* * *
Сегодня Эрик чувствовал себя за столом спокойнее, чем обычно, но не знал, с чем именно это связано. Просто и завтрак, и обед, и полдник прошли в максимально непринуждённой обстановке — то ли окружающие привыкли к нему, то ли он, наконец, свыкся с этим окружением. После всех разговоров стало как-то проще общаться друг с другом, многое уже было высказано и обсуждено, и, Эрик, безусловно, понимал, что ещё много всего остаётся в глубинах душ, куда никто ещё не добрался, и нынешнюю ситуацию считал большим прогрессом. Особенно в своём случае. Он старался лишний раз не рефлексировать по поводу того, как хорошо чувствует себя рядом с Чарльзом, потому что неизменно сваливался в чувство вины — перед своей погибшей семьёй. В последнее время к этому стало примешиваться и самобичевание по поводу того, что постепенно Леншерр стал чувствовать себя меньше повинным в том, что продолжает жить. Эрик не чувствовал, что заслуживает это — и стыдился проявлений своего счастья, даже самых маленьких. У него, правда, всегда было оправдание, причём достаточно серьёзное: он приглядывал за профессором. Ксавье был настоящим директором школы, внимательным и чутким, заботливым и уверенным в себе, готовым выслушать каждого и прийти на помощь. Эрик видел, как одни и те же дети шумят на уроках Хэнка, должно быть, не подозревая о том, как может выглядеть док, если его разозлить — и молча внимают тому, что говорит Чарльз. Они действительно его слушают, и дело явно не в телепатии, чему Леншерр не переставал удивляться. Поэтому, стоило Чарльзу заикнуться один раз о том, что ему тоже можно было бы повести уроки, хотя бы парочку, Эрик тут же замотал головой, отказываясь и приводя в качестве контраргументов все возможные причины, которые только приходили ему в голову. Разумеется, на каждое его слово у Ксавье было что возразить, но его собеседник не сдавался, чаще всего остального повторяя, что вряд ли профессору нужен целый класс трупов подростков. Чарльз только посмеивался, но пока настаивать не стал, правда, по его взгляду Эрик понял, что к этому разговору они вернутся ещё не раз. В этом был весь профессор — он решал все споры очень мягко, при этом являясь самым настоящим хитрецом. В первом разговоре он как будто забрасывал удочки, при этом оставляя в сознании собеседника крохотное зёрнышко сомнения в собственной правоте и возможности того, что Ксавье на самом деле прав. И с каждой новой беседой он развивал и развивал некоторые мысли в голове своего визави, подводя его к выводам, которые бы показали ему ситуацию со всех сторон. Чарльз никогда не требовал считать его правым во всём, но старался спасти каждого от однобоких суждений и твердолобых, безосновательных отказов от того, чтобы взглянуть на какой-то вопрос под другим углом. Ксавье не был манипулятором, пожалуй, он не использовал свой дар убеждения во вред, наверное, он просто не мог оставаться равнодушным, когда видел, что кто-то заблуждается и этим портит себе жизнь. Так же было и с Эриком, и Леншерр почти физически ощущал, как профессор залечивает его раны — в сердце и разуме, как осторожно смахивает паутину с уголков его души, как распахивает тяжёлые шторы на его внутренних окнах, впуская свет. Чарльз не лез напролом и не твердил раз за разом одно и то же, он никогда не отказывался поговорить и не упускал из виду те моменты, когда видел, что с его другом что-то не так. Был ли он только телепатом или эмпатом тоже? Или же это не мутация, а какой-то особенный дар? Пожалуй, так, иначе как объяснить эту атмосферу спокойствия и умиротворения, которая царила в стенах его школы? И ученики, и учителя чувствовали себя здесь дома. Нужно быть настоящим гением, чтобы создать такое, пожалуй, Чарльз и был. Правда, Эрик не мог не заметить, сам он последние дни был крайне задумчив и погружён в свои мысли настолько, что порой приходилось звать его несколько раз, чтобы профессор отреагировал. — Всё в порядке? — Эрик пододвинул к профессору его стакан с соком за полдником. — Да, — Чарльз встрепенулся, виновато улыбаясь. — Просто есть один момент… который я хочу обсудить с вами. Но вечером. — М? — Рейвен обхватила губами вилку, стаскивая с зубчиков кусочек брокколи. — Будем сегодня смотреть фильм, — Ксавье улыбнулся шире. — Поможете мне всё организовать? Я отменил вечерние лекции у старшеклассников, но нужно будет приготовить перекус. И привести в порядок лужайку. Младшие уже будут в своих комнатах к этому времени. — Пока ещё достаточно тепло, — Хэнк поправил очки. — Если и смотреть что-то, то сегодня, потом обещают похолодание. — Вот и замечательно, — Чарльз как будто засветился. — Скотт, Джин, Джубили, Ороро, Курт и Питер нам помогут. Эрик смотрел на своего друга очень внимательно, невольно любуясь его улыбкой, и не мог отвести взгляд. Профессору удавалось сочетать в себе умения хорошего руководителя, чуткого психолога, профессионального учителя — и… простого человека. В его улыбке, такой заразительной, которая отражалась и в голубых глазах, Леншерр видел всё того же молодого Чарльза, которому едва исполнилось двадцать четыре, как же он не растерял это за все годы, что разделили их так жестоко? Леншерр не уставал задаваться этими вопросами. Как он выдержал всё? Как не сошёл с ума? Как не очерствел сердцем? И… как смог простить его, своего давнего друга? Эрик не мог не думать об этом. Эти мысли лезли в его голову сами собой, до сих пор иногда лишая сна или же отравляя его ночь кошмарами. Порой ему казалось, что он испортил жизнь Ксавье, что лучше бы им вообще не встречаться, и зачем этот дурак тогда прыгнул за ним в воду… Они уже столько раз говорили об этом. Столько раз Чарльз повторял, что, даже зная обо всём, что произойдёт позже, не изменил бы своего решения. Но Эрик не понимал, почему, не понимал, как можно оставаться таким… любящим. Прощающим. Верящим в лучшее — даже в тех, кто его предал. И главным вопросом для Эрика было то, что он мог дать взамен всего этого. Сейчас он смотрел на Ксавье и сжимал вилку так сильно, как будто она была в чём-то виновата. Настала очередь Леншерра нырять в свои размышления слишком глубоко, а ведь этот день так хорошо начинался… — Эрик, — Чарльз мягко накрыл его руку своей, успокаивая и заглядывая в глаза. — А?.. — Эрик вздрогнул всем телом и тут же ослабил хватку. — Ты не поможешь мне с приготовлением сэндвичей? — Ксавье приподнял уголки губ, и Эрик невольно отразил эту улыбку. — Мне кажется, я один точно не справлюсь.* * *
♫ All Time Low - Therapy ♫ Би-2 - Серебро ♫ Elton John - Friends Never Say Goodbye ♫ Сплин - Романс ♫ All Time Low - Old Scars / Future Hearts ♫ Светлана Сурганова - Мой путь(маяк) ♫ Twenty One Pilots – Friend, Please
Чарльз наблюдал за своим давним другом всё время, пока они готовили перекус для студентов и преподавателей. Пока шёл разговор, всё было как будто в порядке, но, стоило Ксавье замолчать — замолкал и Эрик, почти сразу мрачнея. Кажется, его снова одолевали какие-то не самые светлые размышления, но пока что профессор не стремился лезть в его голову, понимая, что гораздо лучше обсудить это, а не вытягивать с помощью телепатии. Столько лет прошло, а они оба как будто совсем не изменились. Эрик — всё тот же мальчик, боящийся показаться слабым, если поделится своей болью, если расскажет о том, что его беспокоит. Чарльзу не нужно было читать мысли друга, чтобы понять, что тот снова мучается чувством вины; эта хитрая болезнь всегда надолго поражает душу, разум и сердце, мешая жить и радоваться жизни. Ксавье знал это не понаслышке. Он сам выбирался из подобного состояния очень долго и далеко не безболезненно, мог ли он теперь чем-то помочь тому, кого считал одним из своих самых близких людей? Невыносимо было видеть, как он изводит себя. Все эти выспрашивания о прошлом, разговоры о том, как всё было, когда он ушёл… Чарльз не забыл, как было тогда, он помнил всё — и боль, и горечь, и ощущение пустоты, но сейчас, должно быть, благодаря прошедшему времени, всё не казалось таким страшным и ужасающим. Он не хотел, чтобы Эрик переживал эту боль, неужели ему было мало своей? Ксавье только вздыхал в ответ на свои мысли — и снова заводил какой-нибудь отвлечённый разговор. Эрик откликался почти сразу, кажется, ему и самому не очень нравилось выпадать из реальности, и Чарльз был рад этому. Всегда легче совладать с чем-то нехорошим, если есть желание это сделать, а у Леншерра оно явно было. — Позволите отвезти вас, профессор? — когда они закончили, Эрик взялся за кресло друга, осторожно толкая его вперёд. — Если ты так и будешь называть меня профессором, я тебе ноги перееду, — беззлобно проворчал Ксавье, удобно откидываясь на спину и даже чуть прикрывая глаза. — Устал? — Немного. — Уверен, что не уснёшь посреди фильма? — Если и усну — ничего страшного, — Чарльз улыбнулся, не открывая глаз, — потому что планирую лежать рядом с тобой. Эрик только усмехнулся, в который раз обзывая профессора про себя хитрым засранцем, говорить такое вслух было не по статусу — по крайней мере, пока рядом находились его ученики. А их тут было бесконечно много, на лужайку, освещённую самыми-самыми последними лучами садящегося солнца, высыпали, кажется, все обитатели школы, удобно устраиваясь на пледах, которые сегодня были разложены заранее. Ещё один приятный плюс — к каждому пледу добавилась длинная подушка, на которой можно было удобно устроиться, и Леншерр, не слушая возражений, просто подхватил Чарльза на руки, перенося его из кресла на отведённое им место. Ксавье продолжал что-то бубнить про то, что он достаточно давно в этом кресле, чтобы знать, как из него выбраться, но Эрик не слушал, чуть откатывая коляску в сторону. Исключительно для того, чтобы она не мешала, никаких подводных камней и лишних смыслов, о чём он и сообщил окончательно насупившемуся профессору, который даже сложил руки на груди — и то больше для вида, но своего он всё-таки добился. Едва оказавшись рядом, Леншерр коротко поцеловал его в висок, желая смягчить бесконечно суровый взгляд голубых глаз. Долго притворяться обиженным у Чарльза не вышло — и он улыбнулся сразу же, едва Эрик приземлился на плед. Кажется, профессор ещё несколько стеснялся выражать свои чувства при подопечных, а вот Леншерру было достаточно плевать, что конкретно о нём подумают, поэтому притянул к себе мужчину, не спрашивая на это разрешения. — Я хотел дождаться темноты, — завозился Чарльз тут же, недовольно сопя. — У тебя тут каждый второй может всё узнать любым доступным ему способом, — Эрик ещё раз чмокнул Ксавье, на этот раз в щёку, устраивая его на своём плече. — Так что не надо мне тут рассказывать. Он охнул, получив несильный удар локтем куда-то в бок, но только довольно рассмеялся, стараясь при этом быть всё-таки не очень громким — чтобы не привлекать лишнее внимание. Эрику, быть может, и было всё равно, что о нём подумают, но он не мог так же легкомысленно относиться к тому, как ощущает себя Чарльз. Поэтому — ничего больше объятий, по крайней мере, пока они на виду у всех. Фильм едва-едва начался — с наступлением полной темноты, — а Леншерр уже свёл брови, хмурясь. На этот раз ему не очень нравился выбор картины, особенно учитывая то, что профессор, несмотря на усталость, засыпать явно не собирался — наоборот, он вглядывался в кадры с бесконечным интересом, внимая диалогам и сопереживая героям с такой искренностью, что Эрик чувствовал, как учащается его сердцебиение. Ближе к середине ленты он всё-таки рискнул заговорить. — Ты уверен, что «Великий Гэтсби» — это то, что нужно смотреть сейчас?.. — Думаю, именно это и нужно, — Чарльз чуть повернулся, обнимая Эрика за пояс одной рукой и продолжая при этом смотреть фильм. — Но почему? Там не будет хорошего конца, ты же знаешь, — Леншерр крепче сжал пальцы на его плече, продолжая шептать. — Он столько ждал — и всё напрасно, разве это справедливо? Почему не посмотреть комедию? — Потому что тут есть один важный урок, — Ксавье выдохнул бесшумно, чуть задирая голову, чтобы робко и быстро коснуться губами подбородка, покрытого короткой щетиной. — Я тебе потом расскажу. — Хорошо… Эрик умолк, стараясь расслабиться, но в поведении героини он всё равно видел какой-то хитро замаскированный упрёк. Ему казалось, что это он такой и есть — неблагодарный и легкомысленный эгоист, предпочитающий самый лёгкий путь всем остальным, и только то, как крепко обнимал его Чарльз, рушило эту теорию. Если бы Ксавье хотел его в чём-то обвинить, он бы сказал это прямо — и уж точно не стал бы топтаться по старым мозолям и свежим ранам. Так в чём же суть урока?.. Чарльз долго думал, как же сказать то, что сказать было необходимо. Он перебрал сотни вариантов нужного разговора — и всё ему казалось не тем, не таким, недостаточно точным или мягким. Ксавье понимал, насколько это щекотливая тема и как важно не перестараться в своём желании помочь. И вдруг решение пришло само собой, хотя Чарльз и не был уверен в том, что оно идеально. Он вообще ни в чём не был уверен, но попробовать стоило. Фильм подходил к концу, когда Ксавье пошевелился, привлекая внимание Эрика. Он шёпотом попросил пересадить его в кресло, и мужчина поспешно подманил коляску, помогая профессору устроиться удобнее. Как только титры закончились, и экран погас, Чарльз выкатился туда, где только что пронеслись последние строки, сообщающие о том, кто играл в картине и кто её снимал. Над лужайкой воцарилась тишина, многие были под сильным впечатлением после фильма, особенно те, кто не был знаком с этой историей раньше. Многое говорило о том, что всё закончится хорошо, но… — Мне хотелось, чтобы мы все вместе посмотрели именно «Великого Гэтсби» по многим причинам, — голос профессора был слышен каждому — благодаря интереснейшей мутации одного мальчика, за помощью к которому Чарльз обратился мысленно. — Но самая главная из них — это ответы на вопросы, которые мы все часто задаём себе или, рано или поздно, всё равно зададим. Ксавье почувствовал, как внимание присутствующих сосредоточилось на том, что он говорил, волны десятков сознаний потянулись по направлению к нему, а главное — одно, сейчас так ярко пульсирующее, было среди них. — Каждый раз, когда мы что-то теряем, мы испытываем боль, — Чарльз говорил спокойно, мало что различая в темноте, но зная, что его самого видно. — Мы всё время что-то теряем. И кого-то. Переживаем безответную любовь и разрывы, предательства и ссоры, непонимания и уходы. Мы теряем и будем терять — потому что это жизнь, она всё время движется, и поток времени смывает то, что нам дорого. И тех, кто нам дорог. Это не всегда смерть, часто это хлопок двери или даже пощёчина. Это раны, которые затянутся, но шрамы от которых останутся с нами навсегда. И в момент наибольшего отчаяния, боли и мучений мы невольно желаем того, чтобы этого никогда не происходило. Кто не думал: «Лучше бы мы никогда не встречались!»? И вот здесь возникают вопросы, о которых я говорил. Чарльз сделал небольшую паузу, набирая воздуха в лёгкие — и в этот момент над ним вспыхнул небольшой огонёк, такой же, какими были освещены зрители во время просмотра «Котов-аристократов». Профессор чуть улыбнулся, но тут же стал серьёзнее. — Кто страдает сильнее — тот, кто потерял зрение, или тот, кто родился слепым? — Ксавье снова скользнул взглядом по темноте, чувствуя, как на него смотрят. — Глухой от рождения или оглохнувший? Потерявший голос или немой с первых дней? Как это — никогда не видеть неба, не знать, какого цвета зелень? Вообще не знать, как выглядят цвета? Что снится слепым? И мучают ли кошмары тех, кто ослеп? Помнят ли они людей такими, какими видели их последний раз, или же они взрослеют в памяти, как и в жизни? — ещё одна короткая пауза, голос профессора стал чуть ниже. — Что страшнее — осиротеть или родиться сиротой? Пережить предательство или никогда не сходиться с этим человеком? Испытать боль от разбитого вдребезги сердца или… никогда не любить? Чарльз даже слегка подался вперёд, сжимая подлокотники своего кресла, он старался вложить в слова всё то, что испытывал, всё то, что так долго обдумывал, всё то, что пережил не раз в своей голове и наяву. — Я так долго искал ответы на эти вопросы — и не уверен, что они у меня есть. Не уверен, что мои ответы — верные. Ни в чём не уверен. Но я знаю, что семья, дружба и любовь — это то, что держит нас на плаву. Это наша опора в жизни. Это сама жизнь. Без любви человек — всего лишь организм, потому что нам, всем нам, нужен смысл. Да, боль разрывает на тысячи кусочков, боль проникает в каждую клетку, боль поселяется в самом тёмном — и вытаскивает его на поверхность, но… Любовь всегда сильнее. Она сильнее отчаяния, сильнее мучений и даже — сильнее одиночества. Любовь и память о любви — это самый крепкий материал для наших душ, который не даёт им рассыпаться в пыль. И если меня спросят, что бы я предпочёл — потерять или никогда не встречать, не чувствовать, не любить… Я бы выбрал первое. Потому что первое всегда предполагает любовь, воспоминания и… надежду. На лучшее, на новое, на счастливое. И если вы думаете, что никогда не любить — легче и проще, то, поверьте мне: не любить — значит не жить. Он умолк, чувствуя, как горло тут же перехватило. Вдруг Чарльз почувствовал себя глупым ребёнком, который подготовил странную речь, желая донести что-то важное, но в итоге вызывая только смех. С чего он взял, что в праве кого-то учить? И поймёт ли кто-то, откуда этот порыв? Наверное, это правда выглядит смешно, и… Ксавье почувствовал, как его обняли. Горячая слеза обожгла щёку профессора, но принадлежала она не ему. Рейвен чуть отстранилась и осторожно стёрла каплю, приподнимая уголки губ в тёплой улыбке. Рядом стоял Хэнк. За тот короткий отрезок времени, пока Чарльз смотрел куда-то вниз, погрузившись в сомнения, его успели окружить со всех сторон. Кто-то осторожно обнимал, кто-то похлопывал профессора по плечу, кто-то чуть сжимал его руку, но во всех лицах читалось глубокое сопереживание каждому слову простого человека, который хотел поделиться тем, что он чувствует. Вдруг Чарльз понял, что его беспокоит прямо сейчас. Он не видел рядом Эрика. Первая и шальная мысль, ужаснувшая мгновенно состояла в том, что он ушёл. Сразу и насовсем, услышав что-то слишком болезненное. Но ровно в этот момент ученики расступились, пропуская вперёд человека, который старательно пробирался к профессору. — Так, завтра все нежности, — Эрик уверенно оттеснил ребят от спины Чарльза, берясь за его кресло. — Профессор тоже устал и хочет спать. — Эрик! — теперь уже Ксавье возмутился громко и вслух. — Ничего, потерпят одну ночь, — Леншерр улыбнулся в ответ на кивки Рейвен и Хэнка, которые этим жестом дали понять, что справятся с толпой подростков. — А тебе правда пора отдохнуть. Чарльз умолк, даже закусив нижнюю губу. Он так и не увидел, как отреагировал его друг на весь этот длинный монолог, выданный за какие-то пару минут — и теперь это сильно беспокоило профессора, он просто не знал, как себя вести. На этот раз полностью погрузиться в свои мысли у Ксавье не получилось, стоило им оказаться внутри дома, практически наедине, как Эрик остановился, обошёл кресло и наклонился к Чарльзу, долго и нежно его целуя. Без предупреждения и намёка на то, что он собирается сделать. Ксавье опешил, но почти сразу поднял руку, осторожно проводя пальцами по волосам мужчины, прикрывая глаза. — Спасибо, — негромко проговорил Эрик, касаясь лбом лба и не открывая при этом глаз; на пару секунд дыхание как будто стало одним на двоих, как и разум, как и душа, как и сердце. — Спасибо, профессор.