Мамочка?

Тсунаеши блуждал в темноте. Сознание его почти растворилось в ужасе увиденного ранее, Воплощение Гармонии утратило связь с реальностью и могло лишь жалко скулить от страха и боли. То справа, то слева вспыхивали пугающие картинки. Тсунаеши уже видел их, когда перед ним возникло изображение всех грехов Вонголы, однако теперь на месте главных героев чудовищных фильмов был он сам. Он причинял боль невинным людям, он убивал и насиловал, он предавал друзей и уничтожал соперников. Его тошнило от самого себя, рвотные позывы то и дело стягивали желудок, однако все происходило внутри головы Тсунаеши, и, как в страшном сне, он не мог ни отвернуться, ни убежать, ни заплакать, ни даже позволить себе ненадолго отключиться. Приступ отступал, а сознание готовило еще порцию видений, еще более отвратительных и уродливых. Тсунаеши брел в темноте, не зная направления. Здесь не было отличительных знаков, реальность вокруг не менялась. Стоять на месте или брести в любом направлении — это не имело значения, видения все равно настигали несчастного, и даже намека на выход или освобождение не появлялось. Даже омерзительные голоса, требующие принять на себя все эти грехи, куда-то пропали. Осознание течения времени ускользало, сколько Тсунаеши блуждал в этом странном пространстве — он не знал, его личность постепенно стиралась, все становилось неважным, кроме одного-единственного желания: исчезнуть поскорее так, чтобы никогда не вернуться в это проклятое место. — Тсуна! Тсуна, где ты?! Мне плохо! — чей-то пронзительный вопль достиг Тсунаеши, и он замер, пораженный. В незнакомом голосе было столько жизни, что он показался спасением в окружающей кромешной тьме. Внутри стало горячо и больно одновременно: Воплощение Гармонии знал, что он был знаком с кричащим, но никак не мог его вспомнить, как бы ни старался. — Тсуна! Тсуна, мне страшно! — отчаянные рыдания стали еще громче. Плакал ребенок, маленький, по-детски нежный голос терзал душу Тсунаеши и одновременно отгонял страшные видения. Объятые огнем улицы исчезали, истаяли призраки женщин, распахнувших рот в немом отчаянном крике, не было больше вокруг окровавленных детей с искаженным страхом лицом. Исчез и сам двойник Тсунаеши, причинявший людям боль с видимым удовольствием. Все перестало иметь значение, остался только отчаянный голос малыша, зовущего на помощь, нуждающегося в нем, в Тсунаеши — голос Ламбо. Наставник отчетливо вспомнил, кто он, как здесь оказался, вспомнил об испытании, которое, похоже, провалил, и о том, что там, снаружи, остались его драгоценные ученики. Тсунаеши припомнил, как перед церемонией никак не мог отыскать Ламбо, И-Пин и Фууту, как довольно улыбался Девятый, и как обеспокоенно поглядывал на наставника Дино. А ведь Тсуна хотел поговорить с Энмой и принять на себя Вонголу, чтобы защитить всех своих ребят. — Если ты не сможешь решиться и вырваться из этого места, то твоим ученикам придется уничтожить всех собравшихся на церемонию. Ты этого хочешь добиться? — спокойно, но с ощутимым недовольством спросил проявившийся перед Тсуной Примо. — Ты задумывал это испытание с самого начала? — гнев Джотто не трогал Тсунаеши, он и сам мог найти тысячу причин, чтобы справедливо разозлиться на основателя Вонголы. В конце концов, речь между ними первоначально шла об исправлении мафии, а не становлении ее верным слугой, даже рабом. — Нет, этого я не планировал, — Примо покаянно опустил голову, — это испытание придумал Седьмой, когда ему нужно было связать тогдашнее Воплощение Гармонии кровью семьи. Ему это удалось, но у тебя есть шанс скрыться. Поспеши же, пока не стало слишком поздно! — Тсуна! — горький плач Ламбо окончательно привел наставника в чувство. Тьма подсознания растворилась, и Тсунаеши почувствовал, что лежит на полу, а сверху на него взгромоздилось чье-то вполне упитанное тельце, которое постоянно содрогалось. Приоткрыв глаза, заслезившиеся от слишком яркого света, пусть и свечного, Тсунаеши разглядел Ламбо, который прижался к нему, плакал и звал к себе. Вокруг раздавались ужасающие звуки: выстрелы, лязг холодного оружия, крики, стоны и проклятия. Неудивительно, что малышу стало страшно. Как он только смог найти своего наставника в таком хаосе? — Все-все, Ламбо, — слабым голосом отозвался Тсунаеши и попробовал сесть, борясь с тошнотой и головокружением. — Сейчас я встану, и смогу тебя защитить. — Тсуна! — это чудовище не послушалось уговоров, прыгнуло Тсунаеши на грудь и забилось в рыданиях. — Там Фуута и И-Пин, там такое! Пришлось вставать. Подхватывать ревущего теперь уже от облегчения ребенка на руки. Уворачиваться от подчиненного опасному танцу сражения людей, избегать ударов, уходя из зала. Ребята держались отменно и были почти в порядке, поэтому Тсунаеши поспешил к Фууте и И-Пин, надеясь избежать непоправимого. Когда Тсуна обнаружил ребят, Девятый уже навел пистолет на Фууту, заставляя его открыть свою книгу и рассчитать рейтинг. На лице ребенка не было ни единой эмоции, однако Тсунаеши легко разглядел и страх, и отчаяние в не по-детски печальных карих глазах. И-Пин брыкалась в руках двух подчиненных Тимотео, но освободиться, конечно, уже не могла. — Я смотрю, вы уже замыслили мятеж, Девятый? — негромко спросил Тсуна. — Используете моих подчиненных без ведома Десятого Вонголы, пытаетесь выведать секреты. Интересно, что бы Вы сами сделали, напади кто-нибудь на Ваших, скажем, Хранителей? — голос Тсунаеши напоминал елей, но никто бы не обманулся его мягкостью и тягучестью: гнев клубился в воздухе вокруг Десятого Вонголы, собираясь в тяжелые грозовые тучи. Лицо старика нужно было видеть. Изумление, ярость, тщательно сдерживаемая, разбавленная усиленной работой мысли. Рука, держащая Фууту, дрогнула и опустила мальчика, даже дернулась погладить ребенка по голове, но отдернулась: интуиция еще не совсем покинула Тимотео, и он понимал, что подобное выведет Тсунаеши из себя. Кисть, зажавшая пистолет, медленно опустилась: можно было выстрелить, но пламя Десятого уже почти полностью заполнило комнату. Шанса на спасение в таких условиях не оставалось. — Я… Не думал, что ты сможешь принять грехи семьи, мальчишка, — устало, но зло сказал Девятый. Честность подкупала, Тсунаеши разозлился бы сильнее, если бы старик принялся юлить и подлизываться. — Я их и не принимал. Если семья навязывает мне грехи, если заставляет сломить себя ради собственных интересов, я уничтожу ее, и это мой выбор, как ее нового босса. Придуманный Седьмым трюк не сработал во второй раз, и я не советую проверять границы моего терпения. К Вашим Хранителям это тоже относится. Подчиненные Девятого послушно разжали руки, и И-Пин, подхватив замершего от испуга Фууту, подбежала к Тсунаеши. Пространство под ногами Девятого и его людей, а также руки старика, заволок разноцветный радужный лед, намертво запечатавший пламя. — Отдохните пока здесь, — небрежно бросил Тсунаеши и поспешил в зал, намереваясь остановить разыгравшееся там сражение. Успел он вовремя. Очень удачно, надо сказать, успел. Удержал Энму от расправы над главой преданной Вонголе семьи, смог вырвать Рехея из-под удара Хранителя Урагана Тимотео, расшвырял, словно заигравшихся котят, в разные стороны противников и замер посреди зала не без некоторой эффектности. У ног змеились полы темного плаща, в глазах янтарными отблесками сияло небесное пламя, суровый взгляд призывал врагов к порядку и смирению, на руке блестело кольцо Вонголы, полностью покорное новому владельцу. — Десятый Вонгола приказывает остановиться, — даже ледяные интонации чуть изменившегося голоса наполнены властностью и призывают повиноваться. Увидев подобное, члены Вонголы, как один, опустились на колени, принимая нового босса. Выбора у них не было: исполняя приказ Тимотео, они повиновались действующему главе, отказ подчиниться новому был бы назван мятежом и как следует наказан. Жить хотелось всем, а льдистое пламя Десятого ползло по залу, прихватывая за ноги особо непокорных вояк и красноречиво показывая, что пощады не будет. Члены Альянса заулыбались и принялись поздравлять Десятого с принятием семьи и успешно проведенной церемонией. Большая часть прибывших старалась все же не ввязываться в конфликт и обороняться, так что им даже лукавить не пришлось, произнося пафосные речи. Те же, кто остался в меньшинстве, справедливо рассудили, что поддерживать лишенного сил семьи Тимотео — себе дороже, а потому следует поскорее сблизиться с новым боссом Вонголы. Ученики Тсунаеши, видя подобное лицемерие, возмущенно сверкали глазами, однако не решились продолжить сражение, видя, как их «мамочка» милостиво принимает поздравления и неодобрительно качает головой на излишнюю порывистость Занзаса и Скуало. Близнецы и вовсе постарались раствориться в толпе, чтобы Тсунаеши не узнал раньше времени, как ловко они разнесли пол зала и при этом покалечили ближайшего сторонника Тимотео, который не смог продолжать сражение лишь в связи с объективным обстоятельством: пламя Урагана лишило его конечности. Торжественный бал напоминал пляски на минном поле, по которому уже прошлись саперы: вроде бы и безопасно, а все равно ходишь на цыпочках и постоянно вздрагиваешь, а вдруг что-то пропустили. Поздравления произносились с оглядкой, и даже в хорошую дорогую закуску гости впиваться не спешили, равно как и в рубиновое вино с родных солнечных виноградников — опасались расслабиться. Разошлись еще до полуночи, даже не пытаясь придать стремительному бегству хоть немного благопристойности. Тсунаеши их понимал: все знали, что он — Воплощение Гармонии, как и Примо, а после последнего осталась весьма противоречивая слава, надолго пережившая своего героя. Тсуна, впрочем, и не переживал по поводу всеобщего панического бегства: его ученики, единственные, кого он хотел и готов был сегодня увидеть, остались вместе с ним, желая поддержать своего наставника. Просто посидеть рядом с ним у разожженного камина, посмеяться и помолчать, выслушать наставления, рассказать пару веселых и не очень историй, насладиться теплом и вниманием такого необходимого, но столь редкого в мафии человека — своей мамочки.