***
Утром Грифф быстрым шагом направился в комнату, ранее принадлежавшую лорду Ашеру, в которую по его приказу перенесли его раненого друга. В дверях его встретил взволнованный чем-то мейстер Ортенгрин. Завидев молодого человека, мужчина встретил его натужно-фальшивым приветствием: — Доброе утро, милорд. Надеюсь, Вам хорошо спалось? — Знаешь же, что нет, так чего спрашиваешь? — грубо бросил Грифф. — Как он? — Хорошие новости, милорд, — сквозь зубы проговорил мейстер. Уайтхилл тотчас же оживился. Внезапно его грубость и резкость куда-то исчезли, и он спросил тихо, почти неслышно: — Он пришёл в себя? — К сожалению, нет… Но не спешите расстраиваться! — протараторил Ортенгрин, испугавшись, что лорд Грифф снова выйдет из себя. — Видите ли, Ваш друг получил серьезное ранение, подобное тому, после которых не выживают… Но он выжил. — И это твои хорошие новости, Ортенгрин?! — рявкнул Грифф. — Сказать мне то, что я и так знаю! — Вы мне не дали договорить, милорд, — спокойно ответил мейстер. — Ваш друг начал подавать признаки жизни. Я имею в виду, что его дыхание стало выравниваться, сердцебиение — учащаться. Сегодня он впервые пошевелился! Вы понимаете, что это значит, милорд? — Это значит, что он идёт на поправку? — что-то наподобие улыбки мелькнуло на лице молодого лорда. — Именно, — кивнул Ортенгрин. Лорд Грифф ураганом влетел в покои и быстро направился к раненому. Мейстер, недовольно покачав головой, оставил их наедине. Грифф присел на стул рядом с кроватью и взглянул на Хариса. Тот был бледен: кожа его казалась светло-серой, губы — обескровленными, под глазами залегли тёмные круги. Грифф взял его за могучую большую руку и крепко, словно в тисках, сжал её своими тонкими крепкими пальцами. — Мне сказали, что ты идёшь на поправку, дружище, — Уайтхилл искренне улыбнулся. — Наконец-то, хорошая весть. Молодой человек выдержал паузу, будто подбирая нужные слова. — Знаешь, мне завтра нужно будет ехать в Вершину… — он понизил голос. — На похороны отца. Там будет Торрхен, наш новоиспечённый лорд. Снова будет со мной разговаривать, как с дерьмом, со своим высокомерным и надменным видом, как он умеет. И отец, я не смогу на него смотреть, — Грифф сжал зубы от невероятной душевной боли, которую он испытывал последнее время. — Я ведь его не уберёг! А это долг каждого сына!.. — юноша закрыл рукой глаза, стыдясь своих эмоций. — И товарищ я никудышный! Ты вот ради меня жизнь сколько раз был готов отдать, а я? Только за спину и умею прятаться. Не стою я таких жертв, Харис… — снова длинная пауза. Грифф стыдливо опустил голову. Ему казалось, что его друг всё слышит и в мыслях его осуждает. Повисла гробовая тишина, прерывавшаяся время от времени мерным дыханием солдата. Так продолжалось несколько минут, и Грифф, поняв, что он вряд ли что-либо может сделать, собирался уже уходить и встал бы, если б в этот момент он не почувствовал, как холодные, словно лёд, пальцы Хариса крепко сжали кисть его руки. Спустя некоторое время юноша услышал что-то наподобие мычания, становившегося с каждой секундой всё громче и тем самым перераставшего в членораздельную речь. Наконец, лорд Уайтхилл смог разобрать, что пытался сказать его друг. — Сто… Стоишь. Грифф выбежал стремглав из комнаты и что есть силы закричал: — Мейстер! Срочно идите сюда! Он очнулся!***
Вокруг Хариса мельтешили мейстер и слуги, в числе которых преобладали молодые симпатичные девушки, что не могло тому не понравиться. Хотя, судя по его напряженному виду и гримасе, возникавшей каждый раз, когда Ортенгрин подходил, задавал вопросы или подносил различные лекарства, общество лекаря ему более чем досаждало… по неизвестным причинам. Гриффу было весело наблюдать, как мейстер пытается лечить нерадивого пациента, который сыпал различными ругательствами, когда тот осматривал его рану и делал ему перевязку. Со стороны он напоминал больного ребёнка, которого заставляли пить из ложечки горькую микстуру. — Не стоило мне давать такие хоромы, — покачал головой солдат. — Ей-богу, я тут как барин разлёгся, а вокруг меня все бегают… — Привыкай, дружище, — усмехнулся юноша. — Теперь так и будет. Ты заслужил. Харис внимательно посмотрел на юного лорда, а затем отвёл взгляд и взял с тумбы тарелку супа, поставленного ему служанкой. — Я простой человек, Грифф. Капитан второго гарнизона Вершины, — тяжело вздохнул мужчина, — не из благородных: сын простого конюха и, более того, бастард… — А теперь ты мастер над оружием Железного Форта, — твёрдо сказал Грифф. Харис с трудом повернулся к юному лорду: его лицо выражало сильное удивление. — Шутить изволишь?.. Промолчав, юноша отрицательно покачал головой. Его друг скептически поджал губы и перевёл взгляд на стол со снадобьями. — Да какой из меня мастер над оружием? Я даже подняться с этой грёбанной постели не могу! — Поднимешься. Слово Уайтхилла тебе даю: поднимешься. В улыбке, что мелькнула на бледном морщинистом лице Хариса, появилась надежда. Он непременно встанет на ноги. Ведь кто-то же должен присматривать за этим юным и наивным пареньком.***
На Севере ясный, безоблачный день сменил хмурый, пасмурный и холодный вечер, и не было видно ни заката солнца, ни звёздного неба, что всегда открывалось над Вершиной в это время. Прочили сильный ливень, который, кстати, подошёл бы всему настроению траурной церемонии, происходившей в этот момент в септе замка. В храме было полно народу: крестьян, солдат, не считая септонов и септ, а также родственников покойного. Нынешний лорд дома Уайтхиллов, двадцати-восьмилетний Торрхен, сидел в углу септы, вдали от слуг и септонов: он хотел побыть один. Его тяжёлый печальный взгляд был направлен на усопшего, но мысли были где-то далеко от Вершины. Они блуждали в далёком прошлом, в воспоминаниях о детстве, когда были ещё живы его бедная мать, скончавшаяся после пятых родов, старший брат Карл, которого сгубила серая хворь, и его отец, лорд Ладд Уайтхилл, отравленный Форрестерами. Это были мирные счастливые времена, когда Форрестеры и Уайтхиллы умели уживаться друг с другом и, более того, являлись едва ли не лучшими друзьями. Это были времена, когда весёлая улыбка не сходила с лица лорда Ладда Уайтхилла. Тогда он ещё не был жестоким и деспотичным тираном, державшим в страхе всю Вершину. Никто и помыслить не мог, что в будущем этот великодушный добряк превратится в алчного, лицемерного, циничного человека, способного на вероломство. Ладд обожал своих детей и не стеснялся играть с ними в рощице или же просто взять их на руки и поцеловать. Он души не чаял в своей жене, которую на протяжении двенадцатилетней совместной жизни ни в чём не посмел упрекнуть. Леди Уайтхилл была образцовой матерью, любящей и верной женой, трудолюбивой хозяйкой. Она была умна и красива, и порой Торрхену казалось, что Гвин являлась её отражением, но всё же в леди Уайтхилл не было того расчётливого ума, которым обладала её дочь: она была простой и естественной; в ней не было той же холодности, что в Гвин. Отец Торрхена любил свою жену всем сердцем, и какого же было его горе, когда её не стало. Прошли годы, и в Вершине не стало слышно некогда веселого детского смеха: его сменили пронзительный крик и душераздирающий плач. За каждую провинность Ладд не чурался c неимоверной жестокостью наказывать своих сыновей. Доставалось больше всего Эбберту, так как он, будучи слабым и болезненным подростком, не мог держать оружие в руках и предпочитал мирный образ жизни, за что собственный отец его и презирал. Наказания не избегали ни Карл, ни Торрхен, ни Грифф (хотя он был, наверное, самым послушным сыном и прилежным учеником). Не трогал Ладд только Гвин: она была его любимицей, потому что хоть как-то напоминала о почившей жене. Торрхен был в напряжённых отношениях с отцом, но, несмотря ни на что, он с трудом воспринял известие о его смерти. Неожиданно для него самого, только в последний момент он осознал, что теперь ему суждено возглавить дом. И теперь, в септе Вершины, молодому лорду было тяжко присутствовать на похоронной церемонии: чувство вины словно камнем осело в его сердце — он не мог смотреть на бездыханное тело своего отца. Но к реальности его вернула сестра, положив свою холодную руку на его плечо. — Торрхен? — сказала она тихо. Мужчина вопросительно посмотрел на неё. — Где твоя жена? Почему её здесь нет? — Мейстеры сказали, что Вилла должна на днях родить. Думаю, не стоит ей присутствовать на похоронах. Она у меня чувствительная — ей нельзя волноваться, — вздохнул Торрхен. Он понимал, что Гвин хотела поговорить о другом. — Гриффу очень тяжело, — заговорила, наконец, она. — Он наиболее болезненно воспринял нашу утрату, — девушка посмотрела на своего младшего брата, молившегося в этот момент Неведомому.* — Я бы очень хотела… — Чтобы я вошел в его положение, я в курсе, — буркнул старший брат. — Он всю жизнь, как верная собачонка, всюду следовал за отцом и неукоснительно выполнял его приказы. Ты думаешь, почему именно его гарнизон вызвали в Железный Форт? — Торрхен. За что же ты его так ненавидишь? — её большие голубые глаза осуждающе смотрели на брата. — Сама знаешь за что, — бросил презрительно лорд. — Если бы не он, мама бы не умерла, и не случилось бы всего этого… Не началась бы война с Форрестерами, и не умер бы отец. — Но судьба распорядилась иначе, — холодно сказала Гвин. — Нельзя винить человека в том, что он родился. Хотя бы сейчас поддержи его. Он остался один. — Да, кстати! — усмехнулся Торрхен. — А где же его сторожевой пёс? Что-то я его не вижу. — Харис получил серьёзное ранение во время штурма, — заметила Гвин. — Он за него всегда стоял горой. А вот в твоём окружении, брат, одни лишь стервятники. Торрхен, неодобрительно поджав губы, встал со скамьи и подошёл к своему младшему брату. Грифф, бросив на него равнодушный взгляд, первым начал разговор. — Пришли отпускать очередные остроты в мой адрес, лорд Торрхен? Недовольно закатив глаза, мужчина лениво ответил: — Я заготовил парочку, но тебе повезло, у меня нет сегодня настроения приводить их в действие, — Торрхен заметил отрешённый взгляд Гриффа: тот его не слушал. Мужчина взглянул, куда смотрел его брат: на мёртвого Ладда. Во взгляде юноши он смог прочесть тоску, страх и ужас, не позволявшие тому отвернуться. — Гвин рассказала мне, что произошло в Железном Форте… — молодой лорд попытался отвлечь внимание брата. Грифф отреагировал на его слова. Моментально он обернулся к нему, пылавший яростью и негодованием. — Ты и сейчас мне будешь раны бередить, да?! У тебя в запасе будет очень много времени, чтобы портить мне жизнь, но, ради всех Семерых, оставь меня в покое, хотя бы на похоронах отца! — он говорил тихо, но внятно, чтобы никто, кроме Торрхена не услышал их разговор. — Попридержи коней, — усмехнулся лорд Уайтхилл. — Нам с тобой надо будет серьёзно поговорить… о нашем следующем шаге. Я буду ждать тебе в главном холле.***
10 дней спустя
Потихоньку жизнь в Железном Форте начала возвращаться в прежнее русло, а его жители — привыкать к новым хозяевам крепости, смирившись с теперешним положением дел. Стоял ясный осенний день. Харис Сноу наконец-то нашёл в себе силы встать на ноги и шёл на поправку. Будучи человеком ответственным, он уже занимался построением первого гарнизона Железного Форта. Солдаты уважали мастера над оружием за его стойкость и мужество, хотя они не могли не замечать, что его время от времени уводило в сторону и он еле стоял на ногах.* Лорд Грифф уехал в Вершину — у Торрхена родился сын — так что крепость была в полном распоряжении Хариса. — Вольно, по казармам, — махнул рукой мужчина и присел на деревянные ступени здания Малого Совета. Достав кожаную фляжку с вином, он отхлебнул немного. Но спокойно выпить ему помешала приближавшаяся женская фигура. В ней мастер над оружием узнал чернокожую служанку, бывшую наатийскую рабыню, Амайю. Ей и ещё нескольким рабам как первоклассным бойцам было приказано сохранить жизнь и в целях безопасности надеть на них кандалы, чтобы они не сбежали. Харис недолюбливал «чужеземцев из-за Узкого моря» и поэтому был с ними наиболее придирчивым. Ему не нравилось, как они говорили на его родном языке. Его раздражало, когда они изъяснялись на непонятных ему валирийском и наатийском. Но к Амайе он относился наиболее благосклонно, хотя именно она являлась самой агрессивной и опасной из заморских воинов. «Дикая кошка» — так её прозвали в Уайтхилловском гарнизоне. Поначалу женщина буквально бросалась на всех и вся и была готова перегрызть любому подходящему к ней глотку (однажды она так и сделала). Из-за такого поведения Амайю насильно заставляли принимать отвар из успокоительных трав, изготавливаемый для неё мейстером Ортенгрином. Прошла неделя, и девушка поразительным образом изменилась: былая дикость куда-то пропала, а на смену ей пришли кротость и покорность. Столь резкая перемена в женщине не могла не вызвать подозрений, хотя многие просто списали всё на безысходность и смирение. Но та ли это была Амайя? На этот вопрос знали ответ только бывшие рабы, которые по иронии судьбы практически не разговаривали на общем языке. Внешний вид Амайи также претерпел изменения. Теперь она носила длинное бежевое платье с фартуком (она помогала местной кухарке) и яркий тюрбан, что отлично подчёркивал её экзотическое происхождение. Харис не доверял чужеземке, хотя и не мог отрицать, что испытывал к ней интерес. Нет, он не чувствовал к ней влечения — скорее симпатизировал ей: она во многом отличалась от всех девушек, которых ему приходилось встречать, и тем, наверное, Амайя ему и нравилась. Женщина подошла к Харису и, заметив фляжку с вином на его поясе, усмехнулась, скрестив руки на груди. — Так, так… Вижу ты и на рабочем месте не против выпить? — Не твоего ума дело, — буркнул командир гарнизона. — Чего надо? — Кейт пирожные с кремом готовит. Вот я тебе горяченькие и принесла, — Амайя достала угощение из сумки и протянула его мужчине. Харис, взглянув на сладкое, задумчиво покрутил ус, а затем скептически выгнул бровь. — Какая неожиданная забота! Того и глядишь, в жёны мне станешь набиваться… А может они отравлены? Тобой. Мне откуда знать? Ваше племя хуже чёрта. Амайя закатила глаза. — Если бы я захотела тебя убить, сделала это по-другому. — Ладно, ты только губы не дуй, — мужчина потрепал её по плечу. — Верю. В конце концов, ты ж не дура, меня среди бела дня травить… Наатийка многозначительно ухмыльнулась. Откусив немного, Харис снова обратился к женщине. — Это всё? Иль что спросить хотела? Женщина лишь тяжело вздохнула, а затем, подсев к мастеру над оружием, коротко проговорила: — Мне бы кандалы эти снять… — она посмотрела на северянина как-то фальшиво-жалобно своими чёрными, как ночь, глазами. — Тяжелые они, я так работать не могу, — поспешила добавить Амайя, протягивая свои чёрные огрубевшие руки, закованные в железные кандалы, недобро нахмурившемуся северянину. — А больше ничего не надо?! — сорвавшись, рявкнул ей в ответ командир. — Да за такие просьбы тебя в темницу бросить мало! Скажи спасибо, что вас лорд Грифф сразу на плаху не определил! — Да ты послушай! — Амайя вскочила на ноги, оправила юбку и заговорила, понизив голос. — Я и так тридцать лет прожила в кандалах… — А нечего было Форрестера поддерживать, — Харис заметно понизил голос. — Сейчас бы в своём Эссосе вольная расхаживала, себе бы была хозяйка. При этих словах наатийка побагровела от злости и негодования. — Не была бы. Какой бы я была хозяйкой, если бы у меня не было смысла жизни! — А тебе будто этот Форрестеровский щенок этот смысл жизни дал! — командир залился громким басистым хохотом. — Дал! — крикнула во весь голос Амайя, чем привлекла внимание крестьян и солдат первого гарнизона, находившихся во дворе. — Я всю жизнь отдала арене: это мой смысл жизни. Когда Таргариеновская девчонка освободила нас, она забрала у нас цель, ради которой мы — гладиаторы — жили, закрыв бойцовские ямы! Ты не поймёшь нас, северянин, никогда не поймёшь, пока на своей шкуре не испытаешь рабскую долю! А Ашер нам дал шанс. Он дал нам возможность снова обрести смысл жизни, предложив сражаться за его семью, на земле, где про воинов поются песни! Да, я сражалась за Форрестеров, потому что именно они дали нам шанс вернуться к прежней жизни! Не вы, Уайтхиллы, а они! Харис с мрачным видом слушал воительницу, не перебивая. Амайя, между тем, продолжала, ещё сильнее разгорячившись. — Тридцать лет рабства, слышишь?! Просто сними с меня эти кандалы, чёрт тебя дери! — внезапно она схватилась за голову, зажмурив глаза, словно от ужасной боли. — Умоляю! Сними ты эти кандалы! Я же не животное в клетке! Солдаты было бросились унимать взбесившуюся женщину, но Харис жестом их остановил. В его глазах читался неизмеримый ужас от того, что он увидел и услышал, ибо нет ничего страшнее, чем наблюдать за страданием человека. На такое способен лишь тот, в чьём сердце не осталось ничего гуманного и человеческого, а в Харисе этот свет ещё сохранился. Он не являлся ангелом, за ним водилось множество грехов, но совесть его ещё не покинула. Нахмурив брови, он подошёл к Амайе, взгляд которой беспокойно бегал по сторонам, словно у затравленного зверя. Достав что-то из кармана, северянин взял её за руки — он держал ключ от её кандалов. Ловким движением руки Харис освободил Амайю от тяжелой ноши, сняв с неё кандалы и отбросив их в дальний угол двора. Ничего не сказав, он отвернулся от наатийки и направился к воротам: вернулся лорд Грифф. Женщина проводила его радостным взглядом, в котором читались счастье и облегчение. Она была удивлена до глубин души столь неожиданным поступком мастера над оружием.***
Грифф вернулся из Вершины, но не один, а с молоденькой девушкой, которая, очевидно, лежала без сознания, прижатая к его широкой груди. Спешившись, юноша аккуратно взял её на руки и молча понёс в крепость. Он был в ярости. С ужасом и изумлением, Харис смог узнать в бедняжке пропавшую без вести Талию Форрестер.