* * *
Это не было лекцией, пожалуй, сегодняшний урок больше напоминал семинар. Профессор был обеими руками за свободную форму обучения и, пусть не все преподаватели школы его поддерживали, сам старался выстраивать диалог с учениками. В этом плане даже Хэнк был жёстче, требовал конспекты лекций и практических занятий, следил за тем, кто как работает на уроке, случалось, даже наказывал за несделанную домашнюю работу. У Рейвен же и вовсе нужно было делать всё вовремя, а лучше – вообще заранее, потому как гран-при в конкурсе «Самый строгий учитель» она бы получила ещё до начала его проведения. Так что все занятия Чарльза были для студентов любимыми – для этого были и другие причины. Например, профессор редко проводил уроки в классе, предпочитая библиотеку или, в тёплое время суток, лужайку перед домом. Впрочем, порой Ксавье устраивал посиделки и в столовой, за чаем, и в гостиной, и даже в холле, позволяя студентам расположиться на лестнице так, как им удобно. Ученики писали в тетрадях, держа их на своих коленях – и это было разнообразием в их обыденной учёбе, равно как и то, что Чарльз всегда с ними прежде всего говорил, а потом уже их учил. Сейчас на траве перед профессором устроились старшеклассники, и, хотя сам Ксавье никогда бы в этом ни признался, они были его любимцами. Джин, Скотт, Курт, Питер, Ороро, Джубили и другие ребята из этого класса – те, за кого Чарльз переживал больше всего, потому что они с каждым годом становились всё ближе к взрослой жизни, к тому моменту, как они покинут школу. Конечно, кто-то останется, но кого-то придётся и отпустить – и профессор заранее готовился к этому моменту, потому что не был уверен, что перенесёт это спокойно, слишком он привязывался к своим студентам, слишком переживал за них. Каждый ученик был для Чарльза ребёнком – вне зависимости от его возраста, ребёнком, которому было нужно внимание и понимание, две главные вещи в этом мире, без которых человек просто не может существовать. Эти дети… Они прошли через многое и уже были одной командой, они уже сражались со злом так же, как сражался Чарльз, Эрик, Хэнк, Рейвен – но всё-таки они пока что оставались детьми, и профессор хотел сохранить для них хотя бы немного детства. Они были хорошими учениками. Непоседливыми, болтливыми, но – хорошими, и профессор улыбался каждый раз, когда Джин одёргивала Скотта или Ороро что-то шёпотом объясняла Курту. У этой лекции был ещё один слушатель, скрытый ото всех, кроме Чарльза. Разумеется, Эрик понимал, что от своего старого друга ему прятаться бесполезно, но вот его студентам на глаза показываться не хотел. Откровенно говоря, Леншерр даже немного ревновал Чарльза к ним – их было слишком много и все они претендовали на место в сердце профессора. Пусть это было не то же самое место, которое бы хотел занять сам Эрик, но факт оставался фактом: Ксавье уделял им много времени. Слишком много, ему стоило иногда думать и о себе, но нет, профессор был профессором до мозга костей, и сейчас его старый друг поставил себе самую важную в мире цель: заставить Чарльза уделять внимание и себе самому. Поэтому Эрик устроился прямо за деревом, перед которым сидел Ксавье, проводя занятие, Леншерр ловил каждое слово, чутко вслушиваясь в то, как звучит его голос, наслаждаясь им, не понимая, как жил столько лет без того, чтобы слышать его каждый день. - Ты мог бы сесть со всеми, если хотел побывать на занятии, - Чарльз улыбнулся, когда почувствовал руки на поручнях кресла, а оно само легко покатилось вперёд. Профессор ждал, пока все уйдут, сославшись на то, что хотел бы ещё немного насладиться прекрасной погодой, осень в этом году их и правда баловала теплом и солнцем. Эрик вынырнул из-за дерева, едва последний студент скрылся из виду, и осторожно покатил кресло Чарльза к дому, чувствуя себя настолько на своём месте, насколько это было возможно. - Чтобы твои дети сожрали меня за то, что ты смотришь только на меня? – Леншерр усмехнулся. - Они бы не… - О, мой милый друг, - Эрик мягко похлопал профессора по плечу. – Ты просто не замечаешь этого. Они милые и добрые, как котята в коробке, но если кто-то попробует отобрать тебя у них – превратятся в настоящих разъярённых демонов. Чарльз только фыркнул, вызывая смех у друга, они каждый раз как будто возвращались назад, во времена своего знакомства, долгого и насыщенного разными событиями. Тогда Ксавье не раз и не два фыркал в ответ на слова своего друга, и Эрик неизменно улыбался, наслаждаясь возмущением, которое вызывал у Ксавье. - Может, сыграем вечером в шахматы? – Чарльз посмотрел на него через плечо, и Эрик кивнул. - С удовольствием. - Только я не буду поддаваться, - Ксавье заулыбался, возвращаясь в привычное положение. - О, зато я буду, так уж и быть. Профессор снова фыркнул.* * *
Они устроились за тем же столом, что и двадцать лет назад, только теперь Чарльзу было не так просто удобнее сесть в кресле, в которое он пересел из своей коляски. Чтобы даже чуть переместиться, ему приходилось упираться руками в подлокотники и слегка приподниматься, но профессор делал это так легко и привычно, что Эрик невольно поражался каждому движению. Ему казалось, что привыкнуть к потере ног невозможно, но, кажется, не было таких вещей, которые были неподвластны Чарльзу. - Твой ход, - голос друга выдернул его из собственных размышлений, и Леншерр уставился на доску. - Да, точно, сейчас. Он чуть подался вперёд, хмуря брови, и Чарльз приподнял уголки губ, наблюдая за мужчиной. Они оба любили шахматы, но, по мнению Эрика, профессор мухлевал уже только потому, что играл в них лучше. А эта доска… Ксавье скользнул взглядом по фигурам и клеткам, ныряя в воспоминания. Да, эта доска всегда была здесь, сколько он себя помнил. И даже в развалинах дома она нашлась, несколько фигур пришлось докупить, но само поле уцелело, как и большая часть "армии", а царапины на поверхности были просто ещё одним эпизодом, ещё одной историей в жизни этих шахмат. Они стояли здесь и десять лет назад, когда профессор находил утешение только в одном – в алкоголе. Сейчас Чарльз вспоминал об этом с дрожью, даже немного бледнея, он словно на миг снова ощущал ту пустоту, которая поглощала его изнутри. Хэнк всеми силами старался удержать его на плаву, у него это по большей части даже получалось, по крайней мере, Ксавье не вышел в окно, хотя очень хотелось. Тогда у него словно вынули сердце из груди. Эрик, Рейвен… Его друзья, его семья, всё, что у него было. Когда они ушли, он старался не поддаваться эмоциям, взять себя в руки, на некоторое время это даже получилось, но потом, когда его учеников и преподавателей начали призывать, когда он начал узнавать, что они погибали на этой бессмысленной войне… Увы, Хэнк не справлялся один с тем, как накручивал себя Чарльз. А вот Эрик мог бы. Эрик мог бы защитить Чарльза от самого себя, от всех мыслей и страхов, которые захватывали всё его существо, от ненависти к себе, от самокопания, от самоуничижения. Профессор был сильным, но не тогда, когда оставался наедине с собой, видя, как рушится всё, что он пытался построить, обвиняя себя во всём и боясь, безумно боясь, что всё станет ещё хуже. Одиночество, мучительное, съедающее, разрывающее изнутри – вот что поглотило Чарльза, заставило его окунуться в свои худшие кошмары, происходившие наяву и роящиеся до бесконечности в его голове. Это был непрекращающийся страшный сон, Ксавье засыпал, Ксавье просыпался, но не мог покинуть свой личный Армагеддон, не понимая, почему до сих пор не пустил себе пулю в лоб. Его бросало из крайности в крайность, от бесконечной жалости к себе до такой ненависти, от которой волосы вставали дыбом, а сил бороться со всем этим практически не оставалось. Пустота. Чарльз был пуст, в его груди зияла дыра, иногда профессору казалось, что он не слышит, как бьётся его сердце. Потому что сердца просто нет. Выпивка помогала расслабиться и забыться, утопить проблемы в бутылке тогда казалось Чарльзу не таким уж плохим решением, и он топил - день за днём, увеличивая дозу алкоголя и сыворотки, чтобы не слышать голоса, которые начали сводить его с ума. Ксавье потерял контроль над собой, и единственным, кто мог бы успокоить его мозг и его душу, был Эрик. Но Эрика не было. Горькая ирония: друга не оказалось рядом именно в тот момент, когда Чарльз нуждался в нём больше всего. Они были сильны по отдельности, но вместе дополняли друг друга настолько, что становились практически неуязвимыми, и Ксавье всегда знал, как справиться с демонами своего лучшего друга, равно как и Эрик уравновешивал чаши весов в голове профессора. Когда нужно защищать всех вокруг, нет ничего важнее, чтобы чувствовать, что кто-то готов защитить тебя. Тогда, десять лет назад, Чарльз оказался лишён этой защиты, но… Но выкарабкался. И сейчас думал об этом с высоты десятилетней давности, поражаясь себе и в то же время понимая себя. - Может, доиграем завтра? – Эрик прервал поток мыслей профессора, вглядываясь в его лицо. – Ты плохо выглядишь. - Всё хорошо, - Чарльз снова чуть переместился в кресле, смотря на доску. – Немного устал. - Значит, доиграем завтра. Эрик решительно поднялся и, игнорируя и возражения, и возмущение, и поджатые губы, подхватил друга на руки, проходя мимо коляски и направляясь сразу к спальне Чарльза, чтобы заставить его лечь спать прямо сейчас. Ксавье даже не смог долго дуться, честно говоря, он почти и не сердился, держась за шею Эрика и невольно прислушиваясь к его пульсу. Сердце Леншерра билось спокойно, как и сердце профессора. Он был в безопасности. Впервые за долгое время.