Зеркало

— Опять, наверное, какая-то чертовщина с дневником, — предположил Хосок, закрывая за собой дверь. Кихён неровно выдохнул и обнял себя руками, а потом, выудив из огромного кармана ключи от квартиры, впустил Хосока внутрь.  — А, хён… — Кихён вдруг стал выглядеть каким-то маленьким и скрюченным, как подбитый уличный кот. — Мне кажется, я должен тебе кое-что рассказать. Хосок разводит руками, качает головой. Эмоции кажутся неправильными какими-то, не по ситуации, но Кихён плюет и на это, и на всё остальное, что может ему помешать сейчас: он слишком долго бездействовал, страдал, врал, слишком много плакал, и правда теперь рвётся наружу помимо его желания, раздирает глотку громкими словами, царапает лёгкие.  — Я врал всё это время, — оказывается, это всё, на что его хватает. Хосок отворачивается. Кихён уверен, что у него сейчас какое-то странное выражение лица, Кихён уверен, что ему больно сейчас.  — Я знаю, — Хосок дышит неровно, стучит кончиками пальцев по бедру.  — Э, — Кихён совершает неловкую попытку подойти ближе, но Хосок отходит, — прости меня, ладно? Я испугался, просто струсил, как последний дурак, сбежал, бросил всё, понимаешь? Мне казалось, что так будет лучше, но я натворил таких глупостей, я всё испортил, несколькими словами всё разрушил, — Кихёну жутко, до боли хочется сейчас расплакаться, но вот незадача — слёзы давно кончились и плакать нечем.  — Это было очень эгоистично, — только и говорит Хосок. Открывает рот, чтобы сказать ещё что-то, что добьёт, по-видимому, Кихёна, но Хёнвон хлопает входной дверью и тем самым обрывает его.  — О, — выдыхает он и отходит на шаг назад, собирается выйти, но Хосок хватает его за рукав и тянет ближе.  — Всё нормально, — улыбается, — ты как раз вовремя. Хёнвон дико сомневается, что он вовремя, но уходить — последнее, что он сейчас собирается делать. Спустя некоторое время в квартире появляются и другие ребята, и Шону. Небо темнеет.  — Значит так, — говорит старший хён, раскрывая книжицу на столе, и опирается о дерево обеими руками; смотрит напряжённо, глаза бегают, — все страницы. Открылись все страницы. Чангюна пробирает крупной дрожью так явно, что пробирает и остальных, в момент воздух в комнате становится каким-то спёртым, тяжёлым, он течёт сквозь пальцы и забивается в нос, не желая идти дальше. Неловкая тишина повисает на долгих несколько секунд и на звук из окна все семеро реагируют молниеносно: подпрыгивают так, что ножки стульев трещат. По стеклу бьёт капля. Огромная, жирная капля. Вот ещё одна, и ещё. И это настолько не смешно и напоминает какой-то мистический ужастик, что хочется испуганно рыдать, забившись под диван. Небо разверзается раскатом грома, бьёт молния, и в комнате гаснет свет.  — Чёртово кино, — шипит Чжухон. — Сейчас должны задрожать стаканы. Господи, как же иронично, но стаканы действительно дрожат, и Чангюн хлопает Ли по плечу. Не больно, но ощутимо.  — Что это, блять, за хрень?! — едва ли не фальцетом визжит Шону, которому, казалось бы, паника никогда не была свойственна.  — Это, ну, гроза, — говорит Хосок тихо и слишком неуверенно, будто сомневается. — Обычное явление. Природное. Ничего такого. Совпадение там, ну, знаете. Чангюн неопределённо косится в его сторону.  — Не-а, — отрезает Хёнвон, — здесь что-то не так, это выглядит слишком подозрительно.  — А давайте, может, страницы посмотрим? — неловко предлагает Минхёк и всех озаряет — да, действительно. Спустя некоторое время в доме находится свеча, даже две. От одной из них остался, правда, только малюсенький пятачок, но и это хоть что-то.  — Нет, если раньше хоть чуть-чуть понятно было, то сейчас это выглядит как какое-то, блин, современное искусство! — восклицает Чангюн, когда они в полной тишине досматривают дневник.  — Согласен, — говорит Хосок.  — Блядская магия! — орёт минутой позже Шону, когда гроза заканчивается так же резко и неожиданно, как и началась.  — Снова согласен, — говорит Хосок и ведёт головой куда-то в сторону. Это выглядит странно, несвойственно Хосоку, и самое страшное — он ведёт себя так весь вечер. За остаток дня на улице светлее не становится — там всё так же темно, моросит мелкий дождь, а атмосфера в квартире постепенно приходит в своё обычное состояние. Свет так и не появляется, поэтому Кихён нарезает ингредиенты для бутербродов при свете свечи. Чжухон предлагает смотреть кино на ноутбуке, но соглашается только Чангюн. Они запираются в спальне Хосока, как бы странно это не звучало, и наслаждаются просмотром очередного шедевра зарубежного кинематографа, громко смеясь и комментируя. Мило. Хосок лежит на диване в другой комнате, где-то на полу валяется его рюкзак и, по-моему, Минхёк. Так комфортно. Понятие комфорта весьма относительно, на самом деле, и комфортно может быть по-разному: в одной постели с Кихёном, боже, целоваться с ним, говорить вещи всякие милые и смущающие, а может быть комфортно лежать на диване в позе звёздочки, смотреть в потолок и думать. И Хосок думает, думает много. В основном о Кихёне. Пытается мысленно оправдать его поступок, продумывает, как бы поступил, окажись на его месте, но ничего не выходит. И самое сложное — решить для себя, не хочет Шин или не может Кихёна понять. Очень хочется верить, что не может, но вот что-то скребёт так противно внутри, когда он об этом думает, что хочется плюнуть на всё это дело, забыть, как страшный сон, и продолжить жить спокойной жизнью без всяких там Кихёнов, которые намеревались быть друзьями, но как-то не сложилось, и, желательно, без чёртовых сил, которые не приносят, на самом деле, никакой пользы владельцу. На первый взгляд, что может быть лучше телепортации? Тебе не нужно пользоваться прокуренным общественным транспортом, не нужно напрягать свои драгоценные ноги и посвятить их чему-нибудь другому, что тут может не нравиться? Но, чем глубже копаешь, тем больше всплывает. Человек по своей натуре — жадная скотина, чем больше даёшь, тем больше хочется. Вот вроде бы дано тебе свыше — жизнь у тебя проще всех, живи себе, не напрягаясь. А набалуешься — и уже не хочется ни телепортации, ни жить вообще не захочется с такими проблемами. Минхёк шумно дышит в потолок и крутит головой, вертит на пальце маленький водный вихрь. Хосок так давно не видел это маленькое чудо, что невольно засматривается, наблюдает за вращениями изящных пальцев и за поведением воды, что абсолютно подчинена повелителю. Человек по своей натуре — не просто жадная скотина, а вот и просто скотина тоже.  — Думаешь о силах, да? — спрашивает Минхёк практически шёпотом. Хосок соглашается и думает, что нахер таких друзей, которые угадывают твои мысли едва ли не по выражению лица, но потом понимает: нет, не нахер. Таких друзей нужно хватать за шкирятник и приматывать к себе скотчем, прибивать гвоздями, пришивать стальными нитями — что угодно, лишь бы не дать отдалиться. Так просто, но так сложно одновременно, что за чертовщина.  — Прости его, ну серьёзно, — внезапно говорит Минхёк. Слова режут воздух, как клинки. — Оба же дел натворили, а, ну… По отдельности у вас никак, хён, что бы ни делали, не получается. Хосок отворачивается и думает, что простить надо, наверное, но он не может вот так сразу. Сразу не может. А в принципе, может, наверное.  — Мне надо сначала в себе разобраться, — отвечает Хосок, — понять, что я к нему чувствую и как.  — Да что тут разбираться, — плюёт Минхёк. — Оба вы простые, как валенки, хотите нежности и чтобы любили, но не знаете, где взять и как дать. Да вот же оно — лежит под носом прямо, бери и люби, но вы придумываете что-то бесконечно, усложняете жизнь друг другу.  — Простые, как валенки, — повторяет Хосок и закрывает глаза.