I did my best to notice When the call came down the line Up to the platform of surrender I was brought but I was kind And sometimes I get nervous When I see an open door Close your eyes, clear your heart Cut the cord ♫ The Killers – Human
But I'm only human And I bleed when I fall down I'm only human And I crash and I break down Your words in my head, knives in my heart You build me up and then I fall apart 'Cause I'm only human ♫ Christina Perri – Human
Cos I'm only human after all, you're only human after all Don't put the blame on me Don't put your blame on me ♫ Rag'n'Bone Man – Human
* * *
В кабинете Чарльза Эрик чувствовал себя немного странно: здесь, кажется, изменилось всё — и в то же время всё было прежним. Заходя сюда, он делал шаг в их прошлое, в то время, когда они были друзьями без тонны тёмных воспоминаний, скопившихся за двадцать лет разлуки. И без этих двадцати лет разлуки, кстати, что тоже было важно. Леншерру нравилось это ощущение, ему хотелось продлить его, но иллюзия рассыпалась, как только он видел профессора. В кресле. Неизменно в инвалидном кресле — и это было самым лучшим и самым горьким напоминанием о его, Эрика, ошибках. Впрочем, не все последствия своих действий он видел и не обо всём знал, кажется, Ксавье считал, что это к лучшему, но Леншерр не был с ним согласен. — Думаешь, это хорошая идея? — Чарльз прикрыл за собой дверь, вкатываясь в кабинет. — Хорошая или нет, но ты знаешь, что это не выходит у меня из головы. — Знаю. Ксавье не собирался спорить или отрицать, он действительно знал, и дело было вовсе не в телепатии, а в том, как его друг загорелся желанием побеседовать со всеми, с кем сталкивался в этом доме. Чарльз чувствовал, что допросы только начинаются, Хэнк был первым, с кем поговорил Эрик, поговорил о том, что беспокоило его очень давно, но не находило до недавних дней чёткой формулировки. Теперь в голове Леншерра всё оформилось в конкретное желание, и он его выполнял, правда, Чарльз не понимал, зачем. — Сыграем? — Эрик опустился в кресло напротив, со стороны чёрных фигур. — Ты же хочешь послушать, — Ксавье устроился удобнее, беря чашку с подноса, который друг предусмотрительно принёс. — Это не мешает думать над следующим ходом, по крайней мере, тебе-то точно никогда не мешало, — Леншерр чуть усмехнулся. Чарльз улыбнулся в ответ на эту реплику, делая небольшой глоток и сдвигая свободной рукой одну из пешек вперёд. Он оттягивал момент начала их настоящего разговора, того, за которым Эрик пришёл сюда сегодня. Ему не нужна была шахматная партия, равно как и чаепитие. Ему нужны были воспоминания, которых у него не было, потому что двадцать лет назад его не было в этом доме, в этом кабинете и рядом с Чарльзом. Леншерр помолчал ещё с минуту и всё-таки нарушил тишину сам: — Расскажи мне, Чарльз. — Что именно ты хочешь услышать? — Ксавье всё-таки сделал ещё одну попытку уйти от темы, в нём теплилась надежда, что его друг передумает и решит поговорить о чём-то другом, но… — Что ты чувствовал? — Эрик даже немного подался вперёд, жадно вглядываясь в родные и такие знакомые черты, стараясь уловить малейшее изменение эмоций. — Что ты чувствовал, когда я ушёл? Последние слова дались ему с трудом, голос немного подвёл, и Чарльз поспешно поставил чашку на поднос, собираясь подкатиться ближе, но Леншерр поднял руку, давая понять, что он в порядке. Эрик посмотрел ему в глаза, прямо и серьёзно, кажется, он бы не отступил ни при каких обстоятельствах. Профессор вздохнул. — Ты уверен, что хочешь это услышать? — Да. Я бы хотел почувствовать, но этого ты не сделаешь… — Да, не сделаю, — Чарльз сделал ещё ход — сразу после того, как Эрик сдвинул одну из своих фигур. — Поэтому я хочу услышать. Всё. Ксавье глубоко вдохнул и откинулся на спинку кресла, сжимая подлокотники. Он посмотрел в потолок, который, кажется, за эти годы видел сотни, тысячи, миллионы раз. Он часто бездумно поднимал голову, упираясь взглядом в одну из преград на пути к чистому небу, к которому был неравнодушен. Впрочем, небесную твердь он любил в любом виде и состоянии. Чарльз знал, что Эрик хочет знать действительно всё, и слукавить тут не получится, Леншерру не нужно было уметь читать мысли, чтобы почуять фальшь. — Сейчас всё кажется таким далёким, — профессор потёр переносицу, опуская голову и прикрывая глаза. — Знаешь, это и правда было давно… Хэнк довольно быстро забрал меня из больницы домой, иногда мне кажется, что лучше бы он этого не делал. Всё напоминало о тебе, друг мой, начиная от этих шахмат и заканчивая одеждой, которую я надевал, потому что… Потому что про что-то ты говорил, что оно тебе нравится, другое не вызывало у тебя никаких эмоций, над третьим ты подшучивал. Я одевался и вспоминал тебя, делал себе кофе и вспоминал тебя, смотрел на любую вещь рядом — и вспоминал тебя… Попытался забыться в работе, набрал учеников, открыл школу, как и мечтал, Хэнк мне очень помог, в особенности в том, что касалось обращения с креслом. Я не мог ходить, но это тогда казалось мне не самой большой проблемой, потому что я не мог дышать. Я не мог один, Эрик, — Чарльз сделал короткую паузу, чтобы выдохнуть и сделать глоток чая, он боялся поднимать глаза на друга, предпочитая смотреть на огонь в камине, — я не мог быть один после того, как узнал, что такое — иметь рядом такого друга, как ты. Мне казалось, что мы с тобой две части одного целого, что мы близки духовно и душевно так сильно, что я нашёл того единственного человека, который вдохновит жить. Ты говорил, что мы изменим мир… и я верил тебе. Я верил в тебя и в то, как ты верил в меня, друг мой. До тебя никто не смотрел на меня… так. Как будто я и вправду особенный. Как будто я смогу сделать всё, о чём мечтал, и ты мне в этом поможешь, а ещё позволишь помочь во всём тебе. Планы, я строил просто грандиозные планы, ведь разве я мог сомневаться в себе, если в меня верил ты? А потом… ты ушёл. Он помолчал немного, свободной рукой до боли сжав подлокотник кресла, чашка в пальцах подрагивала, кажется, воспоминания были не так уж бесцветны. — Я не обвиняю тебя сейчас, — Чарльз продолжил немного тише, отрешённо наблюдая за языками пламени. — Нет, Эрик, я не обвиняю, но тогда… О, тогда я был разбит полностью. Ты забрал у меня не только Рейвен и ноги, нет, ты забрал самое важное — тебя самого, друг мой. Ты забрал у меня друга, которому я доверял больше, чем себе, и твой уход перечеркнул всё, что ты мне говорил, каждое твоё доброе слово, потому что… Потому что разве может быть подобное правдой, если от человека в итоге так легко отказаться? — у Ксавье чуть дрогнули уголки губ в неудачной попытке улыбнуться, хотя, возможно, это было нервное. — Я чувствовал себя так, как будто от меня отрезали кусок. Сердце вынули. Жаль, что это не было действительно так — иначе бы не болело… Я не мог спокойно вести уроки, потому что я всё время думал о том, что мы могли бы это делать вместе. Понимаешь? Ты проник даже в то, что раньше могло бы меня отвлечь от дурных мыслей, ты проник во всё, что касалось меня. Забрался под кожу и поселился в самом центре моей души, а потом исчез. Сколько раз я оборачивался, чтобы что-то тебе сказать — и не находил тебя… Сколько книг я начинал читать с мыслью о том, что мы сможем это обсудить, но тут же вспоминая, что не сможем. А уж сколько я сыграл шахматных партий, представляя, что ты мой соперник… — профессор издал непонятный звук, который можно было ты назвать смешком, если бы не взгляд Чарльза, полный боли. — Я говорил с тобой, когда оставался один. Писал тебе письма в стол. И представлял перед сном, что ты меня обнимаешь. Я не знал, что мне делать по вечерам, потому что все мои вечера были заполнены нашим общением. Я был парализован душевно, а паралич ног стал тем, что начало меня раскачивать психически, потому что это было демонстрацией моей слабости и беспомощности. Я был окружён людьми, которые хотели помочь - и был совершенно один. Он всё ещё не смотрел на Эрика, но вновь сделал небольшой глоток, в горле пересыхало — и голос начинал подводить Чарльза, так что небольшие паузы ему всё-таки были нужны. Леншерр слушал всё это бесконечно внимательно, сцепив руки в замок, кажется, сейчас он мог бы сломать себе пальцы. — Работа не спасала, поэтому я начал читать. Много читать, — Ксавье горько усмехнулся, — больше, чем обычно, старался постоянно занимать свой мозг, чтобы ни о чём другом не думать. Ел один раз в день и чуть ли не под прицелом у Хэнка. Потом началась война… призывали учеников, учителей, я беспокоился за каждого, и это накладывало свой отпечаток. Чтение помогало, но недолго, потому что в какой-то момент у меня начались панические атаки. Я просыпался от кошмаров, в моих снах смешивались истории и реальность; мои страхи и домыслы, всё самое худшее продиралось на свет и заслоняло его собой. Постепенно это переползло и в мой день… я долго скрывал это, что было непросто, потому что я старался как можно меньше времени проводить наедине с собой. Мне было страшно, потому что я терял себя, я не мог понять, зачем я живу. Знаешь, это как бросить ребёнка в большом торговом центре — он будет знать, где выход, но не сможет его найти из-за того ужаса, которым будет объят, — Чарльз шумно выдохнул. — Друзья, ученики… Они держали меня на плаву, и я даже смог сделать вид, что всё нормально. Спрятал боль подальше, запер её, надеясь, что от этого она притупится и хоть немного уменьшится, только вот… Только я дни не проживал, а переживал. У меня каждое утро была только одна задача: перетерпеть этот день, чтобы потом перетерпеть новый… Я не видел смысла в том, что я делал. Не видел смысла в себе самом — зачем всё это, если я не смог удержать рядом одного человека, который был мне так нужен?.. Я засомневался в себе, точнее, моя вера в себя полностью рассыпалась. Как большой карточный домик. Что я мог сделать? И зачем? Способен ли я кому-то помочь, если не могу помочь себе? Если не смог помочь тебе? В какой-то момент я с ужасом осознал, что начинаю терять контроль над своим разумом. Я… — профессор кашлянул, — уронил чашку, когда мы говорили с Хэнком. Запаниковал из-за какой-то шальной мысли, параноидальной и бредовой, но меня накрыло так, что пришлось хвататься за кресло, потому что трясло даже сидя. И он всё понял. Пытался уговорить меня на успокоительное, но я стал просто пить. Началось всё с вина… потом крепче и крепче, чтобы не слышать себя вообще. Себя и голоса, которые звучали в голове постоянно. Хэнк разработал сыворотку, и я подсел сразу — потому что она блокировала мои способности, и голоса исчезали. Все, кроме одного. Моего. И его я заливал виски, ромом и всем, что находил поблизости. — Если бы… — Эрику каждое слово давалось с трудом, горло перехватывало. — Если бы я тогда вернулся?.. — Я не знаю, — Чарльз до боли закусил нижнюю губу, и в этом простом движении Леншерр увидел того самого, молодого профессора, который безбожно обкусывал свои губы, когда нервничал. — Мне в голову лезло всякое… Что ты вернёшься отомстить за то, что я не пошёл за тобой. Что ты придёшь и разрушишь школу и погребёшь меня под этими стенами. Что ты врал мне с самого начала… Много всего, Эрик, я сходил с ума, — Ксавье зажмурился. — Я всё время думал о тебе, я просто не мог перестать это делать. И жалел, жалел себя бесконечно, я перед Хэнком в неоплатном долгу, но тогда… Мне было на всё плевать. Было слишком больно, чтобы я мог обращать внимание ещё на что-то. У меня был период паники, когда мне казалось, что я выдумал тебя… Вот это было настоящее сумасшествие. Но больше всего я боялся, что с тобой приключится беда, и в этом будет моя вина. Не уберёг, пробудил силу, с которой ты не справился… Я боялся, что с тобой что-то случится, а я не узнаю. И всё равно буду виноват в этом. Я виноват и в том, что ты ушёл, потому что не смог тебя убедить… — Не смей винить себя, — Леншерр ответил неожиданно жёстко, и Чарльз даже несколько опешил. — Не могу, — профессор покачал головой. — Рад бы, но не могу. В общем… Я боялся твоего возвращения — пока оно действительно не случилось. Ну… если это можно так назвать, я про Логана, и… — Я понял. — Вот и я понял тогда, что потратил впустую десять лет, — Чарльз осушил чашку в несколько больших глотков и опустил её на блюдце. — И когда ты ушёл снова… я отпустил и простил, — Ксавье вдруг чуть улыбнулся. — Оказывается, нужно было тебя отпустить, чтобы начать тебя ждать. Он всё-таки объехал столик с шахматами и накрыл руки друга своими, мягко их сжимая, заставляя Эрика поднять глаза — он уже давно смотрел на свои побагровевшие от напряжения пальцы. Но, прежде чем Леншерр успел чуть выпрямиться, на ладонь Чарльзу всё-таки успела упасть капля. По щекам его друга текли слёзы — немые и непрошеные, те самые, которые невозможно сдержать. Ксавье порывисто обнял его за шею, и Эрик послушно наклонился, уткнувшись куда-то в плечо профессора и неловко обхватывая его руками; Леншерр подрагивал всем телом, судорожно и бесконтрольно, Чарльз же осторожно поглаживал его по отросшим волосам на затылке. — Тихо, друг мой… — профессор наклонился, прижимаясь губами к макушке и шепча мягко-мягко. — Мы все люди и все ошибаемся. Мутация тут ни при чём, я про то, что мы называем душой. Всего лишь люди, Эрик. Живые, чувствующие, боящиеся, рубящие с плеча. Я ошибался, ты ошибался. Мы все, это нормально, и... Это было так давно… Но это было, вот что главное. Точнее, главное, что ты сейчас здесь. Эрик продолжал молча обнимать его, прижимаясь так сильно, как будто хотел присвоить Ксавье и больше никому не отдавать. Он и хотел, он желал этого так сильно, что сам себя боялся, хотя прекрасно знал причину — Эрик хотел спрятать своего профессора от всего мира, чтобы больше никто не смог причинить ему такую боль. «И зачем тебе всё это?» — Чарльз осторожно перебирал пальцами короткие непослушные прядки, не отпуская друга от себя, говорить тот сейчас явно был не в состоянии. «Я хотел знать, что ты чувствовал, — мысли Леншерра звучали чётко, хотя в его голове творился настоящий хаос, — ведь ты наверняка всё это никому не рассказывал, верно?» «Верно», — профессор осторожно поцеловал его в висок, надеясь этим хоть немного уменьшить боль. «Мне так жаль…» Ещё одна крупная волна дрожи — и Эрик затих. Ксавье чуть покачивал его в своих объятиях, не зная других способов успокоить, точнее, считая, что сейчас они будут так же бесполезны, как лом против силы его друга. — Я люблю тебя. Прозвучало неожиданно и сипло, голос подводил Эрика, но он чуть отстранился, чтобы заглянуть в бесконечно голубые глаза своего самого близкого друга. Чарльз совершенно опешил, непонимающе моргая, Леншерр сто раз говорил об этом своими действиями, мыслями, поведением, но вслух… С момента своего возвращения эти три слова не прозвучали ни разу. Профессор почувствовал, что его сердце сейчас просто пробьёт грудную клетку, ему на секунду даже показалось, что это послышалось, но… Но Эрик вдруг схватил его за руки, прижимаясь губами к пальцам, сейчас слишком тонким, ведь его Чарльз так мало ел последние недели. — И я тебя. Негромко, но и не шёпотом, и Ксавье почувствовал, что его друг улыбается. Он сделал ещё один шаг. Они сделали. Ещё один шаг домой.