Приблуда

Часть узора была намечена куском черного грифеля, а один угол еще оставался чистым, так что Даин щедро добавил туда собственных — и по краю, будто оплетая гномий узор, потянулись защищающие от дурного глаза стебли и острые листья синеголовника, расцвели шипастые цветы, зазмеились эльфийскими буквами извитые плети жаркой огнянки и сулящего веселье и крепкий сон завитки хмеля. Лит осторожно, будто до настоящих цветов, касалась узора кончиками пальцев: - Будто настоящие, правда! Это ничего, что я смотрю? — дед говорит, что какие-то мастера сглаза боятся. - Это с какой стати ты — и сглазить? Наоборот же! Наша общая, можно сказать, работа! Наоборот же, хорошо, если и ты - не руку приложишь, так хоть посидишь рядом… Она подошла к тому, чтоб «помогать», со всей ответственностью, притащив ворох рукоделий, своих и подаренных заготовок. Эсси принесла врученный свекровью моток шелковой тесьмы с защитными лигатурами: - Жду не дождусь, когда у нас с Судри тоже появится ребеночек! Даин, конечно, посмеивался над этими бабкиными суевериями, мол, если находиться поближе к женщине на сносях, то краешком и тебя благословит, хочешь себе сына — так понянчи чужого… Посмеиваться-посмеивался — а иногда и косился, потому что не переманили бы лишней удачи! И когда над своей работой Лит принималась петь про то, что небо спит и спит вода, то вроде и от колыбельной, а пробирало морозцем по спине, потому что - Кто за ними вслед пойдет, К дому тропки не найдет… И тогда Даин принимался петь в ответ, чтоб о славных походах и о героях этих походов, о сказочных подземных сокровищах и о доброй стали, о прелестях чужеземных красавиц и тех, что милее их всех; или чтоб веселое… «Вдову семерых мужей» так вовсе горлопанили вдвоем - ох, не такое полагается слышать ребенку! Зато на шум и хохот заглянула Алдона (видно, заходила к матери в гости) и пригрозила: - С ума сошли? Ты что, хочешь, чтоб она прямо тут родила от смеха? - Лучше так, чем плакать! Под такое и не очень-то во время учения дававшиеся Даину деревянные узоры ложились на колыбельку будто выбегая из-под руки сами собой, и даже немного удивительно было, когда работа внезапно закончилась. А потом, как и каркал, в смысле что обещал Тэви, по подсохшим дорогам из своих поганых земель начали расползаться орки. И первым же прислал вестового ворона кто? - дядюшка Илдри, быстренько подзабыв все «разногласия». Будто для полной справедливости, в тот же край напросился с Даином и Судри, а Тамия даже не стала ждать разрешения. Даину некогда было затевать скандал, тем более что Миттенкэр все еще оставался и ее домом, а сама Тами давно уже не дитя, и потому только и взял слово, мол, будет держаться в хвосте отряда, прикрывая хирд со спины. Чего действительно не ожидал Даин — что об орчьем войске за ближними взгорьями не только прокаркает ворон, но и расскажет примчавшийся с тех краев Кривонос. В погнутом от удара топором шлеме, на охромевшем козлотуре, весь черный от орчьей крови, он, дождавшись, пока в рога протрубят строй, стащит с руки латную перчатку и из-за голенища сапога вынет мелкий тряпичный сверток. - Ты это. Отдай уж, когда вернешься, оно ваше вроде. Кажется, Даин почти знал, что там прячется в грязном обрывке — на одной из сережек погнулся замок, а у другой не хватало самой крупной жемчужины, но спутать свою работу с какой-то другой узбад бы ни за что на свете не спутал. - Как?.. - Как-то так. Приметные же очень. Труднее всего было договориться с хозяевами. Ты главное теперь до дома их довези. - Да не я их, их сама Лит обменяла на повозку, и не говорила, пока подальше не уехали, не я! - Ну и ладно тебе! А потом затрубили атаку и стало не до разговора. Только вот живым Нирви-кривоноса Даин больше не увидел. По весне земля дымится от бродящего в ней тепла, а нынче земля то тут, то там дымилась от крови. Даинову войску несказанно пока что везло, все уходили почти что целыми из стычек, все были еще с зимы готовы к этим набегам, и подновленные укрепления пришлись кстати. Даже водные преграды, наведенные кое-где больше в расчете на колдовских черных всадников, тоже сослужили неплохую службу. Хорошо, что Холмы находились далее всех прочих поселений и что до них эта волна не успевала докатиться, рассыпалась по дороге, и хорошо, что дядька Терк, снова оставшийся за главного, был закален в боях и походах ничуть не меньше самого Даина. Хорошо, что было чуть не с избытком заготовлено скаток из каменной плесени, и за все время ни один раненый не умер от гнилой горячки и зараженной крови. Хорошо, что собственная нога почти не беспокоила Даина, если не передвигаться пешком, а верхом он вовсе оставался прежним, хотя прозвище так и прижилось, так и выли обреченно орочьи полчища, завидев его издали: - Железноногий пришел! Все той же темной золотоглазой тенью преследовал остатки орчьих войск Тэвьин-эльф, возвращаясь через день-другой потом с пустым тулом от стрел, и почти сразу менял коня и снова исчезал, будто вас был весь отлит из железа, и ему почти не надо ни есть, ни спать. И потому — странно было видеть, как мчится он обратно (высокий, и лошадь, не пони, приметный), хотя полсуток не прошло. Как соскочит с коня чуть не на ходу, прижимая к себе большой тюк тряпок, в котором — сердце тюкнулось о ребра как-то больно — внезапно Даин узнал Тами. Только куртка у Тамии была раньше серая, а не красная, а лицо теперь было серым. Совсем детским и заострившимся. - Что? - Живая. Остроухий не стал говорить «пока», но мог и не говорить, только таращил свои желтые глаза, только совсем перекосился лошадиным лицом, пока тащил до лазаретного навеса, даже не пытаясь прикрыть чем-то босую стриженую голову с этим его ушами. Но даже шепота, мол, эльф это, не было. Все перед ним расступались, и Даин тоже качнулся прочь, потому что картина была смутно знакомая — только тогда была не весна, а ранняя осень... - Стеклянное железо. Задерганный целитель, не холмянин, местный, только развел руками, потому что нет смысла вслух говорить уже предрешенное: - Дам макового настоя. Пусть спит. Пусть спит и не чувствует, как крошится на мелкие острые кусочки «стеклянное» железо, и каждый из этих кусочков впивается во все вокруг, пусть кромсает изнутри оставшиеся еще целыми жилы и по одной из них, если раньше вся кровь не выльется, дойдет до сердца… Пусть спит Тами, пока этот сон не станет смертью. Даина отвлек один из вестовых воронов, и он сам ушел прочь. С поганой чернотой в душе, и в самой своей глубине подло уцепившись за хоть какой-то повод не видеть, как девчонка угасает и умирает. Не дитя, ее и не удержать было за стенами, а что теперь — мелкий курган или просто камень. «Тамия дочь Илдри» «Норна дочь Наина» Весной светает рано, и когда в этом сером рассвете Даин вернулся в лагерь, то шел к навесу уже зная страшную новость, но нет. Тами все так же дышала, и Тэви все так сидел рядом, держа ее за руку, даже, кажется, позы не переменил. Зыркнул своими кошачьими глазами. - Ты иди, я пока побуду, - покаянно предложил Даин, хотя, конечно, больше всего на свете хотел упасть спать, а уже когда по-настоящему утро, то пусть все закончится. Остроухий не стал спорить, молча ушел, будто наползшим туманом его съело. Может и хорошо оно. А стоило сесть — одолела дурацкая дрема, когда вроде и слышно все звуки лагеря, и в то же время непонятно, что там видится и слышится, а кажется — вовсе ерунда собачья… В этом мороке и приснилось Даину, как злым синим цветом светятся где-то под кожей и глубоко внутри осколки стеклянного железа, острые и хрупкие, не вытащить — только раскрошить на мелкие и еще более острые. Кусачие. Чужие. «Повелитель Железных Холмов, а с железом не договорится… Говорящие со сталью...» Кажется, наиболее крупные из осколков чуть слышно мигнули в ответ, и тогда Даин, боясь отпугнуть, осторожно потянулся к ним рукой, и позвал: - Тебя добыли из черных гор с недобрым словом на недоброе дело, работа была худая да горнило не грело, а то жглось, то гасло, недолгую жизнь обещало врагам, но и тебе долгой жизни не давало. Поди давай обратно, не обижу, спрячь свои зубы, а если хочешь крови — можешь меня кусать, да запомни мою руку… Кажется, они и в самом деле светились в такт словам. - Иди обратно, старой дорогой… Младших братьев с собой зови, не обижу… Кожа вокруг раны оказалась прохладной, хотя следовало ожидать горячечного жара. - Уходи, иди сюда и зубы спрячь… Самый крупный из осколков, кажется, все-таки решился, а за ним уже потянулась, постепенно сливаясь обратно в один, вся вереница помельче, и свет их из синего все больше отдавал в лиловый, лиловый же сменялся постепенно теплым, как пламя в горне, рыже-красным. - Жгется… - Потерпишь, не сахарная. Иди, иди… Как оказалось, светящееся рыжим железо и вправду жглось, но совсем несильно. Ему приходилось попутно еще и прятать острые края, и оставшимся краем уже снаружи полоснуть подставленную ладонь — вот это действительно ощутимо. Так Даин и очнулся от своего морока, со слепящим в глаза низким солнцем, с ладони с зажатым в ней острым комком капало в землю горячим, а Тами пересохшим ртом повторила: - Жгется. Пить дай. Мимо шустрой лисой шмыгнул Тэвьин с чашкой какого-то свежего травяного отвара, из соломинки по каплям выдал этот отвар Тами, и потом только обратился к Даину: - Я думал, что сказки. Говорящие со сталью. Железноногие. Спекшийся из мелких частичек комок стеклянного железа гном, отдернувшись, выронил на солому, но тут же подобрал обратно. - Я тоже так думал. Что делать с этим непрошенным и чародейским мастерством Даин надумать не успел — прилег на минуту возле костра. Чисто дыхание перевести, а заснул почти на сутки, и пытающегося докопаться Тэвьина, притащившего хорошо восстанавливающего после любых чародейств жареного мяса, только обругал на кхуздуле и на всеобщем, и на квени, для верности.