Человек для волка

Для того, чтобы сойти с ума, света звезд оказалось вполне достаточно. Разве что бледная улыбка ехидствующей луны немного добавила настроения — но лишь толику, поскольку Тсунаеши и без того был насквозь пропитан нежностью, умиротворением и каким-то по-детски наивным счастьем, когда кажется, что все еще будет и все будет очень хорошо, с этого самого мгновения и до скончания времен. Тихо шелестели травинки, мелодично напевая колыбельную своим гостям. Они бы и сами давным-давно уже спали, но вот двое юношей никак не желали уходить, не поддавались на уговоры. Наверное, в этот момент они и не слышали ничего толком, кроме мерного дыхания друг друга. Тсунаеши лежал прямо на траве, откинув голову на колени Хибари, и глядел попеременно то в звездное бездонное небо, то в серые глаза, в глубине которых темнел провал загадочности и печали, но на ободке радужки суетились лукавые искорки. Упрямый изгиб почти бескровных губ поддавался беззаботной улыбке Тсунаеши, а длинные темные ресницы слегка трепетали, прикрывая усталые глаза. Савада смотрел на своего лучшего друга, на защитника и в какой-то степени наставника и думал о том, что видел Хибари Кею не раз — и так близко и даже еще ближе, однако рассматривал, с такой жадностью впитывал память о каждой черточке дорогого лица, смотрел и не мог насмотреться только сегодня. Что-то изменилось в нем самом, что-то заставляло сердце сбивать свой привычный бег заставляя щеки расцветать причудливыми цветами румянца. Что бы это могло быть? — Знаешь, — Кея так уверенно продолжал смотреть вдаль, хотя прекрасно знал, что Тсунаеши чем-то взволнован, так что Савада просто не мог промолчать, — по-моему, я в тебя влюбился. Вот только что. Хибари ничего не ответил, просто запустил руку в густые каштановые волосы Савады и прикрыл глаза в напряженном удовольствии. Тсунаеши немного приподнялся, сбитый с толку, обескураженный, едва ли не обиженный странной реакцией друга. Если ему это не нравится, то хоть бы закричал, или потребовал никогда больше такого не говорить, или бы просто ушел. А еще ему это нравится, если и сам Савада нравится Кее хоть немного так же… Почему он молчит? Внутри Тсунаеши разыгралась такая буря, что он едва был способен дышать, юноша все равно ожидал ответа, желал и боялся услышать его, а еще задыхался от мучительной надежды и язвительной обреченности. — Ты такой глупый, — все же отозвался Кея через несколько томительных — слишком томительных секунд, показавшихся Саваде настоящей бессердечной вечностью. — Глупый, а еще поразительно рассеянный. — На удивленно-вопросительный взгляд Тсунаеши Хибари ответил. — Я тоже тебя люблю. Уже очень-очень давно. Молчание снова окутало этих двоих. Хибари с расслабленной улыбкой глядел куда-то вдаль, умиротворение на его лице в этот раз было таким гармоничным, словно Кея наконец дождался того, чему были посвящены все его силы, мысли и стремления. Тсунаеши смотрел на друга и не мог поверить в услышанное, вспоминал какие-то, ранее не казавшиеся ему значительными моменты, даже немного паниковал. А потом он просто поймал руку Хибари, которая все так же перебирала его волосы, и поднес к своим губам, чувствуя тепло жестковатой кожи пальцев. Ничего не изменилось. Савада полагал, что после его признания мир перевернется, все станет совсем другим, его отношения с Кеей либо рухнут, словно попавший в смерч картонный домик, либо преобразятся во что-то совершенно иное, однако же… Тсунаеши лежал на коленях Хибари и наслаждался его прикосновениями, слушал его тихий рассказ о том, что было с ним самим после того, как он очнулся, наслаждался покоем звездной ночи. Даже беспокойный бег крови по венам замедлился, сердце успокоилось, а тело охватила та самая приятная усталость, которую встречает человек после успешно законченного дела. Просто Тсунаеши почувствовал, что он словно поставил точку в их с Кеей затянувшемся рассказе. Не ту точку, которая завершает историю, а ту, с которой начинается новый абзац, повествующий совсем о других событиях. А еще он понял, что-то, что происходит сейчас между ними, можно назвать одним-единственным словом: гармония. До Тсунаеши дошло, что Хибари и в самом деле уже очень давно любит его. Более того, он и сам полюбил Кею не сегодня, не вчера, не в день битвы с Мукуро, а намного, намного раньше. Настолько раньше, что эта любовь уже вросла в него самого, стала чем-то привычным и родным. Его признание не совершило открытий, оно лишь констатировало то, то Тсуна и Кея чувствовали и сами уже очень долгое время. Это просто Савада никак не решался сформулировать очевидное. Хибари же… Ему было достаточно собственного чувства и того, что Тсунаеши отвечает на него, пусть и называет все происходящее дружбой. Саваде стало немного стыдно за собственную слепоту, но при этом очень приятно, к горлу подступила невыносимая нежность, и он приподнялся, подсел поближе к Кее и слегка коснулся его губ своими. Звезды игриво подмигивали в небесной тишине, легкий и безмятежный ветер укрыл полянку наполненным ароматом трав пологом, руки беспорядочно оглаживали спину, плечи, встречались друг с другом, переплетая пальцы. И больше во всей вселенной не существовало более ценного и важного для этих двоих в тот момент. Глаза блестели от счастья. Оторвавшись друг от друга, Кея и Тсунаеши просто взялись за руки и спокойно вернулись в дом, где Савада поддался всеобщему веселью, а Кея просто тихо наблюдал за происходящим из самого дальнего угла, спокойный и внимательный — как и всегда. И словно бы ничего не произошло, однако только теперь все стало так, как и должно было быть, по-настоящему. И Тсунаеши с улыбкой выслушивал смешные рассказы Гокудеры, не упустил речи Реборна относительно того, что репетитор думает по поводу нападения Мукуро. Выяснял о судьбе Рокудо, пресекал попытки Гокудеры и Ямамото сцепиться, ласково улыбался Киоко и Хару, играл с Ламбо и И-Пин, благодарно подставлялся под материнскую ладонь, как мог, успокаивал безумные порывы Рехея отправиться куда-нибудь и натворить глупостей — и чувствовал себя при этом совершенно счастливым.