Pure morning

Та минувшая жизнь уже кажется ей сном, приснившимся кому-то другому и подсмотренным ею украдкой. Поскольку так велел ее долг, а иногда – сердце, она любила своих братьев и сестру, но не всегда их замечала (только Робба, мы были так с ним похожи, кровь, разбавленная речной водой…). В конце концов, их было много, а времени у нее было мало. Ее готовили стать супругой лорда с трех лет. Санса вовсе не жаловалась. Примерив однажды корсет и улыбку леди (не слишком широкую, не слишком ослепляющую, легкую и бесшумную улыбку), она нашла их вполне удобными и подходящими ее натуре. Леди. Госпожа своих земель. Хозяйка дома. Жена. Мать. Кем еще ей было становиться? Воительницей, подобно Висенье Таргариен, подвигами и полетами которой бредила Арья? Даже ее необузданная дикарка-сестра не смогла бы ею стать. В тучные мирные годы не было нужды в принцессах-завоевательницах, драконьи всадницы вымерли вместе с драконами, когда мир сузился, и завоевывать в нем стало нечего. Пурпурные глаза, золотисто-серебряные волосы и дыхание чудовищ, сжигающее города, превратились в сказания, песни, узоры для рукоделья. Арья заслушивалась историями о беспощадной и строгой принцессе, носившей кольчугу вместо шелковых платьев, а Санса предпочитала ее сестру Рейнис, что любила музыку, поэзию и синюю тишь неба больше огня сражений. - Твою Рейнис побили в Дорне! – восклицала Арья. – Ей пришлось вернуться оттуда ни с чем! Только дорнийцы не преклонили перед Таргариенами колени. А все из-за нее! Она не умела, как следует, драться. - Зато их брат-супруг любил ее больше, - спорила Санса, отыскивая нужное место в книге. – Вот, послушай: «На каждую ночь, что проводил король Эйгон с суровой Висеньей, приходилось десять ночей с грациозной и более ласковой Рейнис». - Пфф, кому это надо? – морщилась Арья. – Только таким идиоткам, как ты! И они ссорились, и кричали друг на друга, и жаловались родителям, и горница Сансы воняла навозом, который мстительная сквернавка-сестра прятала так ловко, что было не сыскать… Как спокойна и приятна была та приснившаяся жизнь, Санса едва замечала смену дней, катившихся неглубокими теплыми волнами. Она слагала стихи, разучивала молитвы, гимны и песни, играла на высокой арфе и колокольчиках, узнавала историю Вестероса, его великих и малых домов (девизы, гербы, замки и поселения, главы правящих кланов и отличившихся членов семей, лояльность во времена известных войн, участие в восстании против короля Эйриса II Безумного, принесенные вассальные клятвы, заключенные союзы, родственные связи, состояние здоровья и наружность младших сыновей, которые вскорости достигнут брачного возраста). Освоив корсет и улыбку, она принялась за имена, записывая их на пергаменте своим мелким изящным почерком. Оставаясь одна, когда Арья не смогла бы высмеять ее и после нещадно дразнить, она вслушивалась в звучание: - Санса Баратеон… Санса Ланнистер… Санса Тирелл… Санса Мартелл… Санса Аррен, если я пойду за своего кузена Робина… Санса Грейджой, но отец никогда не выдаст меня за Теона, да я и совсем не хочу, уж больно он дерзок с девушками, а другие его братья давно мертвы … Санса Талли, ну, уж нет, мой дядя Эдмур это слишком близкое родство… Санса Фрей… Тут ее губки кривились, ведь всем известно, что Фреи из Близнецов добились процветания не военной доблестью, как другие благородные дома, а купеческим расчетом и коварством, да и плодятся к тому же свыше всякой меры, снуя в Речных землях, точно полчища хорьков с их востренькими носами и мелкими бегающими глазками, заменяя настоящие глаза подслеповатому лорду Уолдеру. Тот мечтает влезть в семью Старков или Талли уже лет сто, или сколько там эта развалина живет на свете, засев у огромного моста на Трезубце и сбирая дань с желающих его пересечь. - Ха, пусть мечтает дальше! – фыркала она и тянулась за следующим именем и подвенечным нарядом. – Санса Тарли… Санса Хоар… Санса Болтон… «Санса Болтон». Это сочетание не нравилось ей на слух, оно звучало простовато, сродни какому-то крестьянскому имени, если бы у черни были фамильные имена. Но она и примеряла его не всерьез. У живущего в Дредфорде лорда ободранных кож не было законного сына, которому она могла бы преподнести свои учтивые речи, изящные реверансы, грациозный изгиб шеи и стыдливый подбородок - держать его полуопущенным очень важно, наставляла ее септа Мордейн: - Лицо должно оставаться полускрытым от взгляда, леди негоже выпячивать свою красоту подобно тому, как нахваливают торговцы товар. Имена, которые она разучивала, обещали немало: великолепно обставленные покои, прекрасные сады для прогулок, балы, маскарады, роскошные наряды и уборы, воздушные миеринские кружева и золотистое барское вино, сочные сладкие фрукты, слишком нежные, чтобы расти на мрачном Севере, океан солнца, если она уедет жить на Юг, или даже корону с рубинами, изумрудами и жемчугами, что заблистают еще ярче в сияющих медью волосах… «Даже Робб может стать только правителем Винтерфелла и Хранителем Севера после нашего лорда-отца, - думала она почти с гордостью, - я же могу стать принцессой или королевой». Она складывала руки на груди и благодарила Матерь за то, что родилась девочкой, и радовалась этому еще долго. Первая лунная кровь излилась из нее в Королевской Гавани, как будто красные плащи Ланнистеров забились даже между ее ног. Месячное кровотечение должно было бросить ее в постель к Джоффри, сделать непотребной девкой для его плотских утех, девкой в короне с рубинами, с той лишь разницей, что шлюхам позволено постоять за себя. «Шая была шлюхой, - вдруг понимает Санса. – Она не была служанкой ни одной знатной дамы до того, как у меня появилась. Ничего не умела, да и руки у нее были кривые, вечно драла мне волосы, когда причесывала… Она не могла сделать простого реверанса, Серсея сразу что-то заподозрила, это я была дура… Откуда она взялась? Из борделя Мизинца? Или Тирион приставил ее ко мне, чтобы шпионить? Пускай он был добр и пощадил меня в нашу брачную ночь, он все равно Ланнистер. Когда-то я хотела сделаться Сансой Ланнистер, облачившейся в их львиную надменность, они тоже пиявки, как Болтоны, только раздулись на золоте, а я мечтала о том, чтобы дарить Джоффри детей, маленьких белокурых принцев и принцесс…» Отчего-то она уверена, что семя Ланнистеров проросло бы в ней, хищно вцепилось бы в ее лоно и раздуло бы живот, превращаясь в белое-розовое существо с золотистым пушком на голове, нет-нет, никакой масти Старков, никаких осенних волос Талли, львы душат любую породу, кроме собственной, они должны оставаться единственными и вечно любоваться друг на дружку, отражаться в самих себе, самых распрекрасных и горделивых, кроме Тириона, которого они презирают за то, что посмел родиться в такой неряшливой форме. Серсея обещала, что детей она полюбит, даже если будет ненавидеть их отца. Вздор! Самодовольная Ланнистерша воображала, что знает ужасы жизни, которых и представить себе не может ее ручная «голубка», привязанная на золотой цепочке. Ничего она не знает, разве что пьяный храп короля Роберта, наваливавшегося на ее холеные прелести всей тушей. Детей Рамси нельзя было бы полюбить, от него родились бы белесые червяки, один за другим выползающие из истерзанной щели, осклизлое тошнотворное месиво, что с причмокиванием высосало бы из нее жизнь. Если бы она все еще верила в Матерь, то возблагодарила бы за то, что семя Рамси не прижилось, что тело отторгало его, бунтуя против вторжения, как ни добросовестно старался ее лорд-супруг. Имена теперь свалены в кучу, как заскорузлые старые тряпки. Санса Ланнистер, Санса Тирелл, Санса Аррен, Санса Болтон… Даже в «Алейне Стоун» заключено больше правды и власти над своей судьбой, чем во всех этих девчонках, кожу которых она носила или пыталась приладить к себе неуклюжими руками, умеющими только шить, вышивать и набрасывать на бумаге детские мечты. Бумажные мечты, пепел которых развеяла Осень и вскоре отправит в небытие Зима. Она никогда больше не станет влезать в кожи незнакомцев, она – Санса Старк, дочь Севера, и не будет никем другим. Если ей суждено произвести на свет детей, их плащи будут серо-белыми. До нее не дотронутся львиные лапы, пиявочные присоски или щупальца кракенов. Ей не нужны даже благоуханные лепестки роз, их обманчивая сладость (Маргери хотела нашего брака с Лорасом, чтобы Тиреллы заполучили Север, мое счастье было лишь побочным эффектом, она такая красивая, эта принцесса шипов, и любит обставлять себя красивыми вещицами), не нужны чужие земли, чужие замки и чужие имена. Любая кровь, кроме волчьей, кажется ей нечистой. Мужчина, с которым она ляжет в постель, будет из ее стаи. Мужчина, от которого она зачнет, будет из ее стаи. Она думает об этом, глядя на своего брата Джона, поднимающегося ей навстречу из-за стола, на котором он играет в камешки, означающие людей, войска, расстановку сил, пехоту, конницу или лучников (войны выигрывает золото и предательство), и невольно складывает руки на животе, словно уже пытается почувствовать в себе дитя. «Мы должны отвоевать наш дом, - убеждала она Джона. – Винтерфелл принадлежит нам, и Арье, и Брану, и Рикону». Рикон уже мертв, мальчику-калеке не выжить за Стеной, Арья пока цела, но не вернется назад, не должна вернуться... «На каждую ночь, что проводил король Эйгон с суровой Висеньей приходилось десять ночей с грациозной и более ласковой Рейнис»... Арье не нужно таких ночей, ее опаленная душа лишь взметнется яростным огнем, она носит кольчугу, должно быть, давно сплавившуюся с кожей… А в Винтерфелле всегда должен быть Старк.