Pure morning

«Ночь темна и полна ужасов». Санса слышала Красную женщину, открывшую свой обычно запертый красный рот, и слова свалились из него, тяжелые, как часы ожидания перед битвой. Сначала она ощутила лишь раздражение: к чему эти запугивания? Разве и без того мало ужасов на свете, чтобы еще и говорить о них, приманивать хищные тени, таящиеся по углам, норовящие бросится на тебя, словно твари из кошмарного сна? Но затем она подумала, что жрица огненного бога права. Ночь темна. Санса идет одна по военному лагерю, который свернут с с первыми брызгами рассвета, чтобы двинуться на Винтерфелл и поспеть на встречу, назначенную на завтрашний вечер. Она до сих пор удивлена, что Рамси отпустил гонца, отправленного к нему Джоном. Она была уверена, что назад вернутся только части тела того человека из одичалых, куски торса, огрызки рук, ошметки ног, отодранное лицо, которого она не успела или не пожелала запомнить… Она не сомневалась, что его ждет чудовищная смерть, и все же не сказала Джону ни слова, когда тот отправлял его в Винтерфелл. «Но ведь это нужно было сделать, - убеждает она себя. – Мы должны встретиться с Рамси и получить доказательства того, что он держит в плену Рикона». Ей не нужны доказательства. Она знает. Рикон находится там, в заштопанном, залатанном, перекроенном наскоро Винтерфелле, в изуродованном доме своего детства, доме, где живут чудовища. Он заперт в подземелье, если Рамси пока видит в нем ценного заложника, которому незнакомые люди приносят дважды в день еду, питье, молчание и страх. Или на псарне среди истошного лая, жирной вонючей грязи и густого мясного запаха, если Рамси видит в нем еще одну миленькую зверушку, которую забавно дрессировать, бросая кости вместо еды и обещания вместо питья: - Ты скоро встретишься со своей родней, маленький Старк. Соскучился по ним? По своей красавице-сестричке и брату-бастарду? Как долго ты не видел их, бедный малыш! Сколько лет прошло с тех пор, как все тебя покинули, оставили одного в целом мире, заброшенным и никому не нужным? Сколько времени тебе пришлось скитаться без приюта, спать в этих гадких лесах на голой земле? Как долго ты жил у доброго дяди Амбера, прежде чем старикан подох, и его сын привел тебя ко мне? Но не грусти, Рикон, скоро все Старки снова будут вместе. Уж я об этом позабочусь и сделаю воссоединение вашей семьи незабываемым. А потом ты встретишь и остальных. Папочку, которому в Королевской Гавани отрубили голову его собственным мечом. Мамочку, которой злые люди перерезали горло. Старшего братика, в которого вонзил кинжал мой отец. Не удивляйся, когда его увидишь, он сильно изменился, но, я уверен, тебя не испугать волчьей головой, красующейся на вашем гербе и у Короля Севера на плечах. Кто там был еще, напомни-ка мне? Вас всегда было так много, Старков, слишком много, на мой вкус, слишком много и слишком долго… Кажется, еще младшая девчонка и калека? Ну, уж эти-то вас давно заждались. Хотя, возможно, крошке повезло, и ее приняли в какой-нибудь бордель на Юге, а ее бы приняли с распростертыми объятиями. Драть дочь лорда Эддарда во все дырки это большое удовольствие, можешь мне поверить. Впрочем, я не должен говорить с тобой о подобных вещах, ведь это твои сестры, но Санса стала моей леди-женой, стало быть, ты, Рикон, теперь мой племянник, а в семье не должно быть друг от друга никаких секретов. Пожалуй, я поведаю тебе о нашей брачной ночи, на которой присутствовал еще один ваш родственничек. Да, все может быть и так… Санса знает своего лорда-мужа и отлично может себе это представить. Псарня, клетка с полусгнившей соломой на грязном каменном полу, с жестяным ведром, с кишащим блохами матрасом или засаленными тряпками вместо подстилки, сырым прелым холодом, забивающимся под кожу, и речами Рамси, выколачивающими надежду из души, все может быть именно так… А может быть хуже. «Всегда может стать еще хуже», - предупреждал ее Теон. Она не хочет думать так. Она не может об этом не думать. О том, что Рикон заперт не в шершавой темноте подвала, слипшейся в ком крысиного писка, и не на холоде рядом с животными, чтобы мальчик почувствовал себя одним из них, но хуже, ничтожнее… В доме, где живут чудовища, есть более страшное место. Небольшая комната с тонким оконцем, в которое плещет по утрам серебристый рассвет ранней Зимы, а по вечерам румянит нагретый воздух закатное солнце. Там горит в очаге огонь, и его быстрые желто-красные лапы, разгоняющие сквозняки, пахнут смолистым деревом и уютом. Там стоит на крепких резных ножках постель, на которую так и тянет прилечь после долгого дня веселых игр во дворе. Славная постель с высокой взбитой периной, в которую проваливаются все-все косточки, тающие в мягкости пуховых объятий. Голова устраивается на подушках, покрытых хрустящим от чистоты льном. Свежая глаженная простынь льнет к спине и ногам. А сверху – волна меха, одеяло из шкур, такое огромное, пушистое и жаркое, что кажется целым меховым полем, если залезть под него с головой, окажешься в пещере из тепла. Рамси мог привести Рикона туда, в эту комнату, к этому окну, к этой постели, в которую укладывала мальчика мать, чтобы поцеловать его перед сном, на краешек которой присаживалась старшая сестра, чтобы соткать для него сказку или нашептать колыбельную, над которой склонялся отец, чтобы растрепать густые непослушные кудри младшего сына, почти не различающего в полудреме склонившиеся над ним черты, должно быть, почти забытые сейчас, унесенные из его воспоминаний и снов, похищенные годами заброшенности, ненужности, лицами и голосами чужаков. Санса останавливается рядом со входом в шатер, зажмуривается и трясет головой, но не может сбежать от того, что стучится к ней, врывается, распахивая настежь двери в ее разум. «Рамси мог привести его туда, - думает она, сердце бухает в ушах, как ломающий ворота таран, тошнота растекается в горле. – И… приходить к нему ночью». Она ничего не знает наверняка, но одной неуверенности достаточно для того, чтобы военный лагерь вокруг нее изогнулся, как свернутый бумажный лист, чтобы воздвигнутые шатры, горящие костры, лошади, люди, черное небо, подпирающие его колонны вечерней темноты сплющились перед ее глазами в лепешку. Санса делает крупные глотки холода, насильно пропихивая его в легкие. Ей необходимо успокоится. Она пришла к Джону и, прежде чем войти к нему, решает, что он ничего не должен знать об ее подозрениях. - Ничего, - произносит она уверенно и тихо, чтобы ее совесть не могла подслушать. – Ничего. Ты поняла меня? Ей придется остаться с этим одной. Таскать в себе, как мертвого ребенка, раздувшего отяжелевшее чрево. Он будет разлагаться, и тлеть, проникая в ее кровь, и, может быть, однажды он убьет ее. «Убьет». Слово попадает в какую-то зазубрину между мыслей, и она вцепляется в него. - Рамси убьет его в любом случае, - шепчет она. – Рамси уже его убил в тот же день, как заполучил, в тот же миг… Мы ничего не можем сделать. Мы не можем его спасти. Наш маленький брат обречен. Но Джон пока не знает, не понимает… Я должна сказать ему, иначе это будет нечестно. Мимо, тяжело топая по заиндевевшей к ночи земле, проходит несколько громко болтающих одичалых: - И чё дальше-то было? Откусила она Морраду хер? - Откусила, да по самые яйца! - Во дает! - И при нем же сожрала! Их хохот обрушивается на Сансу, как взбунтовавшаяся во время ледохода река. Она дергает плечами и шеей, вжимаясь в тень от шатра, чтобы ее никто не заметил. - Вот сучка-то! - Лихая бабенка, ничё не скажешь. - Ну. - Сам виноват. Про девок с Ледяной реки говорят, что у них даже щели с зубами. Каким уебланом надо быть, чтобы ей в рот совать, где самые зубы? - А, мож, приспичило мужику? - Уж приспичило, так приспичило, на всю жизнь. Лучше бы тюленя нашел. Колыхания грубого смеха удаляются, оставляя какой-то кислый спертый остаток в воздухе, напоминающий о том, как ее пытались изнасиловать в Королевской Гавани во время бунта. Ей долго еще снились кошмары, пропахшие мужским потом, чесночным духом из гнилых ртов и ненавистью, которую накинули на нее, словно сеть, обезумевшие от голода простолюдины. Сандор Клиган спас ее тогда, прорубив путь сквозь толпу своим огромным мечом. Пес разогнал крыс, пытавшихся объесть ее тело, подхватил на плечо и унес обратно, к золоченым решеткам красивой клетки, а после не принял ее благодарности, лишь ощерился, как обычно, и наговорил столько уродливой правды, что Пташке тогда было не снести: «Боги, если они существуют, создали овец, чтобы волки ели баранину, и слабых, чтобы сильные ими помыкали». [1] Но ведь Рикон, младший сын лорда Эддарда, законный наследник Винтерфелла, ее дикий братик с задыхающимся смехом, ребенок, укротивший самого свирепого зверя по эту сторону Стены, – он вовсе не овца, не жертвенный ягненок, а волк из стаи Старков! Нет, не волк. Волчонок, самый маленький и слабый… «Я скажу Джону. Но не сегодня, а завтра. После встречи с Рамси. После того, как Джон его увидит собственными глазами и поймет, по-настоящему поймет, что это существо не отдаст нам Рикона живым. Завтра путей отступления не останется. А пока он не должен знать. Иначе у него будет на одну причину меньше сражаться. На одну причину меньше побеждать. Потому что я говорила ему, что мы делаем это для Рикона тоже. Потому что он может решить, что я лгала ему». (Потому что я ему лгу). Но Красная женщина говорила правду – ночь темна, и для того, чтобы в твоей сказке был счастливый конец, тебе придется напиться из колодца темноты. (Стать частью темноты). Она делает это только для того, чтобы сразить чудовище, которое мучило ее и сейчас заставляет страдать ее маленького брата. (В жизни побеждают чудовища). Санса раздвигает полог шатра и заходит внутрь. Тепло и зыбкий свет на миг ослепляют ее, но она быстро справляется с ними. - Я не помешаю моему брату-полководцу? – осведомляется она с мягкой насмешливостью. (Тепло и свет это Джон, но он не может меня ни от чего защитить). Если застать его врасплох, он выглядит растерянным. А еще он всегда выглядит усталым, наверное, смерть это слишком тяжелое дело, она выпивает из человека слишком много, а взамен не дает ничего. - Санса? Нет, ты не помешала. Проходи. Ему не из чего черпать улыбки, кроме этой усталости, но он все-таки приветливо улыбается ей, пускай совсем чуть-чуть. Прежде чем сделать шаг, она плотно сдвигает полог, чтобы их никто не побеспокоил. (И мы вернемся домой).