Человек для волка

На свете есть только одна воля. Ее нельзя назвать доброй или злой, ее вообще нельзя оценивать каким-либо образом. Хозяин отдает приказ — и верный слуга исполняет его, не задумываясь о причинах и последствиях, не забивая себе голову мотивами, не разбираясь в вопросах рациональности, целесообразности, нравственности и морали. Это правило просто записано на подкорку мозга, оно действует даже в том случае, если слуга его не осознает. Правый глаз сильно саднил, ноги и руки казались ватными, в животе словно горел раскаленный стержень, однако рот не раскрывался, и даже звуками обозначить свое страдание было нельзя. Тсунаеши чувствовал себя послушной куклой, глупенькой и простенькой, не способной даже понять, кто она, где она находится и что с ней происходит. Мучительно было понимать свое состояние, но не в силах из него вырваться. Юноша как сквозь толщу воды, будто он лежал на дне глубокой реки, слышал странно шелестящий голос, такой родной, такой знакомый, такой правильный… — Забавно получилось, не правда ли? Умные люди всегда прячут самое ценное, чтобы враг до него не добрался, вы же привели мне Десятого Вонголу в руки и еще чему-то удивляетесь? — Оставь его, — голос второго звучал хрипло, с надрывом и усталостью, но твердо и уверенно. Неприятный голос, у Тсунаеши от него по спине побежали мурашки, а еще сильно заболела голова. Перед глазами замелькали картинки, словно он что-то забыл, но так и не может вспомнить из-за расплывчатости видения. — Оя-оя, твоя решительность, Хибари-кун, мне очень нравится. Вы с Десятым Вонголой так рьяно защищали друг друга, что, думаю, будет забавно заставит вас драться друг с другом. Или же ты, Хибари Кея, добровольно встанешь под пламя своего друга, лишь бы не причинять ему вреда? Мне не терпится это проверить. — Ты пожалеешь, Рокудо Мукуро, — писклявый голос вырвал Тсунаеши из пелены воспоминаний. Ему кажется, или при звуках этого голоса действительно нужно собирать все силы в кулак и приступать к тренировке? Но как здесь тренироваться? И зачем? Впрочем, хозяин не отдавал никаких приказов, значит, на голос можно не реагировать. — Вендиче уже в пути. Лучше сдайся сейчас и отпусти Тсуну, пока не поздно. — Поздно, аркобалено, — жестко ответствовал хозяин, и Тсунаеши насторожился. — В случае моей смерти или по первому моему приказу Десятый Вонголы уничтожит собственное тело. Мне терять нечего, вы все еще можете получить его тушку назад, если будете послушными песиками. Хозяин уговаривал и шел на уступки, а все вокруг не желали соглашаться с его условиями. В глазу жгло все сильнее и сильнее, время от времени в голове мелькали какие-то обрывочные картинки: что-то про ад и про клубки огромных извивающихся змей, что-то про слишком яркие цветы, про огромные столпы пламени. Из-за этих картинок и почти нестерпимой боли в глазу и в животе, а еще из-за гневного гомона, порожденного врагами хозяина, Тсунаеши все сильнее и сильнее охватывал гнев. Яростный, ослепительно всемогущий, подавляющий и разум, и сознание, он искусно сплетался с нетерпением и требовал выхода. Когда хозяин, наконец, приказал атаковать, Тсунаеши не смог сдержать радостного вздоха. Он желал уничтожить врагов своего повелителя, всех, до единого, мгновенно, молниеносно, и его решимость отозвалась в перчатках, заставила их вспыхнуть ослепительным янтарным пламенем. Это пламя немилосердно обжигало Тсунаеши, словно не желало подчиняться его приказам, однако Тсуна не обращал внимания на боль, он не мог остановиться, передохнуть или передумать. Болезненно знакомое, окровавленное бледное лицо человека, вставшего перед Тсунаеши, выражало столько боли, что хотелось плакать. Но Тсуна плакать не мог: он был способен лишь наносить удары, подмечая, как его соперник все медленнее и медленнее уворачивается от атак, и как все чаще и чаще на его коже появляются новые яркие ожоги. Враг бил в ответ, наносил удары, но без огонька, и Тсунаеши это не нравилось. Что-то ныло в нем, резало душу на части, вызывало раздвоение личности просто для того, чтобы сказать юноше: такое поведение чем-то вызвано. Враг уклонялся от ударов, почти не атакуя в ответ, и лишь его взгляд вымораживал Тсуну, лишал сил, словно с ним сражались только этим оружием. Хозяин подбадривал Тсунаеши, в его голосе слышался ленивый интерес, а еще восторг, словно от ловко проделанной шутки, и Тсуне это не очень нравилось. — Хватит уже возиться, добей его! — наконец приказал хозяин, отсекая все остатки свободной воли Тсунаеши. Не рискнув противостоять приказам хозяина, Тсуна ловко извернулся, половчее размахнулся и только за секунду до удара наконец вспомнил, почему лицо врага кажется ему смутно знакомым. — Кея! — испуганно воскликнул Тсунаеши, но было уже поздно, и охваченная пламенем рука безжалостно врезалась в бок Хибари. Юноша захрипел и покачнулся, но устоял на ногах, крепко прижимая к себе Саваду. — Ты вспомнил, — довольно произнес он и бережно запечатлел легкий поцелуй на лбу Тсуны, после чего отстранился от Тсунаеши и обратился к Мукуро. — Я убью тебя, — спокойно сообщил он Рокудо, несколько потерявшему былую уверенность. Кея даже сделал пару шагов к противнику, но раны одолели его усталое тело, и он бессильно сполз на пол. В этом момент Тсуну охватила такая ярость, что он не смог сдержать горестный рев. Савада видел мучения того, кто был ему очень дорог, понимал, что едва не убил собственного друга, и видел лишь одного виновника произошедшего. — Мукуро!!! — на перчатках вспыхнуло пламя такой силы, что Саваду едва не отбросило назад. Однако он смог устоять на ногах и набросился на иллюзиониста, который все никак не мог понять: почему его марионетка смогла сбросить подчинение и почему не реагирует на новые приказы. Ярость и боль придали Саваде сил, и он смог победить Мукуро. Когда противник оказался на полу, все еще удивленный, но полностью поверженный, Реборн подошел к своему ученику и одобрительно похлопал его по плечу. Аркобалено — так называл его Мукуро — что-то говорил о силе пламени и интуиции, о гордости за победившего ученика, но Тсунаеши его не слушал. Его победа была на самом деле поражением, ведь он так и не сумел спасти Хибари, наоборот, это Кее пришлось спасать своего друга, и теперь он находился в тяжелом состоянии. Тсунаеши опустился на колени рядом с неподвижным телом Хибари, осторожно коснулся рукой его сонной артерии, испуганно нащупывая слабый пульс. Кея был жив, он едва заметно дышал, и сердце его билось, отдавая пульсом под пальцами Савады. Мгновенно Тсунаеши накрыло облегчением, и все вокруг расплылось, но Тсуна так и не понял, отчего: то ли из-за подступивших слез, то ли из-за ранения. Дальше мир просто завернулся в непроницаемую темноту.