало: смертная. Она теперь смертная, ее теперь победит любая сильная простуда, или моровое поветрие, или змеиный укус, или родильная горячка - сама может умереть и ребенок умрет, и самому Даину тогда что? Сколько бы ни отпустил Махал, только доживать, если в какой-нибудь битве или в завале пораньше не приберет. Или умрет ребенок, а доживать будет сама Лит, такая же сломанная, почерневшая и поседевшая, будто когда-то Илва, только у нее не будет рядом других детей, чтоб уменьшить ее горе… Илва точно вся сделалась из камня, как того, что рядом с отцовским. «Норна дочь Наина». Эльфийка истолковала все по-своему: - Что, тоже боязно возвращаться? Даин почти искренне отмахнулся: - Ладно тебе, не за отцовским же ремнем! И все живыми вернулись! Потому что и в самом деле, глупо плестись нога за ногу, будто нашкодившей ребятне. Даже если разговоры будут потом неприятные и вообще неизвестно, во что эта вся поездка выльется, все равно — домой же! Успокаивало, что нигде не было следов орчьих набегов, за крепкими — или не очень — стенами стояли целыми дома, и пахло дымом, хлебом и скотным двором, а не пожаром и смертью. Радовало, как довольная Лит уплетает свежую краюшку хлеба, снова делаясь веселой и румяной, глаза и волосы снова начинают блестеть… И плохое забывалось, а что будет потом — то все потом, про него тоже думалось меньше, и забывалось даже настолько, что снова можно было дурачиться, и только потом, опомнившись, самому тащить котелок с водой или гнать Тэви, чтоб справлялся с бытом сам, а не просил Лит. Стирки было теперь мало, и ту Даин у нее отобрал, чтоб не морозила руки в речной воде, и теперь сам, неловко вытянув плохую ногу, кое-как полоскал у берега все их пожитки. Потом несколько дней до большого города вовсе шли с человеческим торговым обозом — и Лит, одетую в штаны и куртку, и выглядевшую похожей на человечьего мальчика-подростка, чуть было не рассекретила кашеварившая у купцов тетка. Потихоньку посоветовав: - Косу-то получше спрячь, хорошенький! А вот расхохотавшись так, что в ближнем перелеске ей отозвались переполошенные сороки. Непонятно, в какую сторону могли сработать мозги у людей и что они там себе надумают, навряд бы кто-то полез, потому что даже хромой вооруженный гном — это вооруженный гном, но Даин был в глубине души рад, распрощавшись с ними. Безопасная в большой компании дорога — она такая безопасная, что поневоле начинаешь ждать подвоха, не сейчас, так после, и Даин не удивился, когда на второй день одинокого пути Лилталоссе даже не увидела - услышала первая: - Всадники, вооруженные. Восемь или десять. И еще... - С дороги! - скомандовал гном. - Быстро! А сама на противоположную сторону и сколько можешь, столько положи из лука, потом уходи. Даже хоромой, но в кое-какой кольчужине и с мечом в руке — значит, с мечом в руке и в кольчуге. От Врага живыми ушли, от черных всадников его живыми ушли, да еще и коней у них покрали — что теперь бояться? Лит слушаться не пожелала, Даин даже не сообразил в чем дело — лук ей теперь не натянуть стало, или ума лишилась, засмеялась вдруг: - Топочут, как по горкам! Козлотуры это! И, когда из-за деревьев полностью покажется весь отряд, окликнула: - Судри сын Судри, ты?! Налетели все разом, всем хирдом, окружили, затормошили со всех краев, загомонили на весь лес. Все радовались и по прежнему звали узбадом, так, что Даин даже заподозрил недоброе, но Судри успокоил: - Терк и послал. Не сразу, а как остатки погани из-за Яшмового лога и Старой Ржи выбили, так и сказал — поезжайте! - А что?.. - Что дома за дверями, того не знаю, а так Илва-то как была прямее и крепче сосны, так и осталась. Еще и вдогонку припечатала, что-то вроде без живого не возвращайтесь, вон Одди-сопляк даже решил — прокляла. - Одно слово — сопляк, - отмахнулся Даин, и весь хирд согласно захохотал над дурнем. - Чего б мне сделалось, как уехал, так и вернулся. Оглянулся на Лит и дальше шутить раздумал: - А вот если б не вернулся — точно б прокляла. Потому что жена уже хмурилась по-ведьминому и сама готовилась высказать за все «чего бы мне сделалось», по пунктам перечислив, а всему хирду ни к чему оно. Хватит с того, что самодельный подог видели все, а еще и нужно будет как-то объяснять присутствие в этой компании остроухого… Но пока — да. Как уехал, так и вернулся, и что ему, Даину, сделается. Дорога пошла быстрее, хотя верхом пересела только Лит; Даин даже не протестовал, потому что если за время на вражьей земле дитя усидеть внутри смогло, то что ему сделается теперь, если даже вскачь козлотуров не пускают, приноравливаясь к ходу саней. А может и ошиблась в городе бабка да лесной хозяин наврал, чтоб задеть побольнее, видно ж, что за поход как щепка худая стала. И лучше б ошиблись, потому что еще перед колдуном придется головой отвечать… А уж узнает про бессмертие, которым с гномом она поделилась, от махаловых врат вернув, так вот теперь уж точно проклянет. Дорога пошла и быстрее, и шумнее, и веселее. За Тэви лишнего не расспрашивали — Лилталоссе сама рассказала, что брат ее младший, тот самый лучник с серебряными косами и золотыми глазами, только косы с разбитой головы остричь пришлось, а если б не он, то точно сгинуть бы узбаду, точно… Гномы даже не столько хвалили дивного лучника, сколько сочувствовали остриженным волосам (оттого, видно, под косынкой все время и прячет босую свою макушку, что стыдно с такой показываться), и один даже от всего сердца преподнес мелкую банку с бальзамом из каменного масла: - Бери, для брата нашей ведьмы не жалко! Волосы и борода — все не голова, за зиму отрастут обратно краше прежних! Вражий сын носу воротить не стал, хотя наверняка мог со всей своей остроухой дури, только поклонился, принимая дар. И даже действительно, Даин видел, потихоньку мазал бальзам на свою облезлую паклю. Дорога шла сытнее, а от хорошей еды, постоянных попыток двигаться и близости дома, то вроде как нога слушалась лучше. Всеми ночами можно было только спать, а еще лучше, если с теплой ведьмой под боком, и, что совсем хорошо, перед сном выкурить трубку-другую — своя-то трубка и кисет сгинули вместе с седельной сумкой и остальными вещами известно где, а потом не до того было. Козлотуры бегут резво, резвее летят вестовые вороны, а сердце летит резвее и тех, и других, только как-то все равно, как ни спешил, не готов оказался Даин увидеть родные скалы Железных Холмов и родные стены — будто вовсе из ниоткуда выросли прямо перед носом. Да еще и Лит масла в огонь добавила, радовалась возвращению, радовалась, а последние дни посмурнела — никто, кроме остроухого и кроме Даина особо не заметил, а заметили бы, так с расспросами не полезли; гном-то и прицепился намертво, пока не сказала: - Мне-то точно теперь делать тут нечего. Ты за мной пошел, наверняка такое не простят, даже если хорошо все закончилось. Ни к чему баламутить народ, моя дорога — дальше, к Берлоге и к деду. Или… Или вообще вернуться в родной дом. Договорить не договорила, но у узбада теперь, словно с разделенной с ним эльфьей жизнью досталось ему и понимание всей их синдари, и понимание несказанного, еще немного — и с деревьями говорить начнет не хуже, чем с железом, - теперь он слышал еще и не сказанное вслух. И никакой радости ему это знание не приносило. Подобьет Лилталоссе этот Тэви, сманит — и прощай! Уедет и дитя увезет. Если по ту пору живая будет. Эта мысль каждый раз била в поддых, так, что Даин забывал вдохнуть заново, задевала весенний шрам и где-то изнутри начинала болеть когда-то пробитая орчьим клинком легочная жила… Потом Лит снова смеялась у костра, все еще живая, все еще совсем прежняя, и тогда гнома отпускало: наврал лесной король, точно наврал. Да и бабка в поселении могла ошибаться… А вот не ошибалась. Первее всех, по уму, надо было созвать к крыльцу большой хирд, послушать, каких важных дел накопилось и чего мудрого скажут старики, но, торопясь, на последний привал вечером останавливаться не стали, так и заявились совсем ночью. А если срочного нет, то незачем баламутить до утра, даже с радостным известием. Терк - как и не прощался, зарядил в лоб да следом обнял: - Жив, дурачина! Пить, есть, в баню, спать? - Сначала - в баню! - сообразил Даин, что раз ждали, то все уже протопленное, не чета остановкам в пути. - Брата Лит вон отыскали, ему в самый пар нельзя пока, пусть ест и постелют ему, ложится… А мать-то где? - А кто ж ее, только-только вроде у окон крутилась! Значит, с нею можно поговорить и завтра. Если честно, то так оно и лучше, а пока — нырнуть в дышащий вкусным смоляным духом банный жар, чтоб можжевеловыми вениками и мыльной настойкой на травах согнать даже память о темноте и холоде проклятой земли… Как там, в Черный замок на холме, к озеру со льдом на дне… - Ты мне-то воды оставил? - от порога поинтересовалась остроухая краса. - Ты чего?.. - Ну, пока Тэвьина на ночлег устроила, пока чистое собрала, а ты как раз жар немного выстудить успеешь, но воду всю еще не… Лит переступила по доскам своими худыми ногами в старых и свежих отметинах, перекинув на плечо тяжелый водопад распустившейся косы, а Даин отчаянно понимал, что на самом деле-то она не была худой, как прежде. Лицо — да, а сама — нет. - Ну да, хорошо, что штаны и рубашка широкие, а то б уже перешивать пришлось. Горячей нальешь? Как-то оно перемешалось, будто разные сорта стали в одном горне: остроухая девчонка-приблуда, спокойно засыпавшая с оружием у изголовья, бесстыжая лесная ведьма с сенными былинками в растрепавшейся косе, смешная лучница, сказочная фея, танцующая на берегу ночной реки и из другой сказки — колдунья с полным котлом волшебного супа… А теперь оно совсем-совсем собралось в одну форму, оставив Лилталоссе, Лил-та-лос-се, со всеми ее шрамами и отметинами, неловкая и покруглевшая. - Ты чего? - Лит, не уходи. - Я ж только пришла! Пусти, я ж немытая! Даин уткнулся лицом в желтый старый синяк на эльфийской лопатке: - Вообще не уходи. Оставайся, а? - Куда я от тебя денусь. - А давай вместе завтра до бабки дойдем? Ну, когда я с делами со всеми разгребусь немного, а? - Тебя народ-то не засмеет, адад? Это самое «адад» Даин не слышал в доме, наверно, с тех самых пор, когда Наин был жив, и было оно то ли непривычное, словно одежда, доставшаяся с чужого плеча, то ли будто наконец-то пришедшийся по руке старый отцовский меч — свое же, родное. - Лучше так, чем плакать. На том как-то и решили. Сил плести косы и даже расчесаться путем после бани почему-то совсем не осталось ни у кого, и наутро об этом лентяйстве пришлось сильно пожалеть, но по сравнению с сердитой Илвой это было такое меньшее зло, что вообще не стоило внимания. Кто бы не знал матушку Илву, тот бы сказал, что нет, не злится и вообще скорее раздражена, что оторвали от домашних дел ради какой-то безделицы: натянула легкую улыбку на каменное лицо, пожелала хорошего утра и посетовала, что так мало приготовила, когда стол ломился от еды, на вопросы все отвечала «да» или «нет» и ушла, сославшись на дела. - Лучше б у себя в кладовке пузырьки пошвыряла, быстрее бы отошла, - вздохнул Даин, прислушавшись к тишине и радуясь, что хоть вроде не плачет там. Решимость «поговорить» бы от такого быстро б растаяла, словно весенний снег на жарком солнышке… Говорят, худой мир лучше доброй ссоры, а Даину бы наоборот — проорались бы все, а потом, может, зажили б действительно мирно, без всяких копящихся затаенных обид. Да, о снеге: - Поедешь Мраха навестить - верхом не катайся без надобности, бери санки. - Я Тэвьина туда, наверно. Пока никто к нему не присмотрелся. Лит в-общем-то говорила дело, а может, пока Даин разбирал накопившееся в совете, все, что Терк на потом оставил, сама была не прочь улизнуть. Одна только малость: - Погоди! Вытащил первые прыгнувшие под руку серьги из сундука: - Надень хоть что-то! Не ходи совсем босая, меня ж не то что обсмеют, обплюют! А кольцо и браслет, если не нравятся, я новое откую потом! Лит не стала возражать, что под теплым платком и в метель никто не то что сережек не разберет, в лицо-то не отличит — потому что в Берлоге старик колдун и он-то быстро сообразит, а так — и расспрашивать не станет. Остальное тоже ничего от старика не укроется, но которых-то вещей ни от кого не спрячешь. Взяла, надела — это хорошо. Потому что все равно грызло-не унималось. - И до темноты вернись! И без сережек с кольцами посмеяться поводов хватит, кудахчет, как мамаша над неразумным дитем. Одежды по меркам остроухого не нашлось, конечно, а в широких и коротковатых гномьих вещах он выглядел потешнее некуда, пока до саней шел. Даин на фоне этого недокормленного даже хромой выглядел гораздо внушительней, идя через двор: надо ж разобрать, чего там наприключалось за время отсутствия. А мать пусть у себя пока что в кладовке пузырьки побьет, зато быстрее на родного сына волчицей смотреть перестанет. За что спасибо Терку, ничего срочного не накопилось, со скучным и несрочным Даин с чем-то разобрался, что-то оставил на завтра и вечер, с холмянами из дальних поселков закрутился, правда, так что Терк ему уже совсем было на ходу письмо из Синих Гор отдал, одернув за рукав: - Ты б, малой, сел да посидел со мной, что ли. Поговорил бы… Вернулась твоя, вернулась, но там у них сейчас своя говорильня до полночи будет, Тами и жена Судри прискакали, как только вернулась из Берлоги. Терку можно было поведать почти все. Кроме, может, про родство Тэви с Врагом и про то, что наговорил лесная фея про разделенную жизнь, зато про читанное о назгулах, про волшебное кольцо, про клинок с сердечником из мифрила и что там слышала Лит в своих легендах, Даин рассказал все, что помнил. Дядя не удивлялся, браниться тоже не спешил — хотя по уму за все это приключенье следовало устроить выволочку, будто не узбаду, а сопливому подмастерью, - и про водяную защиту жилых мест и мифриловое оружие против темных тварей рассуждали долго. Против чар кроме как чарами мало чем бороться выйдет, а своих колдунов тут — старик не в счет, он только лечить может — можно сказать, нету. - А долговязый этот? Никчемушный и хворый, но глаза-то у него ведьмовские… - А сам — нет. Стрелять, правда, умеет, как никто другой, это про него в Распадке говорили, что с золотыми глазами и серебряными волосами. - Брехали. Приукрасили, вежливо говоря. А жаль, вот если б кого можно было выучить ведьмовству!.. Даин сам прикинул, что так оно хорошо б было, как в кузницу или стеклодувную или иную мастерскую отдавать бы в обучение — и пусть себе ворожат! Только клятву их ведьмовскую брать, чтоб никого из чародеев Враг на службу не переманил… Но это уж, понятное дело, размечтались, пока до тепла только рисовать на бумаге все водяные жилы, где б можно текучие преграды сделать, да прикинуть, на сколько хватит мифрила в запасе. Так сами за полночь и просидели, а когда Даин решил вернуться к себе, то еще из-за дверей услышал женский хохот. Гостий оказалось аж пятеро. Эсси и Тами, в уголке пристроились кухонная девчонка Нальхи с успевшей заснуть у нее на плече младшей сестрой, которая летом так мечтала в ученицы к ведьме, Нанхи, вроде, еще — внезапно - материна горничная… Все, спохватившись, торопливо распрощались, благо расходиться им всего-то было кому на лежанку в теплую кухню, кому в комнату возле оружейной, и тогда Даин остался наедине с Лит, румяной и так и не расставшейся, хвала Махалу, с серьгами и нарядными шпильками. - На кухне есть жаркое и похлебка, голодный? - Лит поправила сбившийся платок. - А тут вон лепешки миндальные еще остались, будешь? И печенье, и сушеные финики. - Вино-то не лишнее? - Слабое совсем, терновник. Эсси принесла, сладкое такое… Попробуешь? - Как-то наш поход на завтра отложился… Но завтра точно! Даин мысленно поругал себя, что сам не догадался пригласить компанию для Лилталоссе, хорошо, что ушлые жены и девы сами сообразили устроить встречу, не дожидаясь соизволения. - Есть еще коврижки, в смысле целая одна осталась. Их Рона принесла. Она вообще, ну, извиниться приходила, потому что обиделась за госпожу Илву и решила бадью-самостирку испортить... Кто бы сомневался, что Лит не только простит паршивку-горничную, но и усадит за общий стол. От эльфийки пахло сладкой терновкой и медовыми коврижками, и на вкус ее губы тоже были как вино и мед. - Деду не говорила пока, - ответила она на молчаливый вопрос. - Ну, значит, завтра сначала — к бабке, а потом — к деду, сдаваться. А там и говорить даже не пришлось — оказалось достаточно Лит просто нарядиться в сшитое летом красное платье, которое теперь пришлось распустить немного по боковой шнуровке, да надеть вынутый Даином из семейного сундука «завиток Кеми» с оправленной в серебро яшмой, который полагается цеплять у пояса. Старик, против ожиданий, хмуриться на Даина — хмурился, но не спешил грозить всеми карами подряд, если хоть волос с остроухой головы упадет и чихнет в лишний раз. - Ну хоть немного понянчусь перед смертью! - Деда, и не думай! Когда все-таки Даин заговорил про колдовство и про то, как хорошо бы ему научить, то Мрах только отмахнулся: вранье это. Лечить может почти любой, у кого хватит терпения выучиться и сил не бросить это дело потом, а остальное все про него додумал народ, охочий до сказок. - Из гномов чаровников не получится, это только долговязые или остроухие умеют! «И еще как умеют!» - вспомнил Даин. Вот чего только не повидал, а снова выйти против вражьего волшебства ему хотелось меньше, чем одному на орчий десяток. «Завиток Кеми» старик углядел сразу, но вместо чтоб напуститься на Даина с упреками, мол, предупреждал же, только отмахнулся. Случилось так случилось, чего теперь. А Тэви так и не понял, хлопал острыми ушами до тех пор, пока сама Лит не сказала ему, а услышав «Да беременная я, вот они по потолку и бегают!» - вспыхнул до корней волос. Видно, у остроухих такое не говорилось вслух и при всех, и «завиток Кеми» тоже не было принято вешать, чтоб уж и незнакомые тоже прониклись. Посидели в Берлоге хорошо, совсем по-прежнему, будто год назад. - Разберусь с накопившимися делами — будут и сережки! - хвастал мед в гномьей голове, пока ехали обратно. И браслеты лучше прежних, и на шею, и шпильки с белыми жемчужными цветами… А потом Даин вспомнил «слепые» сережки матери и будто споткнулся. А если — умрет? Если прав был лесная фея, не пугал, а говорил о самом вероятном исходе? А если, расплатившись собственным бессмертием за жизнь Даина, Лилталоссе сама проживет всего чуть? Дома все оно забывалось — у узбада дел всегда достаточно — но никак не могло забыться совсем. Гад остроухий ведь пугал наверняка, но слова его не пропали, черным мутным осадком опавши где-то в груди, и от какого-то нечаянного воспоминания или слова снова поднимали всю свою тьму со дна. С работой над сережками Даин не торопился в любом случае. Зато, сам не знал, зачем, не иначе развязав язык от хмельного, рассказал про обменянные на лошадей и повозку жемчужные серьги такому же хмельному Кривоносу. Зачем его вообще в Холмы принесло? - Даин очень сильно подозревал, что припылил, как только прознал про возвращение Лит, а в итоге который вечер напивался от каких-то остроухих «смешанных чувств», потому что и радоваться бы, что живая, и «завиток» на поясе видели все, а желать пропасть пропадом своему узбаду вроде как тоже не принято. Даин вообще, наверно, вместе с куском эльфьей жизни не только понимание их речи получил, но и способность чувствовать насквозь, будто какой-то человеческий провидец. И со всей эльфьей учтивостью, вместо чтоб за такой интерес к своей жене аккуратно поправить нос этого дурня на другую сторону, заодно и свой пар немного спустив, почти по дружески подливал в чужую кружку и говорил-говорил… Чего он там наговорил, сам уже не вспомнил бы, а Кривонос на следующий же день снарядился и убрался из Железных Холмов. И это тоже осталось в глубине совести грязной поганой занозой. Хорошо хоть мать разом остыла ко всем домашним войнам и, кажется, даже нарочно пряталась, не то что пытаться по старой памяти скандалить или учить.